В ночи, зажигая искру

Дилан пискляво стонет. Обычно. Иногда его стоны глубокие и громкие, но обычно вот такие вот писклявые, тихие, плаксивые даже и он постоянно пытается сдерживаться, чтобы не начать орать на Лололошку благим матом, чтобы тот втрахнул уже его в этот треклятый матрас. Лололошка знает. А ещё Лололошка никогда не смотрел на Дилана с нижних позиций, но сейчас, когда они спускались по лестнице и Лололошка на своей гиперактивности сбежал немного дальше, чем нужно... Бля, да Дилан – икона. — Хватит таращиться на меня, будто впервые увидел. — Хочешь быть сверху? — предлагает в ответ Лололошка, даже не думая. Дилан останавливается и круглыми глазами смотрит на своего «бойфренда». — Что? — В каком именно смысле ты это сейчас предложил? — Ну... чтобы ты оседлал меня, не знаю? Я не особенно шарю в подобных вещах, если ты не заметил. Лицо Дилана как живописный холст. Удивление, шок, отторжение, злость, смущение, принятие и даже щепотка смириения... всё это было на лице написано почти буквально и не понять всех этих его выражений надо было быть кем-то непонятным и точно не Лололошкой. — В следующий раз старайся спрашивать о подобных вещах в более приватной обстановке, Ло, — процедил сквозь зубы Дилан и отвернулся, проходя мимо. — И попробовать я не против. Где-то на подкорке сознания Лололошка пишет перманентным маркером: «говорить о сексе только в комнате» и быстро-быстро спускается следом.

***

В комнате по обычаю душно; окна не открываются и разве что разбивать их для проветривания, как Лололошка и делал первое время, но это не хороший вариант. Дилан сначала мнётся, стоит над Лололошкой и смотрит сверху вниз, обдумывая, точно ли он хочет продолжать, или лучше отступить вот прям щас. Лололошка лишь молчаливо тянет к нему свои руки-загребуки, приглашая к себе на колени и Дилан будто сдаётся; падает коленями на матрас, а потом усаживается своим задом на чужие ноги. — Если мне не понравится... — предупреждает Дилан и сжимает бёдрами ноги «бойфренда». Он наматывает чужой шарф на кулак и притягивает к себе, чтобы выровнять Лололошку, чтобы тот сел нормально, чтобы поцеловать. А поцелуй – неаккуратный, неловкий, и они оба могли бы назвать это слишком подростковым, если бы один помнил хоть что-нибудь о своих подростковых годах, а второй имел хоть что-нибудь в подростковые года, потому что он, как бы, автоматон и подростковости у него не было. Их языки сталкиваются; это грязно, мокро и внизу тяжелеет. Не так, как Ло привык и хотел бы из-за позы, но сойдёт. Ло приоткрывает глаза, глядит на краснеющего Дилана и кусает его за язык, вытягивая его наружу и посасывая с характерным звуком. Автоматон на такое лишь дрожит и прижимается к мироходцу сильнее, пока Ло разрывает поцелуй и щупает его всего: от поясницы до ляшек, от ляшек до ладоней, от ладоней до груди... — Если тебе не понравится, то я делаю всё, что захочешь... сутки, — почти мурлычет Лололошка и утыкается носом в чужую шею, делая глубокий вдох, запоминая его всего на всю свою несчастную жизнь. Дилан недовольно мычит и запрокидывает голову назад, раздражённо хмурясь, но всё-таки хватается ладонью за лохматые волосы, перебирает их нежновато, по-любовному и романтишно так, что на зубах сахар остаётся. — Ты и так делаешь всё, что я захочу... — с трудом шепчет Дилан и когда Лололошка размашистым движением лижет его шею, неосознанно сжимает бёдрами чужую талию, да с жалобным стоном выдыхает. — Га-а-андон. — Тоже верно, — бормочет Лололошка и поддевает пальцами края толстовки стягивая её с Дилана вовсе. За толстовкой на пол почти сразу же летит и футболка. — Зато твой люби-и-имый, хе-хе. — Завались, а? — просит Дилан и требовательно тянет чужую толстовку вверх, не снимая, нет. Лишь тонко намекая одному нахальному взломщику и горе-мафиознику, что пора бы и честь знать, да самому раздеваться. А Ло ведь всё понимает... иногда дурака строит, но понимает. Снимает с себя верх, а потом приподнимается и спускает штаны куда-то к щиколоткам, да так, что приходится Дилану самому привстать. А потом уже очередь и Дилана снимать с себя оставшуюся одежду. У них всегда так обычно. С пыхтением, раздражением, мокро, немного грязно, перебиваются поцелуями и поцелуями же тормозятся. — Люблю тебя, — ворчит Ло, улыбается мягко-мягко, влюблённо-влюблённо, аж блевать тянет от этой приторности. — А я тебя, придурок, задушить хочу, — пылко признаётся Дилан и тянет свои руки к лицу Ло, а потом обратно притягивает, целует. — Мы сегодня дойдём до секса, или ты языком чесать будешь? — А ты для моего языка новое применение нашёл? И снова целуются. Идиоты.