Беззвучные эмоции

Куромаку сжимает пальцы на бумаге, и газета мнётся от напряжения. Он уже давно не читает её, поэтому служит та лишь для фальшивого убеждения, что балаган вокруг его не касается, ведь занят он якобы более важными и интересными делами, чем погружение в какую-то очередную ссору. Возможно, чтение и правда было более интересным занятием. Точно более приятным. Но Куромаку сравнить прямо сейчас не может, потому что читать в такой обстановке невероятно трудно. Он поправляет очки, с силой надавливая на их дужку, а затем запускает ладонь в волосы. Будто бы это всё его не раздражает, а внутри где-то уже не льётся через край злость. Взгляд остаётся при этом в одном месте. Куромаку всё ещё делает вид, что погружён в какую-то политическую, кажется, тему, что раскрывалась на страницах ранее. Но на самом деле смотрит на собственную руку. В том месте, где она лежала, оказываются вмятины. Тонкая бумага газеты испорчена на какую-то часть из-за раздражительности парня, что злит его ещё сильнее. Он громко выдыхает через нос и опускает газету на колени. Ничего нового вокруг не происходит. Снова потасовка. Вероятно, начавшаяся из-за Вару. Куромаку настолько уже надоело разбираться в этом, что он почти готов подняться и начать требовать тишину криками, хотя знает, что это приведёт ровно ни к чему, если не сделает хуже. Но он всё равно готовится подняться. Снова берёт газету и собирается её отложить (откинуть) куда-то на стол, прежде чем сделать это. Останавливается, когда плечом чувствует тёплое прикосновение. Чьи-то руки снуют по его собственным, доходя почти до шеи и спускаясь к спине. Куромаку напрягается ещё сильнее. Все сдерживаемые внутри слова норовят вырваться прямо сейчас, на человека, что так отвратительно и внезапно позволяет себе столь откровенные жесты. Сперва он выпрямляется, затем отсаживается на самый край кресла и задирает голову. Он ещё точно не знает, кого ожидал там увидеть, но уже готовится начать грубую тираду, с возмущениями насчёт нарушения личного пространства, кое и так уже на волоске от того, чтобы стать общественным. Вот только «кто-то» оказывается Данте. Со слабой улыбкой, добрым взглядом и тёплыми руками, успевшими пару раз затронуть чужую шею. И Куромаку, видя его там, продолжает почему-то молчать. Вся злость оседает у него в горле неприятным комком, постепенно растворяясь. И они молчат какое-то время. Данте упирается руками теперь в спинку кресла. Куромаку прокручивает в голове ощущения от чужих прикосновений и покрывается мурашками. Газета всё ещё лежит у него на коленях. — Маку, отойдём? Звучит Данте спокойно. А вот Куромаку не может позволить себе расслабиться. Он уже не раздражён так сильно, кричать ему больше не хочется. Но ладонь Данте, снова оказавшаяся на его плече, почему-то не помогает автоматически перенять чужую беззаботность. Куро кивает. Данте моментально отпускает его. Он поднимается с кресла и финально осматривает комнату. Та уже наполовину разгромлена. Но спасать её нет никакого смысла. Сейчас есть занятия важнее — на них Куромаку ведут почти насильно, давя лёгкой улыбкой и утягивая за руку на кухню ради порции успокоительного чая. Данте удивительным образом всегда знает, как правильно успокаивать.

***

Гам в комнате сливается в одну непрерывную волну звуков, кою Данте очень умело игнорирует. Лежит с прикрытыми глазами, незаметно радуясь, что его всё это не касается. До поры до времени, как говорится. В спинку дивана ударяется что-то твёрдое. Оно же падает на грудь к королю, и он с любопытством открывает глаза. Видно, спор перерос в потасовку, куда замешали несчастные книги с полки. Наверняка Куромаку этому весьма недоволен (если он, конечно, сам не был инициатором такого неэтичного обращения с литературой). Чтобы убедиться в своей догадке насчёт трефа, Данте даже пытается вслушаться в разговор, но не находит среди всего голос Куро. Тогда он оглядывается, с удивлением для себя открывая, что ссору между наиболее эмоциональными жильцами разнимать никто не спешит. Куромаку продолжает сидеть на кресле, скрывая лицо за большой газетой. Данте слабо улыбается, даже допускает мысль, что тот наконец научился не переживать о таких мелочах вроде ежедневных споров домочадцев. Но его взгляд очень быстро цепляется за напряжённую позу Куро, за пару секунд считывая его настроение. Скоро то явно перейдёт грань нормального, а это значит, что ора будет ещё больше. Как хороший и потенциально близкий самый для Куро человек, он не может просто выкинуть это из головы. И дело не в том, что прибавится шума. Такие споры выматывают — Куромаку, как Данте уже давно выяснил, в особенности. Поэтому он почти не думая поднимается с дивана и быстро обходит самое пекло бойни. За секунду оказывается у Куромаку за спиной. Чтобы сделать это незаметно ему не нужно прикладывать нисколько усилий, потому что тот сосредоточен на чём-то другом. Данте этому тихо радуется, потому что ему предоставляется чудесная возможность обратить на себя внимание Куромаку и снять его напряжение одновременно. Он касается острого плеча того, сжимает руку на нём чуть сильнее, а затем не сдерживается и кладёт вторую. Пока Куро не соображает, он успевает начать разминать его кожу, весело улыбаясь и ощущая, как треф под чужими ладонями вздрагивает. Ранее переполненный гневом и негодованием Куромаку быстро перестаёт быть столь раздражённым. Данте нравится наблюдать за тем, как чужие брови возвращаются в нормальное положение, мышцы того расслабляются, и он смотрит на него без злости. Устало, но, как кажется Данте, почти счастливо. Или он сам себе это внушает. — Маку, — растягивает он с упоением, отбирая последние крупицы гнева у трефа, — отойдём? Тому нужно немного времени, чтобы осмыслить предложение. Затем он даёт молчаливое согласие, и Данте убирает руки. Кажется, те плохо сказываются на способности Куро воплощать мысли в слова. Ему не дают погрузиться в разразившийся только сильнее спор, и стоит Куро подняться, как Данте его тут же берёт за руку, уводя вон. И Куромаку подчиняется. Легко следует за ним в сторону кухни. Наверное, сам всё это время хотел убежать от шума, но не мог. Зато может сделать это теперь с Данте, который уже придумал план по отгораживанию их двоих от бедлама в доме. Куромаку удивительным образом умеет кричать о своих эмоциях беззвучно. А Данте — слышать его.