love or hate

Сколько же они так собачились? Неимоверное количество раз. Аль-Хайтам уже привык к этим его глупым и совсем безобидным уколам очередных претензий в то время, как на душе, на самом деле, выли собаки. Остановись, наконец! Очередной конфликт, который был устроен непонятно кем из них — испортивший не только душевный вечер, но и настроение всем присутствующим в баре — заставил в очередной раз подумать Аль-Хайтама, что Кавеху нужна помощь. Кавех словно бы кричал во всеуслышанье практически в каждой своей фразе: «Люби меня! Чего же ты стоишь и ждёшь? Прямо сейчас! Ну хоть кто-нибудь». Он кричал о помощи громко, но слышал его только Аль-Хайтам, которого Кавех в упор не хотел видеть и слышать. Для него уже вошло в привычку придираться к своему соседу из-за всего сразу, делая этим самым ему невероятно больно каждый чёртов раз и особенно: когда во время очередной несерьезной драки они уже не различают, где кулак проезжается по лицу, а где — смазанный и глубокий поцелуй, где крик Кавеха от безысходности и душевной боли, а где — его же низкий стон. Аль-Хайтам хотел иначе. Трепет, с которым он относился к нему, — видели абсолютно все, кроме самого Кавеха. И периодами Аль-Хайтам даже над этим шутил и смеялся. — Хватит глумиться надо мной! — снова кричал Кавех. — Ты шутишь и только. Как тебе только совесть позволяет? В перерывах между глубокими поцелуями Кавех всегда таскал Аль-Хайтама за волосы в отместку за такие шутки и угрожал, что перегрызёт ему сонную артерию, однако всегда только оставлял яркий и колючий засос. Их конфликты вечно заканчивались одним и тем же — они просто-напросто занимались любовью. Было это любовью или же наивысшей точкой ненависти? Плечи Кавеха были для Аль-Хайтама самыми нежными из всех, что он когда-либо гладил, поэтому он вечно покрывал их дорожкой поцелуев, от которых Кавех буквально плавился и прогибался словно кот. Пока его грубые и сильные руки не сжимали талию Аль-Хайтама, привычно резко притягивая к себе вплотную, до момента, когда случайно не бились друг о друга подбородками и не прикусывали языки от этого же. Движения Кавеха были практически всегда резкими, оттого Аль-Хайтам вечно ему уступал и позволял крутить своим телом, как только Кавеху вздумается. Самая большая нежность, которой тот мог наградить его, — это сплести их руки в крепкий замок и не разжимать ладони, пока оба не останутся без сил во время их словно бы бесконечного занятия любовью. После, когда Кавех уже засыпал от усталости, Аль-Хайтам по привычке целовал Кавеха в висок и обтирал его тело влажным полотенцем; старался не шуметь, но всегда тихонько посмеивался с мурашек после. Мог бессчётное количество минут сидеть рядом — смотрел на него и перебирал светлые волосы, касался его пушистых ресниц и тяжело вздыхал с хрипом из-за тяжести в груди от бессилия и своего же жалкого вида. Раз за разом, видя в отражении окна своё же отражение, отмечал, с каким трепетом и любовью он смотрел на своего соседа и как ему от этого всего — от самого Кавеха — невыносимо больно. \ Кавех хочет быть любимым, но не готов принимать его любовь. — С чего ты взял, что я шучу над тобой, Кавех? — вечное серьезное выражение лица, но мягкий и полный беспокойства взгляд. — Как ты можешь кого-то любить? — недовольно он поморщился, словно бы чувства Аль-Хайтама были для него какими-то отвратительными и неправильными, какими-то даже нереальными настолько, что ставит под сомнение сам их факт. Кавех выплюнул этот вопрос, но глаза, на самом деле, смотрели с некой надеждой и ожиданием, что он опровергнет — по-умному, как Аль-Хайтам и умел — и докажет обратное. Взгляд Кавеха временами был теплый и любящий (особенно когда они целовались), но часто — полный недоверия и презрения, как и в этот момент. — Так причина в том, что ты не веришь в это? — никто никогда не мог понять и разгадать, что же значат выражения лица Аль-Хайтама, но в то мгновение — выражение лица и взгляд выражали озадаченность и некую усталость. Усталость от всего. В том числе и от самого Кавеха. — На самом деле, — он сделал паузу, решаясь на то, стоит ли говорить Кавеху хоть что-то, если он так уверен в своей правоте. — Я уже устал тебе что-то доказывать, — всё же «выплюнул» язвительно, что было и вовсе на него не похоже и, что для него было вовсе странным, принялся наводить порядок на своём столе, чтобы хоть как-то унять нервозность и приближающуюся отчего-то панику. — Если ты считаешь это шутками, то считай так дальше, — уже спокойно ответил Аль-Хайтам. — Но кто угодно тебе скажет, что это не так. — их диалог был закончен, когда хлопнула дверь в комнату. \ Кавех стал спокойнее, словно бы он, наконец, услышал Аль-Хайтама. То и дело ходил задумчивым и, как только хотел вновь начать ругаться со своим соседом, так сразу же затихал и осторожно посматривал в его сторону, покусывая губы и теребя пальцами край рубахи из-за своей тревожности, так и не решаясь что-то сказать. В доме стало тихо. И эта самая тишина буквально душила Аль-Хайтама, словно бы показывая, что без Кавеха это место будет безжизненным и пустым, лишенным того самого понятия «дом». Кавех — его дом, — такой вывод он сделал. Они занимались любовью только во время ссор чуть ли не ежедневно. Вместе с этими конфликтами ушла и близость. Аль-Хайтам так и не смог понять, нравится ли ему ругаться с ним — привлекая тем самым всё внимание Кавеха к себе — или нет. Они не особо разговаривали за пределами дома — хотя ему очень бы хотелось — и даже редко здоровались друг с другом, встречаясь на улицах. Аль-Хайтаму всегда было Кавеха мало: разговоров с ним, смеха, нежности. Поэтому единственным для него выходом было — поддерживать хотя бы то, что было для них уже чем-то привычным, а именно — пустяковые ссоры. Аль-Хайтам даже свыкся с мыслью, что больше у них никогда не будет даже той хлипкой связи и Кавех, в итоге, покинет дом и его самого. И мысли о том, что когда-то тому придется уехать — хотя, конечно же, ему он говорил поскорее собирать вещи и сваливать — вгоняли его в ужас и отчаяние. \ — Я взял с собой немного еды, — он стоял в дверях, встречая. Вальяжно уперся плечом о стену, чуть задевая дорогущую картину на ней. — Итэр угостил, — отвёл взгляд от неловкости. — Тебе нужно подкрепиться после академии, — так и не сдвинулся с места, вновь обращая свой взгляд на его озадаченное лицо. Ни приветствия, ни прощания перед уходом — так, в прочем, всегда у них и было. Но даже на такое Аль-Хайтам был готов, только бы он был здесь. — Спасибо, Кавех, — Хайтам отметил, как блестели глаза юноши и сразу же понял, что тот вновь не трезв. Они стояли пару минут так и ожидая чего-то друг от друга — то ли каких-то объяснений, почему они не разговаривали так много дней, то ли извинений, то ли действий. Сколько же недосказанности и недопонимания было между ними? Аль-Хайтам понимал, как никто другой, и знал наверняка, что им было необходимо сесть и поговорить уже давным-давно; что возможно они просто теряли время все эти дни совместной жизни на чепуху в виде ссор и драмы. Кавех собирался что-то сказать, но так и не решался. Вместо этого — он подошёл вплотную и начал рассматривать лицо напротив, про себя отмечая, что черты его лица — стали для него какими-то родными и до колючести в груди любимыми. В груди Аль-Хайтама словно бы сжали в кулак сердце в этот миг, он даже округлил глаза от неожиданности. Смотрел на Кавеха с неким ожиданием и глупой надеждой, с болью от своего же надуманного ранее сценария, что они когда-либо будут в иных отношениях, и желанием всё же рискнуть на отчаянный шаг. Аль-Хайтам не смог выдерживать пытку и поцеловал Кавеха. Ему было больно видеть на себе нерешительный, полный сомнений взгляд, а ещё потому что невыносимо скучал. Руками он не осмелился коснуться Кавеха, оттого поцелуй вышел резким и болючим, каким-то смазанным и абсолютно неловким. Он хотел было уже отстраниться и извиниться за недоразумение (извиниться за свою решительность и несдержанность), как Кавех, коснувшись ладонями щёк Аль-Хайтама, притянул к себе вновь, приоткрывая рот и глубоко целуя. Грудь юноши сдавило то ли от неожиданности, то ли от нежности, с которой Кавех мягко мял его губы своими, то и дело сталкиваясь языком с его. Они целовались, не закрывая глаза, оттого вся гамма чувств, что бушевала внутри них — отражалась в глазах друг друга, как в зеркале. Подставляя в очередной раз шею Кавеху совсем не переживал за все эти следы от засосов и укусов. Даже был готов, что юноша, как и раньше, просто начнёт с остервенеем мучать его кожу, разукрашивая его кожу синяками и словно бы вымещая всю свою злость и ненависть к нему. К удивлению Аль-Хайтама, Кавех лишь провёл носом по линии его челюсти, оставив невесомый поцелуй на открытом участке кожи, губами пытаясь нащупать пульс и, опустившись на колени, носом уперся в живот. Вдыхая запах Аль-Хайтама, Кавех то и дело прикрывал глаза, шепча что-то самому себе под нос и целовал через одежду куда попало, параллельно касаясь рукой пояса его штанов и ощущая через ткань его лёгкое возбуждение. Аль-Хайтам не отследил момент, когда юноша уже снял с него штаны до колен и отбросил в сторону свою рубаху, оставаясь по пояс голым. Его глаза были зажмурены, и он мог только ощущать ладонь Кавеха, которая хаотично касалась его будто бы везде и всюду, мог также слышать стоны, которые приглушенно вырывались из приоткрытого рта юноши, когда приспустив бельё и подняв верхнее одеяние языком скользнул от пупка прямо до основания его возбуждения. Кавех никогда не доставлял ему удовольствие ртом и именно поэтому Аль-Хайтам категорически отказывался открывать глаза и смотреть вниз, когда юноша-таки взял в рот. Он боялся, что моментально сорвётся, вероятнее, во всех смыслах. Кавех не был умельцем в подобных ласках. Аль-Хайтам даже был уверен, что у него — это первый опыт. Оттого он не постеснялся положить руку Кавеху на голову и направлять куда ему было необходимо. Так и не открывая глаза и не смотря вниз, Аль-Хайтам судорожно выдохнул, простонав сквозь зубы и, чувствуя, как низ живота скрутило тугим жгутом, собрался отстранить от себя юношу, дабы продолжить их близость в другом месте, но Кавех, остановившись и вынув изо рта его член, обильно смочил свои пальцы слюной и, дотянувшись до его ягодиц, с силой сжал руками, раздвигая их и проникая в него пальцем. От неожиданности Аль-Хайтам хотел было возразить, но почувствовал язык Кавеха на своем возбуждении вновь, поэтому опустил лишь мимолетный взгляд вниз. Глаза Кавеха так и блестели — то ли от невыветревшегося алкоголя, то ли от его члена во рту. Увидев взгляд Аль-Хайтама, юноша улыбнулся и ускорился, будто бы под его стараясь ещё больше и, добавив второй палец, он отстранился, поднимаясь с колен и, утыкаясь носом в его шею, вдохнул запах чужого тела, начав блуждать второй рукой по груди, плечам, шее, талии, ягодицам. Кавех, взяв несколькими пальцами его подбородок, напоследок посмотрел в глаза и медленно поцеловал, вкладывая всю свою страсть и накопившиеся за всё время чувство голода по поцелуям с ним. Пальцы внутри Аль-Хайтама продолжали растягивать его мышцы и, уделив этому достаточное количество времени, Кавех остановился, вынимая их и отходя на шаг назад. В спешке избавляясь от остальной одежды, он позволил Аль-Хайтаму несколько мгновений передохнуть и, последовав примеру Кавеха, юноша также принялся за одежду, однако руки дрожали от нетерпения. Подцепить прилипшую к телу ткань и стянуть с себя у него не получалось, а штаны и вовсе путались в ногах — он даже рассердился из-за того, насколько это нелепо выглядело со стороны. — Я помогу, — прошептал в самые губы перед очередным тягучим поцелуем, то ли про одежду, то ли про его возбуждение, до которого Кавех мимолетно дотронулся. Сняв оставшуюся одежду с Аль-Хайтама, Кавех потянул его за собой в комнату — на свою небрежно застеленную кровать, от которой так и разило ароматическими маслами — сумерские розы и мята. Присев на край, притянул Аль-Хайтами за бёдра, оказываясь щекой в паре сантиметров от его возбуждения. Для его губ открылось множество различных мест, когда ненужная одежда была снята, и именно поэтому он принялся выцеловывать каждый сантиметр его чуть смуглой кожи: бока, рёбра, бедренные косточки, живот. Ни одно место, до которого он мог дотянуться, — не укрылось от его языка и губ. Аль-Хайтам так и вздыхал, каждый раз дёргаясь от очередного причмокивания и горячей, словно лава, слюны. С его члена уже капала смазка, отчего Кавех, видя это, ещё больше замедлялся, словно бы проверяя его на выдержку. Крепкая хватка юноши вновь сжала талию Аль-Хайтама — совсем как раньше — и, впившись ноготками в кожу, он снова взял в рот, абсолютно бессовестно слизывая предэякулят. — Успокойся, — то ли самому себе, то ли Кавеху, сказал Аль-Хайтам, таки отстраняя юношу от себя и, несильно толкнув коленом в грудь, повалил на спину. Помогая лечь удобнее, забрался на бёдра намеренно проезжая ягодицами по его возбуждению. Он чувствовал, как член Кавеха упирался в него, пачкая смазкой копчик и, будто бы игнорируя этот факт, Аль-Хайтам уперся ладонями по обе стороны от лица юноши, продолжая с ним нежничать. Понять, что Кавех уже сгорал от нетерпения не составило труда — его поцелуи были резкими и кусачими, а пальцы то и дело царапали его напряженные бёдра, поглаживая от колен до ягодиц и, сжимая их, так и пытался притянуть ближе к себе. Хотя казалось, что ближе уже некуда. Аль-Хайтам будто бы пытал обоих, когда тёрся своим возбуждением о живот Кавеха, позволял тому скользить меж его ягодиц, так и не позволяя полноценно войти. Аль-Хайтам вылизывал шею юноши, периодически спускаясь к соскам и, терзая их своим языком, заставлял Кавеха метаться по простыням и от нетерпения чуть ли не рычать. В слабом свете нескольких ламп, юноша в очередной раз поражался его красоте. Приподнявшись, Аль-Хайтам дотянулся до полки, где стояли различные масла для массажей и, вылив себе на пальцы, спешно смазал внутри себя и возбуждение Кавеха и, приподнявшись, опустился на несколько сантиметров разом. Кавех среагировал моментально — поднялся тоже, принимаясь успокаивать и поглаживать Аль-Хайтама по спине, бёдрам, рукам, стараясь расслабить его и так напряженное тело. Оставляя россыпь поцелуев на его лице понял, как он был нежен с ним впервые за все разы. Кавех опустился поцелуями на его губы, протяжно застонав, когда Аль-Хайтам опустился на нём ещё ниже. Кавех царапал его копчик от нетерпения, с силой сжимая талию и спину юноши — тот уверен, что до синяков, — совсем понемногу опуская его ниже и ниже. Аромат масел от постельного белья словно бы сильнее кружил голову, позволяя обоим окончательно потерять рассудок, когда Аль-Хайтам опустился-таки до конца, принимая Кавеха в себя полностью. Выждав пару минут, так и вжимая тело партнёра в своё, будто бы пытаясь слиться воедино здесь и сейчас, Кавех упал на лопатки, бессовестно и откровенно любуясь им и, притянув следом Аль-Хайтама к себе за талию, двинул бёдрами, давая тому сигнал к действиям. Медленно, всё еще не до конца привыкнув, Аль-Хайтам упёрся ладонями в изголовье кровати и, ощутив на своих ягодицах шлепок и следом — пальцы Кавеха на своем члене, начал плавно двигаться, пытаясь словить взгляд юноши под собой и, возможно, понять, что у него на уме и какие чувства он испытывает. Выгибаясь, словно кот, Аль-Хайтам постепенно наращивал темп, наблюдая за реакцией партнёра. Был очень удивлен, когда Кавех отдавался ему в равной степени — приподнимал его, касался тела, целовал, шептал что-то неразборчивое куда-то в ключицы, оттягивал его волосы, полностью открывая доступ к шее и облизывал его адамово яблоко. Они редко когда занимались любовью смотря друг на друга и обычно — это были злобные и обиженные взгляды: «Сейчас я сделаю тебе ещё больнее, готовься». Но в этот момент Аль-Хайтам чувствовал Кавеха телом, эмоциями, душой. Лицо Кавеха перед оргазмом для него было эротичнее, чем картинки из книг во взрослой секции их библиотеки: тот плавился, пытаясь сфокусировать свой взгляд на нём, но так и не мог удержать фокус, то и дело запрокидывая голову. Аль-Хайтам не упускал возможности, чтобы параллельно не мучать шею юноши своими острыми зубами и уже прокушенными Кавехом губами. Спустя пару мгновений Кавех остановился и, подхватив Аль-Хайтама под бедра, поменялся с ним позициями, нагибая Аль-Хайтама со спины и притягивая к себе под коленями, открывая себе взор на всё: его затылок, спину, покрасневшие из-за частых шлепков ягодицы. Вжимая того в кровать, позволил ему прогнуться и, смотря с восхищением на крепкую спину, взъерошенные волосы и следы своих же ногтей на талии и ягодицах, вновь вошел, ощущая, насколько это было глубоко. Подхватив ладонью под грудь, он приподнял Аль-Хайтама, глубоко и смазанно целуя в губы. Юноша мог через плечо видеть взгляд Кавеха — совсем обезумевший и томный одновременно. Угол, под которым Кавех входил в него — доставлял ему наивысшую точку наслаждения, оттого Аль-Хайтам то и дело падал обратно грудью на уже мокрые простыни, но, не успевая расслабиться, вновь чувствовал, как их липкие тела соприкасаются. Руки Кавеха сильные и крепкие, оттого тело юноши держалось только на них. Для Аль-Хайтама было всё слишком — жарко, глубоко, чувственно и больно одновременно. Ведь они до сих пор не решили, кто они друг другу и что значит эта ночь. Очередной секс для разрядки или же занятие любовью? Может, Кавех, наконец, его услышал и понял? Тело Кавеха, которое то и дело терлось о его спину, было словно лава, а укусы, которыми одаривал его юноша и глубокие резкие толчки — заставили Аль-Хайтама внезапно кончить, оттого он обмяк в руках Кавеха совсем и упал на простыни, чувствуя, как его член продолжал пульсировать, а сзади — чувствовал, как мышцы сокращались, доводя Кавеха до скорой разрядки тоже. — Аль-Хайтам, — он царапал его шею и оставлял засосы на лопатках, делая последние толчки. — Люблю тебя, люблю, люблю, — прошептал рядом с ухом перед тем, как выйти и обильно излиться себе в руку, запачкав спину юноши в том числе. Кавех прилег рядом, обращая своё внимание на Аль-Хайтама: тот смотрел на него с обожанием и множеством вопросов во взгляде. Чистой рукой Кавех коснулся щеки юноши, переместился на горящее ушко, следом — запутался ею в волосах и, надавив на затылок, приблизил к себе, легко целуя мягкие губы. Аль-Хайтам долго ждал момента, когда сможет вновь поцеловать его висок и обнять, сгребая в свои крепкие объятия, совсем как раньше. — Наконец, ты меня заметил, Кавех? — поговорил юноша прежде, чем укусил его плечо. Аль-Хайтам был, на самом деле, зол, что его до сего момента не видели и не слышали в упор. А может, Кавех и не хотел этого делать? Защитная реакция на возникшие чувства, с которыми Кавех всё это время пытался бороться, но, в итоге, принял. Он и подумать не мог о том, что Аль-Хайтам всё это время пытался ему помочь — хотя на самом-то деле никто не просил, как у них почти всегда и было — выбраться из трясины самоуничтожения. Кавех лишь вздохнул и обнял в ответ. Наконец, осознавая то, что его больше ничего не беспокоило. Впервые за многие месяцы камень, что висел словно бы виселицей на его шее, — вдруг исчез, и Кавех смог вздохнуть полной грудью. Больше не тревожит. Аль-Хайтам всё ещё переживал о том, что Кавех не ответил внятно, переживал, что он покинет его. И это чертовски душило. Они занялись любовью, но проблема от этого не решилась. Аль-Хайтам ненавидел недосказанности и оставлять все дела и разговоры на «потом», в отличие от самого Кавеха. Он так и продолжал накручивать себя, вместо того чтобы спросить прямо: «Кто мы друг другу? Что ты хочешь? Каково оно твоё «люблю»? Такое же, как и у меня?». Аль-Хайтаму было страшно услышать не те ответы, которые он хотел бы, оттого вопросы задать он тоже не смог. Он никогда не был тем, кто будет удерживать кого-то против воли, но в случае с Кавехом — его жадность не давала свободно дышать и выводила на злость. — Аль-Хайтам, — юноша гладил его волосы и пытался прочесть его тяжелый взгляд. — Теперь всё будет иначе, да? — он коснулся большим пальцем его нижней губы и быстро поцеловал. — Мы с тобой? — в этом глупом вопросе Кавех будто бы обобщил всё вместе взятое. Мы с тобой живем под одной крышей? Вместе? Имеем одни планы на будущее? Сочиняем письма на понятном только нам языке? Любовники? Аль-Хайтам выдохнул с облегчением, пряча редкую улыбку у Кавеха в ключицах и почувствовал, как начали гореть уши, которые не были в этот раз ничем скрыты. Всё будет иначе отныне, правда?