эксельсиор

Олег таких людей старается обходить стороной. В растяжке главное надёжность: интимная связь с пусковым механизмом, полная зависимость и подчиняемость, а взрывник — это не профессия, это образ мышления; требования к людям у Олега поэтому схожие. Олег хочет: надёжность, предсказуемость, беспрекословное повиновение. Люди ненадёжны и пластичны. Олег знает наверняка: его предавали по-настоящему, без соплей и хуйни про разбитое сердце, — Олега бросал подыхать его же отряд, и Олег тогда окончательно убедился: кроме себя у тебя никого не бывает. Сирийские пески жадно глотали кровь вместе с моралями. На самой долгой параллели времена года смазаны, и пока под нещадным субэкваториальным солнцем чернела кожа, душа тоже чернела; Олег в бесконечном июле учился убивать, платя за каждый урок отметинами на шкуре; Олег сам себе был шагреневая кожа. Он горел в бтре, отключался от геморража в замытых песком катакомбах, подрывался и — каждый раз просыпался в лазарете. Его резали, шили, ковыряли осколки и вместо пит-стопа Олег жрал меронем, но неизменно возвращался к своему грачу с поплавленным корпусом. Колесо Сансары давало оборот. Не сразу, но Олег понял: Сирия была лимбом. Пока он делал из множественных ежедневных выборов один неправильный, Сирия не попускала. Подрывнику нет права ошибаться: перекусывай только один провод. Олег всегда знал, какой. Его кривая жизненная дорожка по факту была колеёй. И когда их из смертников в личное пользование сманивал вербовщик Хольт-инка, Олег уже тогда знал: тема дрянь. Чуял: ссут в уши, а несёт от мочи скипидаром. Убедился, когда многим позже познакомился с Хольтом сам, лично. Порадовался: чуйка у подрывника тоже должна быть рабочей. Август Ван Дер Хольт был весь какой-то не ок — гладенький, гаденький, и его дешёвый понт французским, — ну какое, нахуй, je te тебе с таким именем, максимум же «же не компран па». О мании величия и имперских замашках в Хольте кричало вообще всё. Олег не сходился с ним на уровне выученных рефлексов. Манера смотреть, как на говно, ебучие ухмылочки, ухоженные ногти — такое в системе координат Олега дозволялось только одному человеку, которым Хольт не был. Плюсом у Хольта сквозил британский акцент из фильмов девяностых — и это было уже ту мач. Хольт не знал об Олеге нихуя: ни косяков, ни имени, обращался по позывному; было привычно: в отряде смертников ни у кого не было имён, не было прошлого и личности. Олег тогда Хольта честно предупредил: не сработаемся. Хотя понимал: не отъебётся. По накопленному, так сказать, опыту с человеком схожего типажа. Из того же опыта черпалось понимание: Хольту нужен не сам Олег, а закрытие очередной хотелки. Олег был по-особому известен в узких кругах, его не существовало в живых для всего остального мира, а Хольт коллекционировал экзотическую хуйню — дешёвый понт из серии французского и резиденции а-ля her(r)mitage. Любой каприз, как говорится, за ваши деньги. Серебряная ложка в жопе позволяла Хольту капризничать. Олега тоже можно было купить. Хольт это знал и Олег знал тоже, и Хольту эта циничная товарно-денежность нравилась: он вставал перед Олегом, заглядывал в глаза и, заложив холёные ручонки за спину, говорил, доверительно, слишком уверенно: «т’ебе же такое нрав’итса». — Что? — без интереса спрашивал Олег. — Рхаботат' на сук, — отвечал Хольт. И ухмылялся. Его тонкая, хищная мимика и характерно приталенные костюмы по фигурке иррационально активировали нейроны. Олег против воли узнавал в Хольте Разумовского, и от этой ассоциативной цепочки хотелось разбить башку или собрать взрыв-пакет мощности достаточной для разрыва континуума, — лишь бы расцепить, очень хотелось обнулиться и не думать. Олег ссал признать: Хольт казался ему интересным. С этой своей хуйнёй вместо позвоночника, уёбищным британским акцентом и манией величия. Хольт эпатировал каждые две секунды, вонял деньгами и тонко пах парфюмом, как дорогие чулки, и Олег ссал признать ещё кое-что: его холодный, аналитически выдроченный кефал был позорно бессилен перед ёбнутыми технократами. И, может, это масляно-дымный одеколон проникал через ГЭБ и отключал центры, ответственные за критику, но Олега критическое мышление подводило — опять. Олег продался. С мыслью, что смена руководства в Хольт-инк и работа непосредственно на это самое руководство может быть полезной и ему, и, что важнее, Серёже — в перспективе. Под эгидой «ради нашего блага» Олег подписался на хуй пойми что. Ну, хуй пойми что — громко сказано. Олег поковырял доступные каналы связи, навёл справки; Хольт-инк не считался прям уж блудняком, можно было вписаться. Вот Олег и вписался. Хольт, довольный приобретением, решил разыгрывать новую пешку вне штаба. Это была плохая новость: Олег рассчитывал как можно быстрее влиться в экосистему корпоративного сердечника и спиздить как можно больше инфы. Из новостей была и хорошая: полевикам, к счастью, ебучий костюм не полагался. Баш на баш, значит. Работа пошла легко: Олега щедро снабжали гаджетами в духе позднего Бонда и выдавали тз; Олег выполнял. Отчитывался Хольту короткими месседжами. Иногда лично. В зале с огромными окнами, отдаленно напоминающей кабинет, Хольт принимал его и слушал с выражением полной осведомлённости на смазливом личике. Олег знал: Хольт сейчас разумеет о нём больше, чем он сам: весь девайсовый обвес нашпиговывали камерами с прослушкой. Олег не был против. Хольт в чём-то угадал: ему нравилось работать на сук. Ещё Олегу нравилось с суками спать. Так криво, но алгебраически верно срабатывал предохранитель: чтобы не привязываться к тем, кого ебёшь, еби исключительно мразей. С Хольтом Олег впервые трахнулся в том же кабинете, во время личного доклада. Сюрприза не случилось: к тому и шло, Хольт, жилистый, в тяжёлом халате на голое тело, подходил слишком близко, флиртовал, подходил со спины, говорил, нагнувшись, в самое ухо ремарки по заданиям. Давал комментарии. Контакт с каждым разом усложнялся: Хольт клал ладони Олегу на плечи, на следующий раз уже скользил ими с плеч на грудь, под пальцами искрило, и через экип приятно покалывало; а Хольт в это время прижимался, говорил какую-то маловажную херь бархатным голосом, перескакивая на франсуа, — в определённый момент просто дошло до логического финала. Отсос без резинки, миссионерская на столе; у Хольта красивая смуглая кожа и стройные ноги, — Олега ёбнуло током, кончил и только потом догадался, во что влип, когда Хольт, легко спрыгнув со стола, выдал: «next time ж’ду по форхме». Олега гладко выбрили, надухарили, запаковали в двойку. У Хольт-инк оказалось своё корпоративное ателье, как в кингсман, — Олега костюмы облагораживали, а индивидуально пошитый превратил из афганского беженца в рекламу хендерсона, только балаклавный загар выдавал. — Т’ебе оч’ен' к литцу, — одобрил Хольт. Он разглядывал Олега полулёжа, развалившись на подушках, и потягивал ашку. — Merci, — Олег осклабился. В декорациях спальни, выдержанной всё в том же блядском рококо, Хольт, полуприкрытый жаккардом, выглядел картиной из третьяковки. Нахуй искусство, значит. В конкретном случае: на хуй. Олегу всегда нравились музы. Совершенно зря Олег запоминает: у Хольта миндалевидные глаза и карандашно грифельные брови. Хольт бьётся током, когда кончает. Когда царапает спину, если экспрессивно сосётся, и тогда разряды на языке имитируют соль; в целом ебать Хольта — примерно как ебать подъездный щиток. Когда Хольт выгибается под ним, мечется по плоскости и в предоргазменном кататоне чешет на англо-французском, Олег искренне его хочет. Это нормально — хотеть красивых людей. В рамках допустимого, даже с учётом ролей вне интрижки босс-наёмник; Олег — крыса, Хольт — удав в золотой клетке. Хольт — змеюка с тёплым телом, он опутывает Олега кольцами, закидывает свои ебучие ноги на плечи, — стройные, бесконечные. Олег трахается с ним в разных комнатах, и во всех полно света от огромных окон, но Олегу темно, Олег как будто тонет в нефтяном бассейне; липко и дышать не даёт плёнка на глотке. У Хольта арапские скулы, акцент и шейные платки, он буквально выглядит, как злодей-британец из примитивного фильма, и ебаться с подчинёнными — это очередная выходка, Олег очевидно не первый и не единственный, все мужики и бабы в ядре Хольт-инка как на подбор, породистые; Хольту нравится выкидать штучки. Август-je-fais-ce-que-je-veux-Хольт. Та ещё дрянь. Везде, кроме спины, у него идеально гладкая кожа, и Олегу нравится бродить ладонью именно по спине — там рубцы, циркониевые чешуи, кожа стянута и пульсирует в унисон с животом, которым Хольт к нему прижимается, когда лежит несколько минут после очередного демарша; Хольт делает вид, что не нуждается в близости, и это всё богемные выходки, но потребность в контакте у Хольта такая острая, что на кончиках пальцев искрит; Хольт одинок, как Олег, и, в отличие от Олега, несчастлив в своём одиночестве. Pauvre. Олег имморалист. Для него понятия этики весьма устарелы, но этика долга живёт: Олег должен Серёже чуть больше, чем Хольту, и поэтому, когда Серёжа конкретно влипает, наступает пора съебаться, — и Олег начинает готовить лодку. Он продумывает дебют, не чересчур вымудренный, линейный и потому реализуемый. Да, мог бы и исчезнуть, как всегда делал до, растворяться в воздухе — второй главный навык человека без лица и дактилоскопии, человека официально мёртвого, человека-фантома, — но нет, в этот раз всё больно складно и на руку, включая Хольта; особенно Хольт. У Хольта в плане Олега вся помпа и роль отвлекающего манёвра. Олег разыгрывает его, как ладью в партии Микенас-Бронштейн, во время дежурной ебли в коленно-локтевой шепчет в самое ухо: «давай продадим твои дроны русским». Хольт прерывисто дышит. Экзоскелет мерцает синим. Хольт шепчет: «дай мне кончит' и я подумаю». Олег заранее знает: Хольт согласится: слишком много амбиций. А Олег слишком хорош в убеждении. Остальное — вопрос времени. Город на Неве, échec.