навсегда вдвоем

Осколки хрустят под ногами и руками, заставляя каждый раз замирать дабы не быть пойманным. Как только Гром исчезает за искореженными дверьми, Волков рывком добирается до лежащего тела Сергея и падает перед ним на колени, не обращая внимания на боль в собственном теле. Разумовский будто спит. Влажные от слез ресницы прячут родные глаза, чуть приоткрытые разбитые губы еще теплые, с еще не застывшей кровью в уголках. На смирительной рубашке уродливо все сильнее растекается бурое пятно. Счет теперь идет на секунды. Разорвав ткань, Олег давит на чужую грудь, покрытую синяками и ссадинами, стараясь не задеть открытых участков с ранами от пуль, считает про себя частоту, чередует массаж сердца с искусственным дыханием, сдерживая злые слезы. Ему нельзя сдаваться. Он обещал. Пульса нет. Время течет слишком близко, когда в нескольких метрах за спиной в себя начинал приходить Хольт, а через мгновения в здание ввалится целый вооруженный отряд спецназа. Он справится с ними, знает, что справится, но потеряет самого дорогого человека. — Ты. Не. Умрешь! Ярость пробирает до самых костей. Кулак ударяет по чужой грудной клетке от безысходности и ненависти к себе — не уберег, не остановил, послушался верным псом, дав привести в реальность свой план, который вовсе не стоил его смерти. Рваный тихий вдох словно гром прозвучал в тишине развалин. Измученные веки приоткрылись всего на мгновение, а под сжатыми пальцами неровно застучал редкий пульс. Волков неверяще смотрит на Сергея, не обращая внимания на собственные слезы и тут же начиная судорожно искать хоть какое-то подобие ткани, чтобы зажать раны. — Сейчас, потерпи немного, — вытащив из-под завалов что-то похожее на одноразовые полотенца, наемник быстро останавливает кровь и закрывает открытые места от пуль, натянув маску на лицо. — Будет больно, но ты должен терпеть. Нам надо отсюда убраться. Волков рывком поднимает Разумовского на руки и крепко прижимает его к себе так, чтобы держать его руки скрещенными на груди и иметь контроль за его состоянием. В конце коридора слышится топот ботинок и крики спецназа вперемешку с саперами. Осмотрев помещение, Олег направляет пистолет на крепления экрана над самым входом в студию и выпускает в них обойму, спрятав собой Сергея от пыли и мелких обломков, полетевших в их сторону. Теперь только бежать. Бежать, как можно дальше и не потерять ни секунды времени. *** Голова болит, словно череп раскололо надвое, а тело ощущается совсем чужим и почти бесконтрольным собственному сознанию. Не с первого раза и с непосильным трудом, но оба глаза открываются. Низкий деревянный потолок, кажется из темного дуба, совсем не давит, а легкий запах леса немного успокаивает гудящие и пульсирующие виски. Медленно повернув шею в бок, Сергей замечает стоящую рядом с собой капельницу с тянущимися к руке трубками и кучей мелких проводков, и только теперь понимает, что он лежит на мягкой кровати в небольшой комнате, а не в полуразрушенной студии. Живой… Насколько хватало сил и при минимальном количестве движений, Сергей смог осмотреть обстановку вокруг — полумрак, просторное кресло и письменный стол у противоположной стены, на которой висел старый яркий ковер, схожий с тем, что был над кроватью, в углу стояла тумба с небольшим плазменным телевизором старой модели. Окно, возможно, было где-то вне зоны видимости и закрыто плотными шторами. Непонимание собственного состояния и местонахождения пугало, хотелось подняться и убежать куда-то. От неаккуратного движения болезненной судорогой свело все тело, сорвав с губ хриплый крик, больше похожий на хрипение. Голову словно сжало тисками, от чего перед глазами потемнело, а следом ослепило грохотом воспоминаний. Дроны, целящиеся в него и Грома, грохот рушащихся стен и окон, писк сигнализации и ультразвук, бьющий по ушам. А потом резкая боль и металлический привкус во рту. Мечущийся Птица на задворках сознания от потери контроля над телом, сочувственный взгляд майора и чувство легкости от того, что он смог, отдав свою жизнь ради спасения других. И родной, почти забытый голос перед холодной пустотой. Над головой раздался неприятный писк, после чего в комнату тут же вбежал Олег, падая перед ним на колени и поднося к лицу маску. — Олег… — Давай, нужно подышать, — прохладный пластик прижимается к носу и в легкие поступает кислород, от чего Разумовский закашливается и едва сжимает чужую ладонь. — Вот так, молодец, дыши, медленно. Пары минут хватает, чтобы зрение вернулось и исчез белый шум. Убрав маску от лица, Олег отходит куда-то за кровать, после чего писк прекращается, и наемник садится на самый край, поправив сбившееся в ногах одеяло. Волков выглядит уставшим — густая щетина, покрасневшие глаза, множество царапин на лице и заклеенное пластырем ухо. Сейчас он был почти таким же, как лет десять назад, когда они вместе жили в общежитии. Со взъерошенными черными волосами, в свободных футболке и штанах на крепком теле. Только теперь он совсем другой. Наемник. Лучший из отряда мертвецов. Способный убить десяток лучших военных, оставшись невредимым. Призрак. Превосходный боец и хакер. Теперь на его теле шрамы не от дворовых драк и глупых падений, а от боев на секретных операциях и войн в Сирии. Ожоги после плена и пыток. Загрубевшие от песков и оружия руки. Волк, преданный одному человеку. — Где мы? — голос Сергея хриплый, почти шепот, едва слышный из пересохшего горла. Олег тут же подносит к сухим губам стакан теплой воды и дает немного выпить, после чего протирает лоб прохладным влажным полотенцем и осторожно берет за руку, накрыв её своей горячей ладонью. — В Сибири, в глухой деревне. Нас здесь никто не найдет, даже если очень захочет, — грустно усмехнувшись, Волков смотрит куда-то в сторону и едва поглаживает чужое бледное запястье. — Давно мы… — Две недели. Вместе с дорогой. Ты почти не приходил в себя, потерял очень много крови, но тебя смогли подлатать. Через пару месяцев будешь как новенький, — Олег хмурится, когда видит, что Сергей хочется подняться, осторожно придерживает его за плечи и поправляет сбившуюся подушку. — Опережая твой вопрос, это мой знакомый врач, который нас не раскрыл бы и вдобавок за молчание получил хорошую сумму из тех денег, что мне заплатил Хольт. Я же все делаю от большой любви к деньгам. — Олег… — Я знаю. Почитал записи Рубенштейна, время было. Чем он только тебя не пичкал и какие только опыты не проводил, чтобы достать эту сущность из тебя. — Я-я опасен для тебя. Я-я с-стре… — слова застревают противным комом в горле, а к глазам подступают слезы. Никчемный. Ничтожество. Не смог взять себя в руки. Сдался и отдал Птице контроль над собой, отчаявшийся в тот день, когда увидел похоронку. Не смог удержать собственное сознание, когда увидел родные, живые глаза в лечебнице. Не поверил. А в редкие моменты просветления не понимал, где правда, где иллюзии Птицы, а где полубессознательный сон после принятых препаратов. — Не ты. В меня стрелял он, а не ты, — грубые ладони осторожно касаются впавших щёк и стирают соленые дорожки слез. Родные темно-синие глаза смотрят встревоженно и нежно, в двух океанах плещется вина и боль вперемешку с бесконечной любовью и преданностью. — Его больше нет. Пока ты был без сознания, знакомый провел полный анализ твоего мозга и мозговой активности. Он умер там, в Петербурге, на руках Грома. И он не вернется, потому что я теперь всегда буду рядом. Сергей с трудом поднимается, не слушая ругань Волкова, и обнимает его за шею, утыкаясь в чужое плечо. Слезы льются из глаз бесконтрольно вместе со всхлипами, вырывающимися из груди. За спиной вновь что-то пищит, но Олег сжимает хрупкое тело в своих руках и впервые за долгое время отпускает себя, не держа руку на рукояти пистолета. — Я обещаю, что все исправлю и больше никогда не оставлю, Серёж. — Я верю, Олеж… Отстранившись, Олег берет лицо Сергея в ладони и прижимается к чужим сухим губам долгожданным поцелуем. Собирает собственными губами слезы с мокрых ресниц, оставляет мягкие поцелуи на царапинах и синяках. Смотрит в родные голубые глаза и не может налюбоваться слабой улыбкой его Серёжи, что потерянным птенцом тянется за очередным поцелуем и льнет к родному теплу. Теперь у них все обязательно будет хорошо. Потому что они вместе.