Руки.

Злость очень сложное, тяжелое и разрушающее чувство. Особенно, когда оно возникает из-за других людей, на действия которых ты не можешь повлиять; или на собственное бессилие, когда не можешь полностью оградить и защитить тех, кто тебе дорог. Поэтому в большинстве случаев Чан ненавидит, когда группу оставляют на всяких вечерних тусовках после выступлений, так как уследить за всеми нереально. Хоть чипы с отслеживанием на всех вешай. Пусть все и проинструктированы, но червячок сомнений грызет изнутри и не даёт расслабиться ни на минуту. Тяжело быть собранным целый день, а потом ещё и вечер, и к тому же поддерживать разговор и пробовать налаживать связи. Выматывает нереально. Они в другой стране, в незнакомом городе, оцепленные охраной и стаффом, и с кучей нервяка, потому что почувствовать себя в безопасности не получается даже в собственном номере отеля. Тусовка, на которой они сейчас находятся, Чану тоже не нравится. Благодаря опыту он уже научился делить людей на тех, с кем можно говорить, а с кем лучше лишнего не произносить; кому можно улыбнуться, а с кем — держаться холодно и максимально уважительно. И здесь слишком много тех, с кем лучше не говорить, не улыбаться и не покидать зал наедине. Они сидят за большим столом с уважаемыми людьми, большинство из которых Чан не то чтобы уважает по своим личным причинам, но сейчас его личное глубоко заперто, и он лишь картонно улыбается и пытается понравиться всем сразу. К середине вечера он просит Минхо и Джисона увезти в отель Чонина и Феликса, потому как первый клюет носом, а ко второму идет слишком много ненужного внимания и нужно поскорее скрыть его от посторонних глаз. Спустя время с просьбой обращается уже к Чанбину, прося забрать Сынмина и Хёнджина: Сынмин выглядел сильно уставшим, хоть и старался поддерживать разговор, а к Хёнджину стали тоже проявлять слишком много ненужного внимания, ведясь на его красивое лицо. Чан видит, как злится Хёнджин, но взглядом просит не пререкаться и не пытаться чего-то доказывать. Сейчас это не нужно. Чанбин забирает Хёнджина, а Сынмин остаётся, подсаживаясь ближе. Чан недоволен, что тот не уехал, но в то же время и рад чувствовать рядом родное колено. Разговоры за столом перестают быть острыми — как раз у Чана заканчиваются силы, чтобы как теннисист отбивать все краеугольные темы, и если что-то возникает, то с этими «‎мячами» хорошо справляется Сынмин. Они возвращаются в отель поздно ночью, когда улицы города пустынны, большая часть неоновых вывесок выключена, а организм в состоянии, близком к критическому. Сынмин сразу уходит в свой номер, который делил с Чанбином, а Чан, задержавшись на пару минут с менеджером, поднимается к себе, надеясь, что Хёнджин спит, а не сёрфит новости в социальных сетях. Его лучшие надежды оправдываются — Хёнджин спит. Вот только на кровати Чана тоже кто-то спит, и на проверку неопознанное лицо оказывается Чанбином. Решив не будить ни одного, ни второго, Чан подхватывает свои вещи и спускается на этаж ниже, предпочитая не замечать, как злость от того, что его спальное место занято, разъедает кости. Сынмин открывает после первого же стука и удивляется, увидев его за дверью. — Что-то случилось? — А отсутствие соседа тебя не удивило? — резкий тон сдержать не получается. Чан проходит в номер, сразу откидывая вещи на кровать, стоявшую у окна — уверен, что она Чанбина. — Даже не почесался позвонить, чтобы спросить где он? Вот и команда. Громко захлопывается дверь. Как же ему надоедает порой нянчиться с уже взрослыми людьми. Да это его функция, как лидера, но голову-то на плечах тоже надо иметь и глядеть дальше собственного носа. — Чан, я вернулся вместе с тобой десять минут назад. Мне точно было не до того, где шляется Чанбин-хён! — в голосе Сынмина сквозит неприкрытое раздражение. — Не маленькие дети же! Когда уже запомните, что безопасность превыше всего, тем более в незнакомой стране! От благополучия одного зависит благополучие остальных! — рычит в сердцах Чан, развязывая галстук и кидая его на постель. Голос дрожит от эмоций и сильнее проявляется акцент. Он понимает, что переступает черту, что вспылил необоснованно и не на того человека, но он слишком устал, слишком зол, слишком слишком. Сынмин ему не отвечает, а Чан раздраженно подхватывает вещи и скрывается в ванной, чтобы переодеться и умыться. Тело потрясывает от нервного истощения, и даже теплая вода не помогает расслабить мышцы. Челюсти сводит от частого сжимания — как ещё зубы в труху не стерлись. После таких вечеринок всегда ощущение, словно в грязи искупался, и сколько себя не три мочалкой и хоть тонну мыла вылей, но отмоешься ещё не скоро. Когда Чан выходит из ванной, Сынмин сидит за столом: рядом раскрытая косметичка и использованные салфетки со следами бывшего макияжа. Острое чувство вины при взгляде на сгорбленную спину вынуждает подойти и положить руку на плечо, только слова застревают в горле. Извиняться за свои ошибки всегда сложнее. Сынмин вздрагивает, но головы не поворачивает, предпочитая заняться своими кольцами и браслетами. Первое кольцо он снимает сам, аккуратно укладывая в узкую брендированную шкатулку. Второе кольцо снимает Чан, перехватив руку и крепко сжав запястье. Ни сказав ни слова, Сынмин протягивает вторую ладонь, чтобы когда Чан закончит с первой, то переключился на неё. Рука у него холодная и очень сухая, кольца застревают на узловатых фалангах, но с легким усилием поддаются — Чана это занятие удивительным образом успокаивает. Он делится теплом своих пальцев, потому что словами сейчас не может. С каждым снятым украшением, ему словно становится легче дышать. — Всё, — выдыхает и укладывает последний браслет в шкатулку. Сынмин в ту же секунду поднимается и скрывается в ванной, оставляя Чана с опустевшими от воздуха легкими и огромным грузом вины на плечах. Он бездумно рассматривает кольца, отмечая, как красиво они смотрелись на руках Сынмина — чуть ли не единственное что на сегодняшнем вечере его успокаивало, когда попадало в поле зрения. Когда Сынмин возвращается, Чан лежит в постели, накрытый одеялом чуть ли не с головой, и чутко прислушивается к каждому звуку. Сынмин на удивление тих, и, пошуршав немного одеялом ложится в свою кровать, напоследок отключив светильник на своей стене. Тот факт, что Сынмин специально не шумел, чтобы не разбудить его, хотя мог бы в отместку за грубость топать в номере как слон, сказывается на Чане острой болью в сердце. Сон не идёт совершенно: мозг перенасыщен информацией, чувствами, ощущениями, а теперь ещё и нагружен тяжелым чувством вины. Сынмин специально остался с ним на вечере, не бросил, хотя сам устал не меньше, перехватывал беседу, когда Чану было совсем уже невмоготу терпеть фарс, пару раз поддерживающе улыбнулся. — Извини, Сынмин, — слова вылетают сами собой, вот только дальше горло точно закрывается, не пропуская остальные. В тишине комнаты они кажутся слишком громкими. Извини за грубость, резкость и перекладывание вины. — Спи, хён, — спустя несколько секунд, за которые Чан не дышит, чтобы не пропустить ответ, устало сопит Сынмин. Раз называет «‎хёном» наедине, значит, злится.‎ Заслуженно злится. Сон продолжает обходить Чана стороной, побуждая обдумать вариант вырубить себя ударом об косяк. Он ворочается, бьёт одеяло ногами и винит неудобную чанбиновскую кровать. Его-то — уверен — намного лучше и удобнее, а здесь словно песка насыпали. И подушка неудобная. И свет сквозь плотные шторы слишком ярко светит. — Тебя обнять? — внезапно раздаётся с другой кровати, когда Чан в, кажется, двадцатый раз поворачивается лицом к окну, подбивая одеяло между коленей. Он замирает от вопроса — был уверен, что Сынмин уже спит. — О боже. Сам Ким Сынмин предлагает мне объятия. Если спросить, откуда эта язвительность сейчас в нём — Чан не ответит. Это из разряда «‎назло маме отморожу уши», вот только зачем делать зло человеку, который предлагает помощь и перед которым ты виноват. И на самом деле Чан бы не отказался от объятий, вот только после сказанного будет неловко просить. С соседней кровати слышится тяжелый вздох, шуршание одеяла, и через мгновение кровать Чана пружинит, а спине становится очень тепло. Ждёт, что Сынмин сейчас вновь заведет шарманку, что он спит полуголый, но тот на удивление молчит. Прижимается ближе, устраивая голову позади рядом с затылком, а руку укладывает на голый живот, который поджимается от холода, что она принесла с собой. Чан облегченно выдыхает и накрывает чужую ладонь своей, чтобы греть с обеих сторон. Объятия приятны и расслабляют, но спать всё ещё не хочется. Так бывает, когда устаешь настолько сильно, что сил на сон не остается. — О чем ты думаешь, — бормочет Сынмин, дыханием опаляя затылок, — у тебя сейчас голова взорвется. — О вечере, — честно отвечает Чан. — Там было слишком мерзко. — Лучше не сказать. Не помню, где было хуже. — Что от тебя хотели Господин Пхан и тот второй, в белом пиджаке с усами? Это не самые хорошие люди. Перед глазами всплывает недавнее воспоминание, где Сынмин стоит сначала в компании престарелого господина Пхана, с которым однажды Чан уже имел неудовольствие разговаривать, а потом в компании незнакомого ему человека, но по возрасту близкому к Пхану. — Да, Феликс меня предупредил. Сказал, что видел их на каких-то показах и посоветовал держаться подальше, — отвечает Сынмин и ерзает. Чан крепче сжимает его ладонь: будь его воля, он бы их всех оградил от такого рода мероприятий, и ходил один. — Как показывают такие мероприятия, то привлекаю я одних стариков, — попытка в смешок, но он выходит слишком неловким и грустным. — Хочешь привлекать молодых негодяев? Спроси у Хёнджина — они не лучше. — Я знаю. Чан не находится со следующими словами, сосредотачиваясь на том, что рука, которую он грел, согрелась. Этот факт приносит удовлетворение и снимает часть усталости вместе с теплом прижимающегося тела. Чужое дыхание щекочет слегка затылок. — Спасибо. — М? — доносится сонное. — За то, что остался, — уточняет Чан, — хотя я сказал тебе уйти. — Да эта женщина в красном растерзала бы тебя, — отчаянно зевая, отвечает Сынмин и чешет нос о его плечо. Нос тоже холодный. Чан почти чувствует вину за то, что не даёт ему спать. — Зато у нас бы был контракт. — Не такой ценой. — Ты говоришь, что на тебя клюют одни старики, но я точно помню, как официантка строила тебе глазки большую часть вечера, — вдруг вспоминает Чан и хмурится, как и на мероприятии, когда заметил это. — Она твоего возраста. — Откуда ты... — Минхо-хён сказал. А откуда он знает — без понятия. Он всегда как-то умудряется пообщаться с обслуживающим персоналом. — То есть она, как и я, попадает в категорию «стариков»? — вопрос срочно нуждается в ответе. Сынмин тяжело вздыхает и отодвигается, укладываясь на спину. Рука исчезает со своего места. — Хён, нам осталось спать четыре часа. Может, утром поговорим? — Ответь сейчас. — Да, попадаете, — глубокий вздох перед ответом. — Три года разницы — это так серьёзно для тебя? — Чан разворачивается аккуратно и пытается вглядеться в лицо лежащего рядом парня. Света недостаточно — видно только скулы, губы и подбородок, — В каком году мне надо было родиться, чтобы избежать этого клейма? — В моём, — раздраженно отбривает Сынмин. — давай спать, хён! — То есть Чанбин тож... Чан не договаривает — его прерывает агрессивный чмок в губы. Сынмин возвращается обратно на подушку. — Спи. — Нет, подожд... — ещё один агрессивный чмок, — да стой же! — и ещё, — мне правда интересно! Со звериным рыком Сынмин поднимается и целует не поверхностно, а так, как было в Австралии — горячо, глубоко, с языком. Дух вышибает, и смазывает губами все вопросы, что хочет Чан задать. Целуется всё же Сынмин отменно. — Спи, — оторвавшись, зло и угрозой в голосе хрипит во влажные губы и возвращается обратно. Чан больше ничего не говорит, хотя, если честно, хочет ещё поцелуй, но и тот, что был, дал ему достаточно. Он подтягивает к себе Сынмина и крепко обнимает, слушая недовольное ворчание. Усталость перестаёт быть колющей, и разливается приятным теплом, позволяя, наконец, забыться крепким сном. —- Просыпаться от вылитого в лицо стакана холодной воды — самое противное, что было в жизни Чана. Он подскакивает испуганным зверьком и оглядывается ошарашенно по сторонам, растирая ладонями лицо, чтобы избавиться от влаги. Секунду назад он мирно плыл по реке сна, срывая хищные цветы в ромашковом поле, а сейчас жадно глотает воздух и часто моргает, потому как ресницы сплошь в каплях. — Какого. — Подъем, — рявкают рядом, — у тебя двадцать минут. Как окажется потом, то попробовав примерно пять раз разбудить Чана и потерпев эти же пять раз неудачу, Сынмин решил вопрос радикально. На него хочется наорать за холодную воду, но глядя на то, как нервно Сынмин собирается, пакуя вещи в чемодан, прикусывает язык — он вчера и так лишканул. Отложенные ему двадцать минут заканчиваются за пять. Тем не менее Чан успевает умыться, одеться, даже нормально уложить вещи в чемодан (не без помощи Сынмина, который, цедя сквозь зубы что-то про «маленьких детей», очень аккуратно складывает его футболки) и пробежаться по номерам, чтобы проверить готовность остальных. Там же он узнает, что Чанбин забыл свою ключ-карту, поэтому и остался ночевать в их номере с Хёнджином. Чан отвечает ему, что ничего страшного, вот только душа противно ноет, напоминая о том, как он нехорошо поступил с Сынмином. Он находит его взглядом — скрывший половину лица черной маской Сынмин стоит рядом с Чонином и всячески пытается его тормошить своими не самыми гуманными методами, чтобы тот не заснул на ходу. В самолете Чан сидит между Джисоном и Чанбином, что лишает его шанса нормально поговорить с Сынмином. Тогда он это сделает по прилету в Корею, позовет вечером перекусить и попросит себя простить. Некстати вспоминается ночной поцелуй и то, как комфортно и правильно лежала рука Сынмина на нём, когда он, засыпая, использовал его вместо подушки. Вот только позвать перекусить не получается ни по прилету, ни вечером, ни на следующий день — максимально забитое расписание. Спустя неделю после душе- и коленовыматывающей практики, Чан, проклиная Минхо с его замашками супер-ниндзя-тренера, подходит к Сынмину и предлагает вместе перекусить. Рядом случайно оказывается Чонин и клеится к ним банным листом — он тоже не прочь утолить голод. Естественно, в компании Чонина не приходится даже подумать о том, чтобы начать разговор о злополучном вечере и последующих событиях. Они разговаривают о камбэках других групп, вкусно кушают, обсуждают последние новости. Сынмин ведёт себя обычно: и поведением, и словами не показывает, что он обижен. Ощущение, что он вообще забыл о том случае, что грыз Чана уже неделю противным сверлом. Чонин аккуратно сливается перед тем, как им принесли счет, пролепетав, что у него какое-то очень срочное дело с Феликсом, которое не ждёт. Сынмин сдерживает улыбку, а Чан молча расплачивается. — Пройдемся? — предлагает, как только выходят из закусочной в темную синь улиц, слегка освещаемых уличными фонарями. Погода хмурится грозовыми тучами, а в воздухе уже витает дождливый свежий запах. Их головы прикрыты кепками, лица наполовину скрыты масками, а черные джинсы и толстовки сливаются с редкой человеческой массой — любимая маскировка. — Расскажешь о новой песне? — просит Сынмин, когда они сворачивают на пустынные улицы. Они не идут куда-то конкретно, просто идут. — Позже, — отмахивается Чан, пряча руки в карманы толстовки, где сразу сжимает их в кулаки, — я хотел извиниться за то, что вспылил тогда в отеле. Ты не заслуживал тех слов и той грубости. — Ты извинился той же ночью. Всё хорошо, хён, — пожимает плечами Сынмин. — Ты же в курсе, что снова стал звать меня хёном? Всю неделю только и слышу это хён, хён, хён, — талдычит Чан, снова заводясь. — Тебя все так называют. Почему ко мне особое отношение? Ответа на этот вопрос как такового у Чана нет. Ему стоило сил перестроиться на формальное общение, которые лишь спустя много времени стало не постоянной включенной галочкой в голове, а тем, что появляется непроизвольно при общении. — Не знаю. С тобой хочется быть на равных. Сбоку слышится хмык. Они все ещё идут в никуда, вот только тема для разговора исчерпана, ведь Чан хотел извиниться, снять с души груз, что уже сделал. И как будто бы уже нет и смысла в прогулке, становится внезапно неловко. — Ты тоже меня прости, — после тяжелого выдоха, ознаменовавшего бурные душевные терзания, говорит Сынмин. Чан вопросительно выгибает бровь, — за воду. Я абсолютно не мог тебя растолкать, время поджимало, а ты продолжал лежать спящей красавицей, не собираясь просыпаться. — Разбудил бы поцелуем, — улыбается Чан, но за маской не видно улыбки. — Так только в сказках бывает. — Но именно после твоего поцелуя я заснул тогда. Значит, и проснуться мог от него. — Вода казалась хорошим вариантом. Так странно идти и обсуждать поцелуи с одногруппником: откровенные разговоры, балансирующие на грани. Шаг в сторону и можно упасть, но пока что они друг друга страхуют от этого шага. — Представлял ли я когда-то, что буду целовать Ким Сынмина и желать, чтобы он сделал так ещё раз, — смех проскальзывает в голос, Чан поднимает глаза к небу, где грозовые тучи подсвечиваются желтым огнем города. — Знаешь ли, я тоже не представлял, что именно ты будешь тем, кто сделает мне минет, — хмыкнув, отвечает Сынмин, сворачивая в переулок. — А кого представлял? — тут же интересуется Чан и удерживает Сынмина за локоть, чтобы тот не попал кроссовком в ямку на асфальте. — Никого. Вообще о таком не думал. — Так странно, — задумывается Чан, отпуская чужую руку, — Я ловил всех за дрочкой, но не тебя. — Потому что в общаге я этим не занимался, — передергивает плечами Сынмин, словно ему противно об этом даже подумать, — только когда уходил домой. — Ну да, мне-то до дома далеко, — хохочет Чан, — приходилось прятаться по комнатам, — он замолкает на пару секунд, обдумывая ещё один момент, — лидеры других групп и менеджер меня предупреждали и грозили, что скоро, как только ваше гормональное состояние начнёт раскрываться во всей красе, вы будете ходить ко мне толпами, просить советов, как у старшего, и так далее. Я столько этих методичек перечитал — ужас. И ни один не подошел, как-то сами справились. К концу голос окрасился грустью и подавленностью. Не то чтобы он ждал, скорее боялся, когда кто-то объявится с такой проблемой, и ему её надо будет решить. — Не сами, — загадочно отвечает Сынмин, поправляет маску и кашляет, — к тебе стрёмно было идти, — Чан тормозит, и Сынмин останавливается тоже, поворачиваясь. Глаза его блестят в свете ночной улицы. — Сразу к менеджеру шли? — Нет, — машет головой Сынмин и нехотя продолжает. — Знаешь, я считаю, что Минхо-хён будет отличным отцом. Пусть он и груб и остр на язык в обычное время, но когда дело касается таких… интимных вопросов, он деликатен и помогает. Так вот благодаря кому Чан зря зачитывался грёбанными методичками. Его одновременно колет с двух сторон обида за то, что для ребят он оказался недостаточно надежен, а с другой — облегчение, что эту участь забрал на себя Минхо. — Ты сам подумай, — спешит развить свою мысль Сынмин, — у тебя дел по горло. Ты занимаешься всем и сразу, ещё и разруливаешь конфликты внутри, мешая нам убить друг друга даже за обычным ужином. И ещё тебя этим нагружать? — Откуда вы такие сознательные взялись? — тихо бормочет Чан, продолжая путь. — Сам такими воспитал, — парирует Сынмин и, нагнав, сует ему в карман свою холодную руку, чтобы слегка сжать пальцы и передать немного своих извинений. — Наш второй отец. После этих слов даже гордость немного берет и вспоминается тысячи и один эдит от фанатов с «‎отец и семь детей». — Да уж. Отец, который развратил одного своего ребенка, — пытается пошутить Чан, издавая неловкий смешок, — за такое могли бы посадить. — Я сам тебе позволил, — замечает Сынмин, сжимая его руку крепче, — пусть и под давлением, — Чан возмущенно фыркает, и в ответ слышит тихий смех, — ладно-ладно, на меня и давить сильно не надо было, я бы и так позволил. На кончике языка вертится вопрос, который уже давно осаждает голову Чана, щекочет его душу своими сомнениями и надеждами, и возможно пришло время его задать. — Почему ты со мной тогда пошёл? Он надеется, что не нужно уточнять когда конкретно, что Сынмин умный и поймет. — Что? — Сынмин делает вид, что он не умный и не понимает. Вот только голос у него меняется. — Ты понял, о чем я. — Не мог отказать в помощи, — отстраненно отвечает и убирает свою ладонь из кармана. Руке сразу становится холодно и одиноко. — И только? — И только. — Знаешь, что стало причиной моей проблемы тогда? — не успокаивается Чан, чувствуя достаточное количество доверия, чтобы рассказать. Сынмин задумывается, ловко обходя ограждение у люка, и поворачивает на новую улицу, что приведёт их к общежитию младших. — Стресс. Невыносимая духота. И признаю, там было много красивых людей. — Да, особенно красив был один человек, — соглашается Чан, замечая, как у человека рядом перехватывает дыхание, — с потрясающими руками. Его пальцы крепко сжимали стакан, а я так хотел, чтобы он сжимал этими пальцами меня. Загадками получается разговаривать плохо, но напрямую сказать сложно, язык не поворачивается так как надо. Как когда учишь новый язык и не понимаешь, как так выгнуть эту неповоротливую мышцу, чтобы получить нужный звук. — Его? — уточняет Сынмин, делая вид, что он глупый. — Твои, — выдыхает Чан. Сынмин запинается на пустом месте, но быстро приходит в норму и продолжает путь. — я попросил помощи именно у тебя не потому, что ты первый подошел и заметил. Ты и был причиной проблемы. — Я, кхм — слышится кашель и сначала непонятное бормотание, которые затем складывается в слова, — я думал, что ты попросил, потому что рядом из всех был только я. И мне было неловко отказывать. — То есть отказать тебе было неловко, а запереться со мной в гримерке и трогать мой член было очень ловко? Интересная система координат, — усмехается Чан. — Почему тебя всегда тянет на эти разговоры со мной? — сердится Сынмин, уходя от ответа, и пинает кроссовком воздух. — Потому что мне хочется с тобой разговаривать, — просто отвечает Чан и не юлит. Ему правда нравится с ним разговаривать и наблюдать, как тот порой смущается от откровенных вопросов. Через паузу зачем-то добавляет с глубоким вздохом, — и тебя тоже хочется. — Секс с одногруппником до добра не доведет. Записать тебя на психотерапевтический прием к Минхо-хёну? Тон у Сынмина такой серьёзный и обеспокоенный, что Чан не сдерживается и хохочет в полный голос, до брызнувших из глаз слез. Он воочию представляет себе эту психологическую сессию в комнате Минхо, где Чан лежит на полу, а Минхо старается на него не наступить, наворачивая круги вокруг и выпытывая все грязные подробности личной жизни лидера своей группы. — Эй, — возмущенное восклицание тонет в смехе Чана, — ты невыносим! Очень сожалею твоей будущей жене. Мало того что терпеть тебя озабоченного, так еще и выслушивать твою вечную болтовню. Это никаких сил не хватит! — Как думаешь, — отсмеявшись и глубоко вздохнув, произносит Чан и игриво двигает бровями, заглядывая в лицо Сынмину, — ты бы мог меня вытерпеть? — Мог бы. Звучит уверенно и твердо, словно Сынмин уже думал об этом и давно для себя нашёл ответ. И этот ответ сейчас дороже Чану вообще всех других слов, обещаний и клятв. Два слова, а как много сил, энергии и воодушевления он получает, словно Сынмин подарил ему только что крылья и попросил лететь вместе с ним в прекрасное совместное будущее. И Сынмин же эти крылья обрезает: — А вот ты меня — нет, — загоготав ведьмовским гортанным смехом, срывается с места и бежит по направлению к своему общежитию, чья крыша виднеется совсем близко. Чан тормозит буквально секунду тридцать, осознавая тонкий троллинг, и срывается следом, стараясь не врезаться в людей на пути. Приходится ускориться, когда он замечает, что Сынмин стоит на крыльце общежития, быстро вводит код на панели и забегает в подъезд. Чан чудом успевает протиснуться внутрь за секунду до того, как дверь захлопнется. Совсем сноровку потерял, позволил себя обогнать какому-то тщедушному прохвосту! Он нагоняет Сынмина на пролете между первым и вторым этажом, хватает за капюшон и тянет назад, толкая в тёмную нишу за лифтом. Раздается тихий вскрик и глухой удар, означающий, что Сынмин очень неудачно приложился спиной о внезапное препятствие. Чан подлетает следом, прижимая всем своим весом запыхавшегося Сынмина к стене, свободной рукой снимает с обоих маски, чтобы прижаться губами к его рту. Азарт от погони, стонущий ему в рот Сынмин, бурлящая от разговоров кровь и риск от того, что их могут поймать — создаёт такую огромную эмоциональную бомбу, что крышу сносит напрочь, оголяя лишь инстинкты, чувства и желания. Если бы Чан, будучи лидером, застал кого-нибудь из своих целующихся в общественном месте, то обоим бы раздал пиздов и прочитал лекцию о скромности и безопасности. Сейчас же он не чувствует себя лидером и даже айдолом, просто обычный человек, который целует до звезд перед глазами другого простого человека. И пусть весь мир подождет, пока Чан вылизывает рот чертовому Ким Сынмину — постоянная мысль в его голове на протяжении длительного времени. — Как же. я. тебя. хочу, — прервашись на секунду, чтобы перевести дыхание с надрывом шепчет Чан и трется о бедро Сынмина пахом, чтобы тот понимал насколько. И вновь целует, не давая возможности ответить. Он уже думал об этом, но всякий раз убеждается, что все поцелуи с Ким Сынмином лучше, чем с кем бы то ни было еще. В этом рту хочется жить вечно. И целовать вечно. На его плечи внезапно обрушивается серия хлопков, но Чан слишком взвинчен и возбужден, чтобы обратить на это свое внимание. — Там, — повернув голову, чтобы разорвать поцелуй хрипит задыхающийся Сынмин, — там идут. И только тогда Чан слышит доносящиеся с лестничного пролета выше чьи-то голоса. Чьи — не различает. Но ему все равно. Они спрятаны в нише и с пролета их не заметить, если специально не заглянуть. — Перестань, — обеспокоенно шипит Сынмин, не давая себя больше целовать и рукой упирается в его грудь. Ситуация его волнует больше, чем того, кто недавно ругался за пренебрежение правилами безопасности. Звуки становятся все ближе, доносится шарканье ног. Чан не бросает своих попыток поцеловать, и Сынмин звереет, хватая его за плечи, и с силой переворачивается меняя их местами и прикладывая Чаном затылком о стену. Он тихо ойкает от болевого импульса, и Сынмин тут же закрывает ему рот ладонью, коленом раздвигает ноги и прижимается плотно бедром к паху, надавливая — стон тонет в его ладони. Если он думал, что таким образом Чана успокоит, то у него не получилось. Потому что Чана возбуждает сильный Ким Сынмин больше, чем просто Ким Сынмин. Сейчас Сынмин тревожно вглядывается в темноту, ожидая, когда появятся источники шума, и борется с настойчивостью Чана, который стягивает со своего рта чужую ладонь и пытается дотянуться губами до лица, мажет по щеке, как ему вновь закрывают рот ладонью. Запреты только распаляют азарт. — Потерпи секунду, — яростно шепчет Сынмин, вжимая в его рот ладонь так сильно, что еще чуть-чуть и продавит череп. Чану нравится его испытывать, доводить до белого каления, играть на нервах. Нравится чувствовать его силу и то, как он её применяет по отношению к нему. В мыслях возникает их разговор в Австралии, где Сынмин сравнивал их с подростками. И сейчас они вновь подтверждают это сравнение: целуются как сумасшедшие в подъезде с риском попасться. Терпеть — это сейчас не про Чана. Раз не дают целовать, то он распускает руки и лезет им под толстовку и футболку, касаясь горячего напряженного живота, и не сдерживает стона, который тоже тонет в сынминовской ладони. Как же хорош. Сынмин дергается как от удара, ослабляя хватку на мгновение, что Чаном используется по максимуму: сбрасывает руку со своего рта и быстро находит губами чужой рот. Звуки всё громче, люди спускаются на их пролет, громко смеются и переговариваются, а Сынмин дергается в руках выловленной из моря рыбкой. Чан чувствует его отчаяние всем своим телом: сжимает крепче и целует сильнее. Они буквально застывают в этой позе, как статуи, пока источники шума не исчезают и не хлопает входная дверь. И с шумом отрываются друг от друга, Сынмин яростно бьет его ладонью в грудь и отходит на шаг, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Сердце в груди Чана готово выпрыгнуть, то ли от риска ситуации, то ли от зашкаливающего желания, прошившего тело огромной портной иглой. — Я согласен с тобой, — воздуха в легких не хватает, чтобы нормально дышать, но Чан упрямо выталкивает слова изо рта, — мы действительно как подростки. Он ждёт, что Сынмин скажет что-то про его несдержанность, отругает и даже побьет. Но и здесь Сынмин его удивляет: за один широкий шаг приближается, вжимает вновь в стену — затылок повторно прошивает болью — и целует слишком остервенело, больно кусая за губы, высасывая свои ртом все силы и мысли из головы. Сердце бьётся в агонии, разгоняя кровь до состояния лавы в венах и артериях. — Я в шаге от того, чтобы снять номер, — хрипит Чан в перерыве для того, чтобы перевести дыхание. — Я не позволю тебе меня выебать. — А если языком? — игриво спрашивает Чан, ответом ему служит грудной глубокий стон. Сынмин обессиленно упирается ему в плечо лбом. — Почему это происходит со мной? Почему я? Почему ты? — А кого бы ты хотел на месте меня? Вопрос слетает с губ раньше, чем Чан осознает, что не хотел бы услышать ответ, где не будет произнесено его имя. Внезапно появившееся острое чувство собственности рычит волком, разгрызая внутренности. — В том то и дело, что никого, — подавленно отвечает Сынмин, перерождая волка внутри Чана в сотню фей, которые щекочут его крыльями. Он сгребает парня в объятия и крепко сжимает, носом зарываясь за капюшон толстовки и вдыхая уже ставший родным запах. — Кто у вас сейчас в общаге? — Скорее всего Феликс и Чонин. Минхо-хён до ночи будет в танцзале, чтобы подготовить танец к своему перформансу. Несдержанный стон рассекает тишину и словно бы обличает всю абсурдность их ситуации. — Я могу, — кашляет Сынмин, привлекая внимание, — я могу попробовать их выгнать. Но… — Но, — повторяет Чан, когда молчание затягивается. Он дергает плечом, чтобы поднять лицо Сынмина и посмотреть ему в глаза. Собственное возбуждение слишком болезненно отзывается в паху. — Насчёт секса я серьёзен. Можешь рассчитывать только на мою руку. — Сынмин, я сейчас настолько напряжен и перевозбужден, что, кажется, кончу лишь от одного твоего прикосновения. И на полный процесс меня не хватит точно. Такой ответ Сынмина удовлетворяет, он хватает его за руку и тянет за собой на третий этаж, где вновь прячет Чана в нише за лифтом, а сам заходит в квартиру, едва справившись дрожащими руками с ключами. В ожидании Чан прислоняется к стене, чуть прикрывая глаза, чтобы немного успокоиться самому, успокоить дыхание и сердце, скачущее, как сумасшедшее. Он вспоминает всех своих партнёрш и партнёров, с кем познавал этот прекрасный сексуальный мир, и не считая своего первого раза, остальные просто меркли на фоне того, что с ним происходит, когда речь заходит о Сынмине. Они знакомы уже сколько — семь, восемь лет — но торкнуло почему-то именно сейчас и после проклятого теста с руками. Глупое действие, сделавшее из Чана безвольное нечто с гормональным взрывом и оголенными инстинктами. Как из всегда собранного человека он превратился в бесконтрольную лужу, прячущуюся за лифтом, пока из квартиры выгонят двух его одногруппников, чтобы переспать с другим. Хлопает дверь, раздаются возбужденные голоса Чонина и Феликса, быстро спускающихся по лестнице. Через минуту из двери выглядывает Сынмин и зовет к себе. — Что ты им сказал? — интересуется Чан, нетерпеливо стягивая с Сынмина одежду, когда они закрываются в его комнате. — Рассказал про акции в одном торговом центре, который находится на другом конце Сеула. Вернутся они нескоро, но меня точно побьют, потому что акций там нет. За проявленную смекалку Чан чмокает сморщившегося Сынмина в нос. — Приходи потом ко мне, я расцелую твои синяки. Показывает наглядно, как это будет происходить, расцеловывая голые плечи, ключицы, ложбинку между ребер на груди, поджатый живот. В его волосах тут же путается чужая рука, мягко массируя кожу головы. Действие такое обычное, но невообразимо приятное. Чан хочет расстегнуть ширинку на его джинсах, но Сынмин ему не дает, мягко отвлекая и толкает на постель. — Я тоже хочу. Запрыгивает сверху на бёдра, Чан помогает ему снять с себя футболку и бросить к валяющейся где-то у двери толстовке. Первое касание теплого шершавого языка пускает мелкую дрожь по рукам и вдоль позвоночника. Сынмин игнорирует поцелуи и самозабвенно вылизывает тонкими линиями его дрожащий от комка обостренных ощущений живот: когда язык касается пупка, то сдержать судорожного стона не получается. Руки непроизвольно впиваются в чужие бёдра, перемещаясь на ягодицы, плотно обтянутые джинсой. Закончив, Сынмин подтягивается на руках повыше, чтобы быть на одном уровне, опускается совсем низко, чтобы была заметна хитрая ухмылка и хитрый блеск раскосых глаз, и выдыхает в приоткрытые губы. — Как ты и хотел, я вылизал на твоем животе слово «‎Чистота». От этих произнесенных низким глубоким голосом Чана прошивает электрическим разрядом и слегка подбрасывает. Довольный такой реакцией Сынмин возвращается в исходное положение и немного трется своим пахом о его пах, вырывая у обоих рваные громкие стоны. У Чана заканчивается уровень самообладания и самоконтроля, и он приподнимается, чтобы затянуть обоих в длительный поцелуй. Колени Сынмина упираются в кровать по обе стороны от его бедер, руками он крепко обнимает его за шею, самозабвенно целуясь и делясь своим желанием и страстью. Под своими ладонями Чан чувствует выпирающие позвонки, теплую шершавую кожу, которую хочется гладить не переставая; рука соскальзывает ниже за пояс джинс, лаская две маленькие ямочки на пояснице. Собственное возбуждение больно пульсирует в члене, напоминая о себе. — Ты п-правда, — заикаясь, спрашивает Сынмин, наклонившись близко к уху, — кончишь сразу, как только я до тебя дотронусь? И это ещё Чан любит задавать вопросы во время интимных процессов? — Есть ощущение, что я кончу даже, если ты не прикоснешься и продолжишь на мне так скакать, — намекая на их трущиеся промежности, грузно дышит Чан и проходится носом по мягкой горячей щеке. Сынмин кивает, затягивает Чана в новый виток поцелуя, придерживая его голову ладонями, и постепенно спускается короткими поцелуями вниз. Оставляет влажные следы на подбородке, шее, плече, ключице: ладонь перемещается на затылок и ласково пальцами его ласкает, поигрывая короткими волосами. Кожа покрывается мурашками и надрыв уже настолько близок, что — Чан уверен — действительно скоро кончит себе в штаны. И как только мокрые и горячие от поцелуев губы касаются правого соска, а затем острый кончик языка дразнит его невесомо касаясь кожи, Чан кончается как личность вновь. У него заканчиваются силы сидеть прямо, падает плашмя на спину, увлекая Сынмина за собой, но тут успевает зафиксировать локтями на кровати, чтобы не упасть и продолжает с упоением облизывать чувствительное место. Отросшая челка приятно щекочет кожу. Вдоволь наигравшись, тонкой влажной полоской ведет ко второму соску и повторяет с ним всё тоже самое, лишая возможности дышать, думать и переживать за чрезмерную тахикардию. — Сынмин, — выдыхает Чан, который дышит через раз и облизывает свои губы каждую секунду, потому что они сохнут, как твари, — пожалуйста. — Потерпи немного, — просит Сынмин, отвлекаясь на мгновение, и вновь возвращается к соску. Рука Чана путается в его волосах. Немного — это сколько? Чан сильный, терпеливый, выносливый в любое другое время, кроме конкретного этого. — Ты переоцениваешь мой контроль в твоем отношении, — поясница выгибается, когда Сынмин, прихватив сосок зубами, тянет на себя, а потом резко отпускает. Тело второй раз прошивает электрическим разрядом, но во много раз сильнее, чем в первый. Он плавится от разрушающего его желания и горячего тела на нём. Всё. Он больше не может ждать и терпеть, пока с ним наиграются. Как только дыхание возвращается, Чан хватает Сынмина за талию и скидывает его с себя на кровать, а потом дрожащими руками освобождается от джинс и белья, обхватывая ладонью собственный член и совместно с этим издавая протяжный немного болезненный стон. Сынмин рядом затихает, во все глаза разглядывая разворачивающуюся картину. Ухо улавливает его шумное прерывистое дыхание. — Не хочешь помочь? — с некоторой толикой злости спрашивает Чан. — Хочу, — шепчет Сынмин, вот только у него своеобразное понятие помощи. Чан ожидал, что его рука сейчас сменится сынминовской, но у его партнёра были другие планы: Сынмин так же избавляется от своих джинс и белья, яростно отбрасывая их в сторону, укладывается поближе к Чану, голову пристраивая на плече и берет в руку свой член. Не Чана. Свой. Тихо постанывая ему в плечо, начинает себе медленно надрачивать. — Ты надо мной издеваешься. Точно издеваешься. — крутит головой Чан, закусывая губу и крепко зажмуриваясь до цветных кругов. В любое другое время он бы широко открытыми глазами смотрел, как Сынмин удовлетворяет сам себя. Но не сейчас. — Хорошо, давай. Он чувствует плечом улыбку, и выдыхает с облегчением, когда теплые пальцы за запястье оттягивают его руку и занимают её место. Чану всего-то и надо пару движений, чтобы бурно излиться и простонать на всю квартиру, чтобы слышали и соседи, насколько ему хорошо. Он чувствует себя выжатым до последней капли сил и разума, его держит в этом мире лишь осознание того, что Сынмин ещё не всё. — Я сам, — произносит Сынмин, когда Чан тянется к его промежности. — Управляй моей рукой, — он обхватывает пальцами твёрдую плоть неплотным кольцом, чтобы оставить возможность трения. Поверх его ладони Сынмин опускает свою, крепко сжимает и начинает стимуляцию, все сильнее и сильнее, помогая себе толчками бедёр. Чан наблюдает за ним завороженно, восхищенно и немного голодно. Постанывающий Сынмин запрокидывает голову, вытягивая свою красивую шею, приоткрывает рот, чтобы не мешать поступать воздуху в стиснутые возбуждением легкие. В конце концов он буквально вбивается в недвижимый кулак сцепленных ладоней, замирает на пару секунд, выгибаясь дугой и пятками упираясь в постель, и с протяжным стоном опускается, расплескивая бледную жидкость себе на живот, на их сцепленные руки и немного постель. Чан официально признает, что то, что он сейчас увидел — самое красивое зрелище в его жизни. И он хочет повторить. — Сынмин, это было настолько красиво, что я хочу ещё раз, — шепчет Чан, подбираясь к часто дышащему от яркого оргазма Сынмину, и целует его в мочку. — Сними себе кого-нибудь, чтобы удовлетворить все свои желания, — Сынмину тяжело даются слова, каждое заканчивается на прерывистом выдохе. — Можно снять тебя? — Не потянешь. — Финансово или физически? — Оба варианта. Улыбка сама собой растягивается на губах, Чан тихо смеется, носом уткнувшись в мягкую щёку. Сынмин приобнимает его свободной рукой и целует в плечо — нежно, мягко и так по-обычному, словно каждый день это делает. — Моё худшее решение в жизни — отселить тебя в эту общагу. — Тогда ты считал это лучшим решением в твоей жизни, скинув нас троих на Минхо-хёна. — Каюсь. Был глупым, неопытным, не понимающим, чего и кого себя лишаю. — Нам лучше не жить вместе, — тихо бормочет Сынмин, поворачивая голову. Они сталкиваются носами и одновременно морщатся. — Почему? — Чан искренне удивлен. — А работать когда? Ты же меня из постели не выпустишь! — возмущенно выпаливает Сынмин и даже ногой топает. Что выглядит настолько умилительно, что Чан не может сдержаться и прыскает в его плечо. — Когда-нибудь я бы насытился! — Ага. У меня ощущения, что ты вообще ненасытный. Как в еде, так и здесь. Я так на тренировках не выматываюсь! — Хорошо-хорошо, я тебя услышал, — Чан поднимает голову, ласково скользит взглядом по лицу с поджатыми губами, на которых оставляет легкий поцелуй. — не буду подбивать Джисона меняться с тобой местами. — Спасибо. — Но, в отелях спим вместе, — быстро добавляет Чан и от того каким возмущением кривится лицо Сынмина хохочет, переваливаясь на спину, чтобы дать легким больше доступа для воздуха. — Ну нет! Я не собираюсь тебя больше будить. Пусть это делает Чанбин-хён или с кем ты там ещё обычно спишь! — Мне понравились утренние водные процедуры. Кожа после них сияет, — подначивает сквозь хохот Чан и смеётся сильнее, когда в живот прилетает удар кулаком. — Она сияла, потому что ты хотел убить меня за эту выходку и сдерживался. — А если пообещаю беспроблемно просыпаться? Сынмин открывает рот, чтобы отказаться, но захлопывает и задумывается. Чан заинтересованно поворачивается, когда молчание затягивается. — Если пообещаешь беспроблемно просыпаться, то я не против, — победная улыбка озаряет лицо Чана, — но один промах, и я отселяюсь. — Держишь меня в ежовых рукавицах! — Хён! — Всё, я понял! Один промах, и ты отселяешься. Уходит Чан где-то через час, выпросив порцию поцелуев на дорожку и «будущее», и по дороге чуть не натыкается на возвращающихся Феликса и Чонина, лица которых не выражали ничего хорошего для того, кто их сейчас ждал в общежитии.