Why so serious

Ночной Готэм слепит огнями улиц, пролетающими за окном Ламборгини, превращающимися в яркие пятна, пока они летят по автостраде на скорости, оторвавшись от хвоста назойливой Летучей Мыши, возомнившей себя стражем порядка. Когда-то и Сонхва видел в нем героя, спасающего людей от преступности, но как же он оказался неправ, познакомившись с ним лично во время короткой потасовки, в ходе которой получил по лицу крепко, да так, что чуть не отключился, упав в его мерзкие лапы. Невозможный грубиян! — Гони, Пуддинг! — под заливистый хохот Сонхва, Хонджун вжимает педаль в пол, чудом входя в повороты, в то время как Пак старается держаться за ручку над дверью одной рукой, а второй удержать бутылку рома так, чтобы он не расплескался по пути. Сонхва почувствовал вкус новой жизни, обратившись в безумие — он был очарован безнаказанностью под крылом самого Джокера, пока тот рьяно оберегал свою драгоценность и нежно называл «куколкой», отчего ноги в момент подкашивались и Хва был только рад оказаться в чужих крепких руках, принимая ласки самозабвенно. Сонхва нравилось чувствовать себя нужным. Сонхва нравится Хонджун, Сонхва нравятся дорогие подарки, бесконечные сцены ревности и концентрированное безумие в черных как ночное небо Готэма глазах. Это их взаимное помешательство друг на друге — абсолютно иной вид отношений, не входящий в рамки ни общепринятого, ни в принципе адекватного. Но в бочку меда всегда можно подмешать ложку дегтя и он перестанет быть так сладок. И безумие, которое Сонхва считал их благословением, обернулось для него проклятьем — у каждой медали есть две стороны. Сонхва должен был лечить его. Пак как вчера помнит ужас, пронизывающий его тело ото всякой встречи с легендарным Джокером, грозой улиц Готэма. Много пафоса, но встретившись с ним лично, Сонхва понял, что слухи не врут. Натуральный безумец. В Аркхеме Хва повстречал многих — серийных убийц, насильников, лечил депрессию, сталкивался с тяжелой формой шизофрении, но… со всем и сразу в одном конкретном пациенте он работал впервые. Хва не справился. О, и виной тому не отсутствие должной квалификации, вовсе нет — он успешно лечил многих пациентов, но перед обаянием Джокера устоять он не смог. Все начиналось с непринужденных бесед, от которых кровь у Хва стыла в жилах. Само нахождение с Ким Хонджуном в одном помещении вызывало табуны мурашек по коже, заставляло крепко стискивать челюсть, находясь в постоянном напряжении, в страхе того, что что-то непременно произойдет, но Хва обрабатывали долго. Не меньше двух месяцев ежедневного посещения потребовалось для того, чтобы при входе в одиночную камеру, доктор Пак перестал оглядываться по сторонам, выискивая ловушки. Еще месяц — и Киму перестали связывать руки и ноги. На четвертый месяц Сонхва перестал бояться вовсе, а после. после короткого неожиданного поцелуя на прощание, после чего Джуна на неделю заперли в Белой комнате, без ведома Сонхва, он. понял, что не так страшен Черт как его малюют. Пытать психбольного? Глупо и бесчеловечно, как думал Хва. И он оспорил нахождение Хонджуна под пытками, и более того, попросил больше времени наедине с ним. Как ему казалось, они неплохо поладили, а Пак и вовсе проникся к «страшному», «опасному» Джокеру. И когда во время побега, Хонджун забрал его с собой, Сонхва осознал их особую связь. Их внезапно вспыхнувшие нежные чувства. Хонджун резко тормозит, заставляя Пака крепко приложиться лицом о панель, но вместо сочувствия на чужом лице Сонхва не видит абсолютно ничего и чувствует подвох. Сонхва чисто рефлекторно прикрывает лицо ладонью, хотя боли не чувствует и растирает жирную каплю крови по лицу, превращая ее в красное месиво, усмехаясь. — Ты бы хоть предупредил — мой нос мог этого и не пережить, — задорно подмечает Хва. — Выходи, — командует Хонджун грубо, держа одну руку на руле, словно даже не собирается последовать за Хва, а тот искренне не понимает, в чем дело, игнорируя кровоточащий нос. — Я что-то сделал не так? Детка? — щебечет Сонхва, кокетливо укладывая ладонь на чужое бедро, надеясь, что короткое заигрывание сможет как-то разрядить обстановку, — ты злишься на меня, а я даже не знаю, за что. Не думаешь, что это… несправедливо? — он дует губы и ползет рукой выше, меняя тон голоса, явно намекая на то, что готов загладить свою вину прямо здесь, на неудобном сидении спорткара. — Я сказал тебе выйти нахер из машины, — Ким отбрасывает ладонь Сонхва от себя с пренебрежением и скалит зубы. В чем причина? Хва не представляет, но он привык — Хонджун часто вскипал без весомого на то повода, даже бил Сонхва в приступах гнева, но так же быстро успокаивался, подставляясь под нежные поцелуи, которые дарил ему его любимый. Пак привык к непостоянности Джуна, к его переменам в настроении по щелчку пальцев, по его истерическому смеху среди ночи, когда во время внезапных панических атак он готов был валяться по полу со смеху, чем первое время пугал Хва еще в больнице. Сейчас же, по-хорошему, его бы не злить больше, да только у Сонхва иные планы: Пак хмурится, мгновенно стирая с лица кокетство и дает Джуну крепкую пощечину наотмашь, явно чувствуя себя оскорбленным. — Ты, блять, не смеешь так со мной обращаться, — цедит Пак сквозь зубы, и забрав с собой свою блестящую сумочку, вместе с бутылкой недопитого рома выходит из машины, громко хлопая дверью. Он тычет средний палец в лобовое стекло и одними лишь губами бросает напоследок: «Пошел ты», удаляясь прочь по мостовой, слушая рев океана и стук набоек на дорогих туфлях о брусчатку. Это далеко не первый раз, когда они вот так ссорятся ни с того ни с сего на ровном месте — Хва бы сказал, что это неотъемлемая часть их отношений. Джун бесится, Сонхва раздражает его больше, они ругаются до битой посуды и кровавых ссадин на коже, до пальбы в потолок и друг другу под ноги из огнестрела, но в этом они и схожи, они — два сапога пара, два отбитых на голову идиота. И все это всего за пару месяцев жизни под одной крышей. Что будет дальше — одному Богу известно. Но несмотря на все это, на все громкие слова и крики о расставании от Сонхва, который безжалостно манипулировал и привязывал Хонджуна к себе железными прутьями, Ким шел на примирение первым, называл его как-нибудь ласково и во тьме спальни доводил до дрожи в коленках. И Пак не мог ему сопротивляться. И он знает, что даже сейчас Джун пойдет за ним. Он уверен. Но он не слышит шагов за спиной и останавливается, оборачиваясь и застывая в шоке. Потому что Ким не сдвинулся с места — все так же продолжал сидеть, сжимая руль в руке, и Паку кажется, будто он вот-вот треснет под оплеткой. Чертов Ким Хонджун. Это еще что за фокусы?! Сонхва спешно возвращается, по пути делая глоток за глотком, чтобы перед самой машиной выбросить полупустую бутылку через ограду. Хва ставит руки на капот и изгибает бровь с претензией, и закатив глаза, Хонджун все-таки выходит из авто. Вот и славно, им еще есть о чем поговорить. — Это как понимать, мать твою? — лучшая защита — это нападение, и Сонхва толкает Джуна в грудь, с напором наступая на него, пока тот, словно не участвуя в диалоге, тупо пятится назад. Ким выглядит утомленным, но уж точно ничуть не обеспокоенным, и это злит Хва только сильнее, — бросил меня посреди дороги и думал, что я так просто позволю тебе так со мной обращаться?! Объяснись, мудак! — Поиграли и хватит, — рычит Хонджун, вновь отталкивая Сонхва от себя, — ты свою часть плана выполнил, а теперь расходимся. Я и так слишком долго с тобой провозился. Ты мне больше не нужен. Что он сказал только что? Плана? Какую еще, блять, часть плана он выполнил? Выпустил его из психушки? Он, блять, издевается? Нет, он, блять, издевается! Если он думает, что Сонхва настолько глуп, чтобы не догадываться о том, для чего Ким провернул свое мутное дельце в Аркхеме, то он ошибается. Сонхва пошел на это сам. Хонджун не выглядит так, будто говорит искренне. Сонхва ли не знать, когда ему лгут? Ким напал не на того. Он еще сам не знает, с кем связался, раз уж решил так просто кинуть его после всего того, что было. — Что? — только и может прошептать Хва. Дыхание от чужих слов перехватило в момент. Какая наглость! — Ты услышал меня. Я больше не нуждаюсь в тебе. — Ты не можешь так говорить. — Почему нет? Я уже это сказал, — усмехается Ким, скрещивая руки на груди, явно надеясь задавить Сонхва морально. — Потому что ты лжешь, Ким Хонджун. Знаешь, совращать психиатра было твоей самой тупой идеей, придурок, — Хва хмыкает коротко и дергает ремень сумочки, сжимая его в руке нервно. — Что бы ты себе не надумал, ты больше не входишь в мои планы. Мне некогда заниматься этой хуйней, — на этих словах Хонджун разворачивается и уже собирается вернуться за руль, чтобы уехать, так и оставив Сонхва замерзать на гребаном мосту среди ночи, но его останавливают, заставляя обернуться. На него наставлен пистолет, и Пак настроен решительно, несмотря на то, что губы и руки его дрожат. — И что ты, пристрелишь меня? — Хонджун в растягивает губы в надменной улыбке, подходя ближе, — я не знаю, что ты там себе нафантазировал, но будь уверен, что ошибаешься. Я не люблю тебя, Сонхва, и не полюблю никогда. Хва мог бы удивиться. Мог бы впасть в истерику и бить Хонджуна в грудь протестующе, но он знал, во что ввязывается, и как бы Джун не промывал ему мозги, Хва шел на сделку с Дьяволом добровольно. Сонхва сошел с ума ради него, выпустил его из гребаной психушки, и все лишь для того, чтобы быть рядом и править городом вместе. Они стали королями преступного Готэма, и уступать свое место на троне Сонхва теперь уж точно не намерен. — О, нет, детка, психопаты не любят, — Сонхва комично пожимает плечами, разглядывая гравировку, выбитую на корпусе подаренного ему кольта, но после поднимает взгляд на Хонджуна и мягко приставляет к его лбу дуло. Палец на курке так и чешется на него нажать. — Раз уж ты сам это понимаешь, почему бы тебе просто не оставить меня в покое? — Джун коротко хмыкает, расплываясь в растерянной улыбке, явно не ожидав такого выпада, но только сильнее прижимается, оставляя на коже характерную вмятину, — или тебя так расстроило то, что я тебя отверг и ты решил пристрелить меня? Давай… Хонджун переходит на шепот, а коленки Сонхва начинают дрожать неуемно. Пак берет волю в кулак. Он знает, что прав. Видит, что Джун лжет, и лжет неумело — так, словно хочет, чтобы его раскусили, вывели на чистую воду и доказали его неправоту. По-актерски показушно. Гребаный артист. — Я нужен тебе, — твердо заверяет Пак, унимая дрожь в руках. Нужно контролировать свое дыхание. Сонхва сильный. И если Хонджун хочет поиграть, Сонхва поиграет с ним. — Детка, не глупи. Я сказал то, что сказал. — Вы, психопаты, не одиночки. Те, кто писал эти тупые учебники ни разу не сталкивались с такими как ты, — о, он опять решил поиграть на нервах. Джун устроил представление на ровном месте, и если уж они развернули здесь бродячий цирк, то отыгрывать нужно до конца. Сонхва устало смеется, но бдительность не ослабляет, внимательно наблюдая за эмоциями на чужом лице. Хонджуна трудно прочитать, но для Хва он открытая книга, пусть сам об этом он может и не догадываться. Сонхва считывает чужие уловки, но все равно поддается, и видимо Ким распознает это как незнание. И это его большая ошибка. Пак снимает пистолет с предохранителя и плавно ведет им по ярко выраженной скуле, спускается к губам, и теперь уже откровенно забавляясь, оттягивает уголок губ, по которому размазана его собственная помада, открывая себе ровный ряд зубов, одетый в стильные серебряные гриллзы. Хва пытается скопировать выражение лица Хонджуна невольно, оно кажется ему довольно… живописным. — Вы больные, травмированные жизнью ублюдки, и у вас есть свои слабости. Такие же, как у других людей. Ты ничем не отличаешься от меня, Джуни, — мурлычет Сонхва. Словно гипнотизирует. Ловит в сети, как десятки раз до этого. — И в чем же моя? — Хон усмехается, изгибая бровь, а сам, проникнувшись любопытством, продолжает эту маленькую игру, которую затеял Сонхва. Это приобретает интригующие обороты. — Тебе нужен фанат. Ты артист — ебучий клоун, — цедит Сонхва, тыча пистолетом уже в грудь Кима с силой, — ты закомплексованный пацан в теле мужчины. Я выучил тебя наизусть в Аркхеме. — И что с того? — Я появился в твоей жизни, был рядом все это время, помог тебе сбежать. И как бы ты сейчас не колотил понты, от меня отказаться ты уже не сможешь. — Моя куколка диктует мне правила? Чушь собачья, — фыркает Ким. Он тратит всего пару мгновений на раздумья, пока не загорается внезапной идеей. Он тянется к кобуре, доставая оттуда револьвер, и медленно, отчего-то нерешительно протягивает его Хва, сжимая его в руке так, будто не хочет отдавать. Он прочищает горло с низким кашлем, настраивая себя, и вновь переводит взгляд своих темных, теперь полных решимости глаз на Хва, — здесь одна пуля. Если так хочешь остаться со мной, докажи мне, что не боишься последствий. Сонхва таращится на Хонджуна в ужасе. Он не ожидал, что Ким заставит его зайти настолько далеко, чтобы доказать ему свою преданность, но он ошибается уже дважды, если смеет допустить даже короткую мысль о том, что Хва не готов умереть за него. Он готов, и еще, блять, как. Пак свихнулся точно и бесповоротно, стал таким же как Хонджун и даже хуже, и все ради этого разукрашенного полудурка. И он смеет сомневаться? Это Сонхва ему еще нескоро простит. — Уверен, что не пожалеешь, если вдруг меня не станет? Прямо здесь, по твоей же вине… — вопреки первоначальному ступору, охватившему Хва, он принимает из чужих рук пушку и, заглянув в барабан, находит там даже не одну, а две пули, — ух ты, ставки-то повышаются, — исполненный предвкушения от занимательной игры, Пак довольно усмехается и прокручивает барабан. Нарочно растягивая напряженный момент, наблюдая за тем, как челюсть Хонджуна напрягается все сильнее чем ближе дуло револьвера к голове Сонхва, тот лишь смеется, пока не прижимает дуло к шее — чтобы наверняка и насквозь, если вдруг не повезет. Сонхва укладывает оружие в ладони поудобнее, смещая указательный палец к курку, — я думал, что нравлюсь тебе, Пуддинг, а ты поступаешь со мной вот так… — он дует губы обиженно и нажимает на курок, зажмурившись в последний момент. Выстрел. Но ничего не происходит. Сонхва успел было предположить, что смерть звучит как шум прибоя и неровное дыхание, что даже после смерти он будет чувствовать запах пороха, но стоит ему открыть глаза и он видит перепуганного Хонджуна, который держал его руку в своей железной хваткой. Гильза от пули приземлилась, слишком шумно ударившись о камни брусчатки, и теперь Хва слышит назойливый звон металла в ушах, глядя Джуну прямо в глаза. Пак расслабляет пальцы, позволяя револьверу упасть на землю следом, а сам, неожиданно даже для себя, тянет Хонджуна к себе за затылок, врезаясь в его губы своими. — Не боишься умереть за меня? — восторженно тянет Ким, ладонью с холодными перстнями поглаживая щеку Сонхва нежно, — это впечатляет… — Я хуже, чем ты думал. — Сонхва усмехается довольно, — ты думаешь, мне нужна твоя любовь, Ким Хонджун? Ты, нарциссичный кусок дерьма. Хотел избавиться от меня и думал, что заживешь как прежде? Не выйдет. Я уже у тебя вот здесь, — Пак тычет пальцем в образовавшуюся от дула пистолета вмятину на лбу, аккурат по контуру, — я твоя навязчивая идея, я, я, и только я. Хонджун коротко ухмыляется, опуская взгляд в пол, и Хва видит, как тот размышляет о чем-то. Нетрудно догадаться, о чем. Джун всегда работал один. Он привык вести такую жизнь, и теперь, когда у него появился спутник, он побоялся ответственности и того, что даже в меру своего характера, своего отличного от других мировоззрения, слишком привяжется к Сонхва. — Моя любовь пугает тебя? — Хва обхватывает чужое лицо ладонями, заставляя взглянуть на себя, — тебя не испугал пистолет, но ты дрожишь от одной мысли о том, что полюбишь кого-то? Ты, Ким Хонджун? Ты так сильно дорожишь мной или боишься, что не спасешься сам? — Я не знаю, куколка, — Джун смягчается и ластится к рукам Сонхва, прикрыв глаза, — я думал, что если порву с тобой сейчас, то смогу остепениться, но ты… — Хон поднимает веки и заглядывает в глаза Сонхва, прошивая того насквозь, отчего по спине тут же пробегают табуны мурашек. Ради этих темных омутов, с абсолютно ненормальными бликами, с пляшущими чертями, можно умереть, — ты сводишь меня с ума… И Хва чувствует себя так, будто он и впрямь умер, словно выстрел из револьвера пришелся прямо в цель. И теперь он воскрес вновь. Свести с ума сумасшедшего… стать его единственной слабостью, его потребностью, его сокровищем, неповторимой драгоценностью, для Сонхва. о большем он не мог и мечтать. И как он может отказаться от того, чтобы быть желанным таким мужчиной? Безумным ревнивцем, безжалостным убийцей и психопатом. Хонджун может обменять Сонхва на пачку патронов шутки ради, а потом все ради той же шутки снести башку тому, кто решит, будто Хва может принадлежать кому-то, кроме него. Удивительная, поразительная смесь — взрывоопасная как бомба, спрятанная в коробке конфет на День Влюбленных. И именно это Сонхва обожает в Джуне. В глотке застряли тысячи слов, которые Сонхва не сможет сложить в кучу даже при желании, и когда тонкая рука, пахнущая порохом, тянется к его лицу вновь, чтобы стереть запекшуюся кровь, Пак голодным зверем впивается в чужие губы снова. Ему нужно больше Джуна, прямо здесь и сейчас, и он толкает его на капот, нависая сверху, продавливая пальцами обшивку и без того смятого корпуса, углубляя этот небрежный поцелуй, размазывая свою алую помаду по их лицам нещадно. Хва стонет и мычит в чужой рот, отзываясь на прикосновения крепких рук к своей талии, сжимающих по-собственнически. Пак чувствует как Хонджун водит по его плоскому животу сквозь полупрозрачный фатин блузы, как тот пересчитывает торчащие позвонки на его худой спине. Сонхва чувствует себя желанным еще сильнее, чем до этого, и ему это несомненно нравится. — И ты хотел отказаться от этого? — с насмешкой в голосе подмечает Хва, ловкими пальцами пробираясь под ворот расстегнутой рубашки Джуна, проводя ими вдоль крепких мышц, пока последний зарывался носом в пропахшие потом, сигаретами и тонким ароматом парфюма волосы на его виске, выдыхая горячо, опаляя жаром нежную кожу. Нет. Не хотел. Хонджун не смог. Не позволил Сонхва просто исчезнуть так, словно его никогда и не существовало. Дал слабину, но вряд ли смог бы простить себе потерю того, кто смог заменить ему кислород в легких. Пак остался его сокровищем, остался единственным, кто смог растопить лед, кто смог привязать Хонджуна к себе настолько сильно, чтобы тот сейчас с таким остервенением впивался в его шею поцелуями, от которых земля уходит из-под ног. И Сонхва не сразу понимает, в какой момент Джун оттолкнул его от себя, в какой момент потянул его за руку и толкнул на пассажирское сидение их подбитой в ходе погони Ламборгини. Сонхва не спрашивал, куда его везут — какой бы ни была конечная точка, он согласен абсолютно на все, даже если ему пустили пыль в глаза, даже если Пак заблуждался и его прямо сейчас везут на верную смерть, он примет ее достойно, даже от рук самого Хонджуна. Сонхва вверяет свою жизнь в чужие руки, особенно, когда смог доказать любимому, что готов за него умереть. Не лишенный былого задора, Хва пристает к Хонджуну за рулем: гладит под распахнутой на груди рубашкой, целует в шею, водит руками по крепким бедрам и смеется довольно, когда они едва-едва входят в повороты, чудом не врезаясь. Джун криво усмехается на шалости своего спутника, но против ничего не предпринимает — им обоим нравится играть с огнем, доводить друг друга до крайностей, подкидывать дров в топку и наблюдать за последствиями. У них мозги набекрень, они могут позволить себе все что угодно, и оттого веселее. На этот раз Ким тормозит мягче, и Сонхва отпускает колкий комментарий по этому поводу, но его игнорируют и вновь тянут за руку к двери… их клуба. Из всех мест, куда мог привезти его Хонджун, он выбрал клуб? Серьезно? — Пуддинг, если это шутка, то она не смешная, — протестует Пак, оглядываясь по сторонам, — тут полно народу, ты же не хочешь заниматься этим… здесь? Но Сонхва в очередной раз игнорируют. Джун достает торчащий из сумочки Хва кольт и палит в потолок, привлекая внимание всех присутствующих. Даже музыка затихает. — Клуб закрыт! Прошу всех на выход, — любезно обращается к гостям Ким и показывает рукой на дверь на манер какого-нибудь швейцара. Сонхва смеется в кулак. — Босс, вы уверены? — к ним подходит один из вышибал, но когда к его лбу приставляют еще теплое дуло, спорить тот передумывает. — Всем вон! — уже резче повторяет Джун, и дождавшись, когда толпа вывалится наружу, вновь переводит свое внимание на Хва, припадая к его губам. Сонхва, раззадоренный выходкой любимого, тянет его за ворот рубашки к ближайшему дивану, звеня бусами на шторке и падает спиной, утягивая Хонджуна за собой. Голову ведет не то после крепкого удара о панель автомобиля, не то от горячих поцелуев, но он игнорирует головокружение и с жадностью, присущей, разве что, голодной пантере, рвет Версаче с концами, спуская шелк с чужих плеч, открывая себе покрытое татуировками тело, выдыхая несдержанно в губы Хонджуна, отрываясь только для того, чтобы прошептать грязное: “ в баре меня еще не имели». Миг, в который Сонхва успевает прочитать по лицу Хонджуна недоумение, вызывает у него неконтролируемый приступ смеха, в котором они сливаются в унисон, в то время как Ким уже тянет узкие брюки Хва вниз. — Обожаю твое отвратительное чувство юмора, — усмехается Джун, проводя руками вдоль обнаженных бедер Хва, пока тот гнет спину и подставляется под прикосновения. — Мое отвратительное чувство юмора? Ты подсунул взрывчатку в уточку для ванны и говоришь, что это у меня отвратительное чувство юмора? — возмущается Пак, но на ласки отвечает охотно, параллельно избавляя их от одежды, которая теперь валяется на полу кучей рваных тряпок. Прикосновения обнаженной кожей ощущаются в тысячи раз острее, и Сонхва медом растекается в чужих горячих руках, плавится бессовестно и короткими вздохами отзывается на ласки. Хонджун зацеловывает каждую ссадину, каждый синяк, оставленный в ходе драки, оставляет метки рядом, зализывает раны, подобно псу, и Сонхва приходит в восторг от того, каким предстает перед ним Джун между его ног, кусая нежную кожу бедер, заставляя Хва звонко вскрикивать от переизбытка ощущений. Пак не уверен, что терялся бы на грани реальности с кем-то еще, с кем-то, кроме него. Они любят долгие прелюдии, и когда терпеть становится вовсе невозможно, растворяются, разливаются горячей кровью по венам друг друга, разгоняют это бешенство, возводя его в абсолют. В их первый раз, Сонхва думал, что его впечатают в подушку лицом, будут брать грубо, не задумываясь о том, чего хочет он; Что Хонджун, гонясь за собственным удовольствием, воспользуется его телом как сам того пожелает, но когда вместо того, чтобы тянуть за волосы, оставлять размашистые шлепки, Джун с трепетом изучал его тело руками и губами, Хва понял, что влюбился бесповоротно. И сейчас, глядя снизу-вверх, из-под полуприкрытых век, с потекшей с уголков глаз тушью, на то, с какой нежностью смотрит на него Хонджун, вплетая пальцы в его длинные волосы, цепляясь за них перстнями с камнями, Пак понимает, что Джун — его и ничей больше, и что он ровно настолько же принадлежит Киму, отдавая ему всего себя в постели и за ее пределами. — Моей куколке больно? — Хонджун стирает большим пальцем темно-серые дорожки со щек Хва и склоняет голову вбок, дожидаясь ответа, и когда вместо него получает сорванное мычание, может лишь откинуть голову назад, сжимая волосы Сонхва в кулак крепче, — блять, да, детка, еще немного… — шипит он, привставая, чтобы дотянуться до пачки сигарет, оставленной здесь одним из посетителей. Слюна грязно хлюпает, смешиваясь с естественной смазкой, стекает по уголкам губ и подбородку, капая на пол. Челюсть онемела и дает о себе знать навязчиво, но он должен быть хорошим для Хонджуна, и он примет все до последней капли, высунув длинный красный язык. Хва сцеловывает, вылизывает белесые капли с неприкрытым удовольствием, получая высшую похвалу в лице расслабленного, довольного Хонджуна, благодарно поглаживающего его щеку шершавой ладонью. Сонхва нравится быть с Хонджуном при любых обстоятельствах — нравится принимать нежность, дарить ее в ответ, ссориться, долго-долго мириться в спальне, сминая простыни, и даже, блять, сосать ему послушно, в зале пустого клуба, пока по ушам бьет громкая попса, ему тоже нравится. С громким чмоком Пак отрывается, поднимаясь на ноги. Они не слушаются, подкашиваются от долгой неудобной позы, но Хонджун ловко подхватывает его за талию, усаживая себе на колени, и когда Хва открывает рот, вновь высовывая язык, чтобы показать Хонджуну результат своей работы, довольный Ким за подбородок тянет его в ленивый поцелуй — в грязный, смазаный небрежный, но в смеси с почти болезненным возбуждением, заставляющий голову Хва идти кругом сильнее раза в два. Но крепкая хватка на талии не даст Сонхва упасть, и он может полностью сосредоточиться на губах Хонджуна. Хва невольно трется собственным возбуждением о чужой живот, и он мог бы проигнорировать его, пока не ощутил сжатую вокруг него ладонь, всхлипывая надрывно в губы Джуна, ерзая голой задницей, вбиваясь в кулак, впиваясь короткими крашеными ногтями в сильное плечо. — Так сильно хотел меня, что у тебя встал во время отсоса? — Хонджун изгибает бровь, явно не ожидав такой реакции. Хва задают вопрос, но он слишком сосредоточен на ощущениях, на том, как тесно сжимается кулак Хонджуна вокруг его головки, растирая естественную смазку, что вместо ответа, он тянет Джуна за затылок ближе, к своей груди, и только когда в чувства его приводят отрезвляющие поцелуи-укусы, он выдыхает несдержанное: «да.д-да…», на грани со стоном. Оргазм прошивает его тело неожиданно резко. Сонхва не успевает ничего понять, коротко всхлипывая, и все так же толкаясь в руку Хонджуна, который словно сцеживал все до последней капли, пока Сонхва с трудом глотал тяжелый вязкий воздух, встающий в горле комом. Хва тяжело дышит и упирается с Джуном лоб в лоб, восстанавливаясь после короткой судороги в мышцах. Это не лучший секс, не самый сильный оргазм Сонхва, но с тем, как много произошло за сегодняшнюю ночь, сил хотя бы на то, чтобы самостоятельно подняться у него не хватит. — Порядок, куколка? — спрашивает Хонджун, тихо усмехаясь, оставляя короткий поцелуй на сухих губах Пака. — Да, просто. дай мне немного времени, — не поднимая век, шепчет Хва, ища опору в плечах Хонджуна, хватаясь за них пальцами, — любишь меня? — Люблю, — признается Джун тихо. — Тогда чтобы я больше такой хуйни не слышал, — все так же устало шепчет Сонхва, наконец, накрывая губы Хонджуна в очередном поцелуе.