Carpe Diem

Свет фонаря колеблется, дрожит на сквозняке, заставляя тени причудливо плясать на стенах. Во рту пересохло, воздух, внезапно такой горячий, кажется, обдирает легкие, сердце несется вскачь, отдаваясь стуком пульса в опустевшей голове. Генри сглотнул, впиваясь ногтями в косяк двери и ближе прижимаясь лицом к шершавым доскам. В первую секунду, когда он чуть было не вошел, увиденное едва не вышибло из него дух. Но сейчас, спустя, кажется, целую вечность, он не мог оторвать глаз. Узкая кровать стонала в такт их движения, вздохи, всхлипы и ругательства заполнили собой голову молодого человека, в которой не осталось ни одной приличной мысли. Увиденное поражало, возмущало, отталкивало, но не смотреть он не мог. — Дэниэл… ох, Дэнни, Дэнни, черт бы тебя побрал! — и тяжелое дыхание, и стон сквозь стиснутые зубы. Тени танцуют все быстрее. Неяркий желтый свет фонаря выхватывает из темноты то напряженные мышцы, то растрепавшиеся кудри, прилипшие к вспотевшему лбу, то пальцы, переплетенные до хруста. Кровать уже не стонет, а воет, стоны сменяются рычанием, пока оно не обращается в хриплую мольбу-проклятие: — Гас, блять… сука ты британская… быстрее! Убью, если остановишься! Генри, как завороженный, любуется широкой напряженной спиной с капельками пота. Его взгляд скользит ниже, к крепкой заднице, что, не переставая, движется сейчас между раздвинутыми ногами его старшего брата. Голова Дэнни мотается из стороны в сторону, пальцы комкают смятое заплатанное покрывало, пока, наконец, он с гортанным стоном не откидывает голову назад. Почему-то только в этот момент Генри находит в себе силы на цыпочках покинуть дом. Прохладный ветер остужает горящие стыдом щеки. Генри несется прочь из дому, к кромке воды, и присаживается на перевернутую лодку. Сердце бьется о грудную клетку, приходится приложить ладонь к груди, чтобы его успокоить. Конечно, он давно не невинное дитя, но просто обругать их и забыть увиденное не получается. Тем более не получается ненавидеть Дэниэла. Нательный крестик, прижатый к груди дрожащей ладонью, холодит кожу, слова молитвы путаются. Ведь это не просто какой-то мужик, так было бы еще полбеды. Но это Гас Марч-Филлипс, майор британской, мать ее, разведки. На ум сразу приходит: что он тут вынюхивает через моего брата? Гражданская война давно позади, боев на улицах нет и взрывы не гремят. Но это не значит, что настали спокойные времена. Боевой пыл ИРА притих, он еле тлеет, как искры под толстым слоем золы. Но как только настанет удобный момент, пламя взметнется и пожрет все вокруг. Может, и ждать осталось недолго. Когда это началось, почему Генри раньше ничего не заметил? Дэнни говорил, он пытается выяснить, какого хера этот майор явился сюда и что ему известно о них. Довыяснялся, блять. Позади раздаются шаги. Генри вскакивает, рука автоматически тянется к ножу. — Это только я, Хейси, — британец выступает из темноты. Его рубашка застегнута кое-как, на шее темные пятна и пара царапин, волосы и борода всклокочены. Сильная широкоплечая фигура, которую Генри только что наблюдал во всех подробностях, невольно притягивает взгляд. Молодой человек моргает и опускает глаза. — Слушай, — Марч-Филипс подходит ближе, — я могу представить, о чем ты сейчас думаешь. Для Дэнни это тоже начиналось как задание, но теперь… — он в сердцах машет рукой, — к черту их. К черту все! Просто поверь мне — моя и его «работа» не причем. Хочешь считать меня грязным содомитом и грешником, — усмехается в усы, заметив крестик на шее, — дело твое. Но не надо ненавидеть брата. — Я не ненавижу, — язык еле повинуется. — Ну и отлично, Хейси. Гас улыбается и этой улыбкой можно осветить все побережье. — Значит, мы с тобой поладим.

***

Гас продолжает появлятся время от времени. Генри все равно, какую легенду он сочинил, чтобы не вызывать подозрений в небольшой рыбацкой деревне неподалеку от Корка. Брат рассказывал что-то, да Генри не запомнил. Его пугает факт, что он ждет их встреч. Будто бы Марч-Филипс не к Дэнни, а к нему приедет. Скучает по дурацкому прозвищу «Хейси», раскатистому смеху и сумасшедшинке в глазах. Генри молод и вроде недурен собой: высок, строен и голубоглаз. Тем более, у него и брата собственная лодка и водятся деньги. Море любит молодого рыбака и никогда не оставляет его без хорошего улова. В их деревне он считается завидным женихом. Девушки томно смотрят Генри вслед — а тот будто и не видит. Всем своим существом Генри ждет, когда знакомая ладонь невзначай потреплет его по волосам, небрежно привествуя, и знакомый хрипловатый голос произнесет «привет, Хейси». Тут уж молись, не молись, не поможет. Они с Дэниэлем ничего не обсуждают — это лишнее. Хватило короткого «я знаю, все хорошо» и еще более короткого «спасибо». Если бы только не смутная тоска, поселившая в душе… Неспешный привычный бег времени неожиданно прерывается, когда Дэнни однажды не возвращается с промысла в срок. Разгадка — на первой полосе местной газеты. — Никто не выжил, сынок, — Генри чувствует на своих спине и плечах утешающие руки, голоса сердобольных соседей слышаться как из-под воды. — Поверь моему слову, мы вернулись и все там осмотрели. Не выживают после такого. Чертовы фрицы! Нам очень жаль… Хоронят пустой гроб. Генри движется, как лунатик, бездумно повинуясь все тем же сердобольным рукам. Ему помогают идти, словно слепому, да он и правда ослеп от непролитых слез. Молитвы, прощания, рыдания женщин и тихие ругательства мужчин, все слилось в один надоедливый шум. Хочется упасть на землю и кричать от боли. Но вместо этого Генри встает перед еще не закопанной могилой, расправив плечи. Первые звуки песни заставляют шум людских голосов умолкнуть. Стихли рыдания и разговоры, лишь ветер тихо перебирает вереск и густую траву. Ах, мальчик мой, в поход сыграли горны. Осенний ветер реки остудил — Уходишь ты, и там, в долинах горных, Ты знай, я жду тебя пока достанет сил. Дэнни часто шутил, что хотел бы услышать эту песню на своих похоронах. Голос Генри подрагивает, он судорожно мнет кепку в руках, но продолжает. Но верю я — вернёшься ты, мой милый, В пороше зимней, или в летний зной. Я буду ждать, и под звездой счастливой Пускай хранит тебя в пути моя любовь. Перед глазами, мелькают, как кадры кинохроники, все их счастливые моменты. Детские забавы, дурачества, обиды. Дэнни стоит перед глазами Генри, как живой. А может статься, без твоей улыбки Зачахну я, как роза без дождя. Ты отыщи тогда мою могилу, Чтоб помолиться на коленях за меня. Его голос словно воспарил над толпой. И вот, к Генри присоединяется еще кто-то, еще и еще. Все, кто знал Дэнни, говорят ему последнее прощай. И вот когда я голос твой узнаю, От слов любви мне станет вдруг теплей, В сырой земле душа моя оттает И с миром в сердце я дождусь тебя к себе… На последней строфе Генри вздрагивает: слишком знакомый голос вплелся в общий хор. Сейчас молодой человек не знает, рад этому или нет. Горсть земли падает на деревянную крышку. Не плакать. Держаться. Генри все-таки расплакался — поздней ночью, в сомнительном пабе далеко от дома. Заведение из тех, куда приходишь, платишь звонкую монету и удаляешься наверх в номера, с женщиной, мужчиной, да хоть чертом в ступе, всем плевать. Стены и потолок темного дерева шатаются и он вздыхает с облегчением, провалившись в небытие.

***

— Пей, — кто-то подносит стакан воды к губам. — Заставил же ты меня поволноваться, Хейси. Гас сидит на кровати, привалившись к ногам Генри бедром. Хмель, как по команде, исчезает — прикосновение жжет. Генри, едва не подавившись, жадно глотает воду и осматривается. — Я вчера принес тебя сюда, — объясняет Марч-Филлипс. — Тобой и твоими карманами заинтересовались какие-то навязчивые джентельмены, и я счел необходимым снять нам эту комнату. Как ты? — Жить буду, — Генри садится на кровати, болезненно хмурясь. Желанный контакт между их телами разрушен и его отчаянно хочется восстановить. — Ты? — Тоже. На Гасе белая рубашка и черные брюки. Их явно вчера идеально отгладили ради печального торжества, но теперь от былой роскоши мало что осталось. То тут, то там смятости и изломы, и воротничок уже не безупречен. Генри оглядывает всю его фигуру целиком, подмечая темные круги под глазами, спутанную бороду и усталый вид. Взгляд почему-то цепляется за черное пальто, повешенное на стул. — Если что-то нужно, только скажи. Я позабочусь о тебе, Хейси. Как зачарованный, молодой человек смотрит, как ладонь Гаса охватывает его ладонь, согревает своим теплом. Генри перестал дышать, вся его чувствительность сосредоточилась там, где их пальцы соприкасаются. — Ты же работаешь на британскую разведку? — Допустим, — ухмыляется в усы. — А ты — волонтер ИРА? — Кто знает, — Генри отвечает такой же ухмылкой. — Мне одно ясно: если бы не нацисты, Дэнни был бы жив. Ирландия не хочет вступать в эту войну. И ИРА, сдается мне, не одобрит, если кто-то по собственному почину начнет сотрудничать с британцами, даже против Гитлера. Гас ждет продолжения, вопросительно подняв брови. — Я похоронил брата. Больше меня ничего тут не держит. И если ты знаешь способ отправить как можно больше этих тварей на тот свет, я пойду за тобой куда угодно. — Вот тебе и малыш Хейси, — у Гаса вырывается смешок, в голубых глазах появляется уважение и интерес. — Пока что приходи в себя. Уже встав и облачившись в пальто — черный четкий силуэт в дверном проеме, он оборачиватся: — Сейчас я должен уйти. Но скоро я вернусь и мы зададим фрицам жару.

***

Риск каждый день, каждую секунду. Генри знает, что может не вернуться из очередного рейда. Он может умереть уже завтра и от этого ему отчаянно хочется жить и чувствовать все удовольствия жизни. Он редко спрашивает о содержании груза. Генри полностью доверяет Гасу и просто делает, что от него требуется. Ведь у них одна цель. Задания не отличаются разнообразием. Как правило, Генри нужно незаметно доставить что-то из пункта А в пункт Б. Тому, кто с морем на «ты», не составляет труда незаметно провести лодку, куда укажут. Иногда он забирает с побережья Нормандии не только грузы, но и людей. Он с бОльшим удовольствием вступил бы в открытый бой, но пока что доволен тем, что и такие его действия приносят пользу. А бои еще будут. Гас часто находится рядом с ним. И смотрит подолгу, словно что-то решая про себя.

***

Шаги на палубе, английский с мерзким лающим акцентом. Генри замер и превратился в камень за тонкой деревянной перегородкой. «Ну же, где вы, я заждался», он скалится и сильнее сжимает оружие. Он изменился и прошел через многое. Генри Хейс полностью избавился от мальчишеской наивности. На его руках кровь врагов, на прикладе — ряды мелких зарубок. Единственное, что не изменилось — то, как Гас действует на него. Генри раз за разом настигает чувство мимолетности бытия: ведь каждый день может оказаться последним. Для него, для Гаса, для них обоих. Поэтому Генри и живет каждый день, как последний, делает все от него зависящее ради их общего дела. Шаги приближаются: враг уже здесь. в каюте. Судя по голосам, солдат двое. И они вот-вот его обнаружат. Если Гас все правильно рассчитал, через три, самое большее пять минут все будет кончено. Дверь распахнута, пули прорезают воздух. Немцы даже не успели ничего понять. «Плюс две зарубки», Хейс резво вскакивает на ноги и бежит наверх. Все идет по плану. Лассен рассекает по палубе, как берсерк, от его точных смертоносных движений уже полегло большинство немцев. Генри меткими выстрелами убирает оставшихся. — Отличная работа, Лассен! — Гас приветливо улыбается им обоим. Теперь дело за Фредди. Мозг простреливает шальная мысль: а вдруг он ошибся на одну минуту и вражеская пушка успеет снести их, прежде чем немецкий корабь взорвется? Хочется броситься Гасу на шею — а потом хоть потоп. Но конечно, Фредди все рассчитал верно. Можно выдохнуть и нанести на приклад новые зарубки.

***

Лассен наверху, на палубе, ворча, накрывает на стол, доски чуть ли не скрипят под его тяжелыми шагами. Чертовы фрицы обрызгали хлеб и всю еду своим ебучим керосином, и он не переставая материт их за испорченные продукты. Рядом слышится беззаботный голос Фредди: вино в бутылке не пострадало, еды еще много, разливай. В бокале Генри бегают наперегонки пузырьки. Он счастлив и уже пьян от одного бокала шампанского. С ним так часто бывает после выполненной задачи: эйфория пьянит не хуже виски. А может, от того, что Гас сидит рядом. Тот протягивает портсигар: — Не желаешь? — Благодарю. Некоторое время они молча курят. Генри наблюдает, как Гас выдыхает сигарный дым. Рот наполнен этим горьковатым вкусом, одинаковым у них обоих. Он исподтишка подмечает десятки мелких деталей: то, как губы сжимаются вокруг сигары, сильные пальцы, удерживающие ее, ямочка между ключицами в небрежно распахнутом вороте рубашки, раскинувшиеся в беспорядке кудри и многое другое. Хмель будто становится тяжелее, жаром охватывает все тело. — Ты отлично сработал сегодня, Хейси, — взгляд Гаса какой-то необычный, пронзительный, он словно смотрит глубже и видит все постыдные тайны. — Мы все отлично сработали, — стараясь не пялиться, отзывается Хейс. — И тем не менее, я горжусь тобой. Для меня честь быть с тобой по одну сторону баррикад. Широкая ладонь накрывает его руку, лежащую на столе. Генри не может удержаться и вздрагивает. — Я — не Дэнни, — голос сел, сердце рвется из груди. — Конечно, нет, — пальцы Гаса совершенно недвусмысленно поглаживают ладонь Генри. — И никогда не был. Ты — не замена брату. Его я оплакал и отпустил. Он помолчал, собираясь с мыслями. — Я наблюдал за тобой все это время и я очень высоко ценю тебя. Тебя, Генри, только тебя, — услышать от него обращение по имени непривычно, но ласкает слух. — Но, если тебе неприятно… — Нет! — Генри хватает ускользающую руку и сжимает ее в своей. Он уже давно успел все обдумать и решил, что ему плевать. Против Бога, природы, общества? Да пошло бы все нахер! Генри хочет жить каждый день, как последний, потому что завтра может и не быть. Он встает и дергает Гаса на себя. Так странно, только что заметил, что тот немного ниже. — Мы оба уже завтра можем отправиться на корм рыбам, — шальные голубые глаза впиваются в лицо Генри жаждущим взглядом. — Так к чему разговоры? Carpe Diem! На плечи ложатся сильные руки, их лица почти соприкасаются. — А борода не мешает целоваться? — вырывается у Генри спонтанно. Гас разражается громким смехом: — Вот и проверишь, Хейси, — и притягивает его к себе.