Не было

После моего тоста в гостиной началась сущая неразбериха, а в голове и без того шумело от выпитого, так что, протащив профессора за локоть по коридору, я ввалился вместе с ним в какой-то, по виду, кабинет, захлопнув за нами дверь. Профессор, не выказав ни малейшего раздражения от моего с ним столь вольного обращения, подошёл к окну, выглянул, усмехнулся и зачем-то задёрнул штору. Я так и стоял, прислонившись к двери, пытаясь восстановить отчего-то вдруг сбившееся дыхание, хотя мог бы поклясться, что по тому коридору шли мы не долее минуты. Профессор развернулся ко мне лицом, и из его глаз на меня посмотрела тьма. Я несколько раз моргнул, прогоняя наваждение; должно быть, это просто его лицо оказалось в тени, потому что когда он шагнул ближе и улыбнулся, никакой тьмы в его взгляде уже не было. Теперь там плясали черти и пылал огонь. Он, должно быть, хотел что-то сказать, пошутить, вероятно, но я поцеловал его прежде. Воланд - нет, профессор, я зарёкся звать его так даже мысленно, - профессор целовался ровно так же, как делал всё остальное. Когда я оторвался от его губ с тем, чтобы глотнуть воздуха, он всё ещё улыбался; и щурился довольно, как кот, которому хозяйка выставила полную миску сметаны. Он отступил к письменному столу старинного вида и завозился с застёжками брюк; когда я подошёл, они вместе с бельём уже повисли на сапогах. Я потянулся было к нему, но профессор схватил меня за руку, не дав коснуться, но вместо этого положил её себе на заднюю часть бедра. Я понял - я бы и без жеста прочёл во взгляде (разговаривать почему-то казалось неправильным) - и так было неудобно. Он и сам это понимал, но когда попытался развернуться ко мне спиной, я не дал ему. Глаза его засмеялись. Он привлёк меня к себе, откидываясь на стол на лопатки, и через секунду закинул обе ноги мне на плечо, едва не заехав по уху (впрочем, я уверен, этого бы не случилось в любом случае). Я поспешил поддержать его и чуть отступил назад, но Воланд - профессор! - казалось, никаких неудобств не испытывал; напротив, поёрзал, устраиваясь, а ноги скрестил. Я покосился на блестящую чёрную кожу в сантиметрах от моего лица, и поспешил прогнать имевшиеся у меня на сей счёт мысли: профессор, может, и не был Воландом, но некой сверхъестественной способностью читать мои мысли всё равно обладал. Некоторый опыт у меня, признаться, был, и он мне подсказывал, что вот так сходу ничего не выйдет, но В.. профессор с такой уверенностью положил руку себе на ягодицу и оттянул её в сторону, что мне ничего не оставалось, кроме как довериться ему. Удостоверившись, что удержу его и одной рукой (каким-то образом мне это удавалось), второй я потянулся коснуться его там, где он намекал. По пути я пальцами задел его руку, и это почему-то показалось куда интимнее того, что теми же самыми пальцами сделал я после. На пробу коснувшись входа, я в удивлении поднял взгляд: было скользко от масла. Воланд подмигнул. Мы же провели вдвоём полдня, подумал я. Бог мой, и полдня он... Воланд дёрнулся, хотя я не сделал ровным счётом ничего - а может, в этом и было всё дело. Оставив размышления, я придал своим действиям больше настойчивости. Один палец я аккуратно ввёл внутрь не более чем на фалангу, не сводя глаз с лица Воланда. Тот резким движением откинул растрепавшиеся волосы; даже практически одетый, он являл собой воплощение порока, и я в который раз убедился, что не зря писал своего Сатану именно с него. Маргарита на самом деле, конечно, вряд ли была ведьмой; если бы в эту секунду я обнаружил на своём плече копыта вместо лакированных сапог - нисколько бы не удивился. Воланд смотрел так, что сдерживать себя мне становилось всё труднее, но я справился и вместо трёх пальцев сразу сумел ограничиться двумя. Тот резко выдохнул и закусил губу от резкого их движения; впрочем, я быстро убедился, что резкость эта ни малейшего дискомфорта ему не доставляла: шёл он сегодня в гости уж точно не читать роман. Это, с одной стороны, злило, с другой вызывало совсем иные чувства, но, так или иначе, побуждало к дальнейшим действиям. Потому вскоре пальцев стало три, а Воланд (да и я тоже) задышал совсем часто. Вообще-то, он был готов с самого начала, но то ли мне хотелось помучить его ожиданием, то ли продлить ему удовольствие; а может, попросту было страшно, хотя я и не сумел бы сказать, отчего. Как бы там ни было, Воланду, очевидно, стало мало, потому что той рукой, которой не опирался о стол, он потянулся к моему поясу - с ухмылкой и понятным намерением - и, что самое странное, в этом намерении преуспел (чёрт его знает, как он вообще дотянулся дотуда в таком положении, что уж говорить о том, что меньше чем через минуту его рука уже касалась моей плоти). Освободив от одежды, он сжал меня очень нежно, и я, с шумом втянув носом воздух, как мог плавно вынул пальцы, шагая ближе. Воланд с готовностью подался навстречу, более чем половину своего веса теперь оставляя на меня (хотя мне было не слишком тяжело, но на странности я уже не хотел и не мог обращать внимания). Он сам приставил головку моего члена ко входу и убрал руку, вновь отводя ягодицу в сторону, и когда я уже не мог больше туда смотреть и поднял взгляд, улыбнулся так, что мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не ограничиться парой движений. Я вошёл медленно и медленно же начал двигаться, по правде больше заботясь о том, чтобы не сорваться сейчас, чем о чужом комфорте. Воланд как-то понимающе моргнул (если такое возможно, но выглядело именно так) и прикрыл глаза. Без его взгляда стало легче, и вскоре я более-менее привык к тесному жару и сумел установить подобие ровного ритма и даже чуть ускориться. Воланд вдруг пошевелился, и я поспешно подтянул его ближе для большей опоры; неизбежно поменялся угол, и Воланд, за коротким хмыканьем попытавшись скрыть стон (неудачно), распахнул глаза. Если бы я мог тогда думать или хотя бы оторваться от этих глаз, насчёт копыт следовало бы удостовериться. Потому что обычно едва заметно разные глаза его теперь являли собой противоположность друг другу: тот, что с зеленцой, пылал - иначе не скажешь - адским пламенем; другой же утягивал в чёрную бездну, холодную пустоту. Они были - огненный дождь и Мёртвое море, и я сгорал и захлёбывался солью (солью, должно быть, был всего лишь пот, стекавший по моему лицу). Я, конечно, не помнил, что стоит вести себя потише - сложно представить, что было бы, если бы нас застали, - но кто из нас вскрикнул, изливаясь, громче, судить никогда не возьмусь. Кое-как вытершись подолом рубахи, я поспешил застегнуться: вдруг вспомнилось, где мы. Воланд же расслабленно откинулся на стол, ничуть не стесняясь ни наготы, ни капавшего время от времени на любимый молью ковёр семени (он не дал мне отстраниться). Оглядев эту картину, я не стал ничего говорить и молча устроился рядом, опершись о многострадальный стол бедром. - Хотите курить? - спросил Воланд по-немецки. Я покачал головой: курить не хотелось. Хотелось в подвал. Воланд тихо рассмеялся: - Дайте мне дух перевести, мой друг! - Вы читаете мои мысли? - зачем-то спросил я, будто это не было очевидно. - А Вы как думаете? - лукаво осведомился Воланд, поднимаясь и разминая спину. - Я думаю, да, - просто ответил я. Воланд фыркнул: - Спасибо за комплимент. Пойдёмте, - он затянул ремень и жестом пригласил меня следовать за ним, будто это он здесь давал бал и я был его гостем, - Вам ведь ещё вещи собирать, как я понимаю. Времени мало. Я кивнул, не найдя причин ему не поверить, но он или соврал, или ошибся. Времени не было вообще.