De Weg naar Yamato

Выходные приближались к завершению, и Ренгоку-сенсея окутывала тревога, что это могут быть его последние по-настоящему незабываемые дни. Он ловил себя на мысли: может быть, всё это — последний раз. Последний праздник. Последняя улыбка. Последний фейерверк. К несчастью, понедельник уже наступил, и избежать надвигающихся последствий было невозможно. В половине восьмого утра его ожидала встреча с психологом Ямато. Потом — школа. Канаэ-сан предупредила: в здание прибыл инспектор. Этот понедельник не оставлял иллюзий. Это был день испытаний.

𓇚

『Haar vader is overleden』

𓇚

Рано утром Кёджуро встал, принял холодный душ, и когда посмотрел на часы, то увидел, что было уже семь часов пятнадцать минут. До встречи с психологом оставалось всего лишь двадцать минут, но если возникнут пробки, то, возможно, они опоздают — тридцать минут или даже больше нужно было на путь. Ямато всё ещё спала, и после долгой поездки назад она была очень уставшая. Но Ренгоку не мог уклониться от этой встречи, ведь он дал слово. Он попросил своего брата, Седжуро, разбудить её, так как сам собирался направиться к машине. Это было для него непросто, но он не мог уклониться от своих обязательств. Ямато молча залезла в машину и пристегнулась. Ренгоку-сенсей попытался внести нотку оптимизма: — Доброе утро, тюльпанчик, поехали? Однако её ответом был только бесшумный взгляд, устремлённый в окно. Она не сказала ничего, но по выражению лица Ренгоку понял: она уже предчувствовала, что этот день обещал быть не таким, как обычно. Возможно, даже совсем не таким.

𓇚

Дорога была пронизана неловким молчанием, натянутыми нервами и тревогой. Ямато время от времени трогала прядь волос, мимолётно бросая взгляды в сторону сенсея. Кёджуро молчал, глядя вперёд, стиснув руль — в спине ощущалась испарина, в голове — отсчёт времени. Они уже опаздывали, а на встречу было выделено всего полтора часа. Утро понедельника без пробок — это не то утро, которое можно назвать удачным, и, конечно, они застряли. Перед ними выросло серое здание — высокое, ничем не примечательное на первый взгляд. Один из типичных бизнес-центров с арендованными офисами: юристы, стоматологи, бухгалтеры и, в их случае, подростковый психолог. На ресепшене сидела женщина с усталым выражением лица, пальцы безразлично били по клавишам. Она нехотя озвучила номер кабинета, не отрывая взгляда от экрана: Лифт оказался неспешным и шумным. Пока двери закрывались, к ним присоединилось ещё несколько человек — кто-то жмурился от яркого света, кто-то зевал. Поездка вверх напоминала сцену из замедленного фильма. Наконец, табличка с номером 38 блеснула золотом на матовой двери. Ренгоку-сенсей приоткрыл её, словно входил в чужой сон. Первым в нос ударил странный запах — между сыростью и бумагой, с еле уловимым шлейфом старых духов или забытых документов. Приёмная была тихой: рыбка лениво плавала в аквариуме, тиканье часов ритмично разбавляло паузу, а на столике стояла стеклянная миска с конфетами — как жест вежливого доверия. Через минуту к ним подошла женщина средних лет с мягкой улыбкой. — Здравствуйте, господин Ренгоку, — её голос был спокойным, почти музыкальным. — Здравствуйте, Акане-сан. Простите за опоздание, — тихо ответил он, избегая лишней вины, но не скрывая смущения. — Всё в порядке. Так, значит, это Ямато? Я ждала этой встречи, — её голос стал чуть тише, когда она повернулась к девушке. — Проходи, дорогая. Акане мягко положила руку Ямато на плечо, с тем движением, в котором не было давления — только тёплая, тактичная уверенность. Она отворила белую дверь, не толкая — приглашая, а не направляя. — Господин Ренгоку, вы можете подождать здесь, — произнесла Акане на прощание, и он кивнул, усаживаясь на диван. Под пальцами ощущалась шершавая ткань, и он начал стучать по ней кончиками пальцев — нервно, ритмично, глядя в пол, будто туда могла провалиться его тревога.

𓇚

| Sometimes quiet is violent В комнате царила почти абсолютная тишина, каждое движение боялось нарушить хрупкое равновесие. За дверью, откуда уже пятнадцать минут не доносилось ни звука, Ренгоку начинал терять терпение. Не от раздражения — от беспомощности. Время будто свернулось в узел, и каждая секунда вытекала в бесконечность. Он машинально достал телефон, открыл галерею. Перелистывал фотографии, как будто искал в них какой-то знак. Запустил приложение с погодой, потом календарь, сообщения. Всё было не по делу — просто чтобы пальцы не дрожали в пустоте. Вдруг — скрип двери. Мягкий, но резкий. Из-за него сердце Ренгоку вздрогнуло. На пороге появилась госпожа Акане. — Простите, господин Ренгоку, — её голос был всё тем же, спокойным, но теперь с оттенком просьбы. — Девушке тяжело говорить. Я думаю, ваше присутствие может немного её успокоить. Он встал сразу, почти резко. — Конечно, — коротко ответил он и шагнул вперёд.

𓇚

Кабинет оказался иным миром — тихим, оформленным с особенной теплотой. Просторный кожаный диван словно ждал, чтобы в нём утонули. Его обивка ласкала взгляд и сулила комфорт. Чайный столик — с аккуратно сложенным льняным полотенцем и свежими салфетками — напоминал о возможных слезах, но без навязчивости. Свет от высоких окон падал на кресла, вычерчивая игру теней — будто сама комната вела разговор. Ковёр под ногами глушил шаги, даря иллюзию защищённости. Где-то сбоку, на деревянной тумбе, стоял стеклянный кувшин с тюльпанами — в их свежести скрывался контраст, жизнь среди боли. А рядом с ним — кулер, тихо бурлящий, как дыхание дома. Два кресла — для диалога. Ещё одно — чуть в стороне, для него. Акане молча указала на него. Кёджуро сел, стараясь не скрипнуть кожей под собой. Он держался прямо, но его плечи всё же слегка осели. Ямато, заметив его, почти незаметно сжала губы, а затем выдохнула — не звуком, а телом. Её плечи опустились, в теле появилось крошечное доверие. Она была босая, согнутая, как лист в ладони, и водила пальцами по ковру, будто хотела вжиться в него. Её взгляд был ускользающим — не убегающим, а просто где-то на границе. Госпожа Акане, всё это время сидевшая в кресле напротив, подняла взгляд от блокнота. Её силуэт был освещён мягко, как в старых европейских портретах. Лицо — спокойное, глаза внимательные. В них не было осуждения, только глубокое зеркало — в котором можно было увидеть себя и не испугаться. — Ямато, — произнесла она, и её голос был словно первый аккорд. Тихий, чистый, почти музыкальный. — Ты не обязана говорить сразу. Мы здесь просто чтобы... быть рядом. Хорошо? Комната дышала вместе с ними. — Мы с тобой остановились на том, почему ты избегаешь школы. Скажи, тебе не нравится там? Ямато уставилась на кулер, из которого доносилось тихое бульканье. Пальцы её слегка дрожали, но голос был ровным: — Там много людей. — Тебя пугает общество? — спросила Акане-сан. — Нет, — прошептала Ямато, не отрывая взгляда от воды. — Просто не нравится. В школе нет настоящих людей. Психолог кивнула, делая пометки: — Почему ты так думаешь? Она глубоко вздохнула, дыхание стало неровным: — Потому что люди не могут постоянно быть счастливыми и изображать «школьную семью» с теми, кого видишь лишь по расписанию. Это лицемерие. — Правильно ли я понимаю, что ты не доверяешь людям в школе? — Да. — И тебя злит их «радость»? — Да, — прошептала Ямато, поджав губы. Акане-сан заговорила мягко, но настойчиво: — Может быть, когда ты испытываешь горе, тебе больно видеть чужое счастье? Ямато задумалась, потом посмотрела прямо в глаза психологу, но быстро вернула взгляд к кулеру: — Не знаю. — Расскажи о детстве. Помнишь его? — Да. — Тебе нравилось быть ребёнком? — Да… — она запнулась. — Тогда почему в школе нельзя быть счастливым? Ямато уставилась на тюльпаны в углу кабинета, ища ответ в их увядающих лепестках: — Потому что… могут, конечно. Но меня это злит. Акане-сан чуть улыбнулась: — Может, ты сейчас сама несчастна и завидуешь тем, кто счастлив? — Это правда. — Что делало тебя счастливой? — Недавно… я ездила в Токио. Я была по-настоящему счастлива впервые за много лет. А в детстве папа играл мне на гитаре и учил меня… это тоже делало меня счастливой. — У тебя были тёплые отношения с папой? — Да. — А с мамой? Ямато сжала руки в замок, и в комнате повисла тишина. Ренгоку напрягся, услышав этот вопрос. — Её нет. — Ты её не знаешь? — Знаю. — Родители развелись? — Можно и так сказать. Они никогда не были женаты. Она была особенной. — Хочешь рассказать о маме? Ямато закрыла глаза, её голос дрожал: — Моя мать… она была такой яркой личностью. — У неё были проблемы со здоровьем? — Биполярное расстройство. Слова падали тяжело, как молоты, разбивая иллюзию. — Папа тогда был начинающим режиссёром. Они встретились на каком‑то мероприятии, и мама сразу стала его музой. Была активной, яркой. Папа хотел семью, но она не хотела ни семью, ни меня. Ямато вглядывалась в пол, голос её звучал хрупко: — Не могла так жить. У неё началась депрессия. Акане-сан молча записывала, а потом осторожно спросила: — Отец много рассказывал тебе о матери? — Много. — А где он сейчас? Ямато сглотнула, руки закашлялись: — Он мёртв.

𓇚

В комнате повисло гулкое эхо. Ренгоку-сенсей сжал кулаки, сердце забилось сильнее. — Он умер? — Он улетел и умер. Мне прислали письмо недавно. Ямато не плакала — её взгляд оставался пустым, но голос дрожал: — Я знаю, почему. — Ты хочешь об этом поговорить? — Нет. Я не хочу. Акане-сан вздохнула и задала последний вопрос: — Есть ли у тебя кто‑то, кто может о тебе позаботиться? — Нет. Слова звучали как мрачная сага. — Мой дядя умер два года назад.

𓇚

Комната вновь погрузилась в тишину. Кёджуро внимательно смотрел на неё, а затем на психолога, который сам оставался в шоке, хотя старался не показывать это. В ушах Ренгоку зазвучало, будто его ударили по голове, и всё вокруг начало звенеть. Акане перевела взгляд на Ренгоку, затем мягко вернула его к Ямато. — Скажи, как ты сейчас себя обеспечиваешь? Хватает ли тебе денег, чтобы поесть? — её голос звучал ровно, но в словах угадывалась забота. Ямато уставилась в пол, пальцы сжимали край кресла. — Не всегда… — наконец призналась она. — Я работала… на одних людях. — Хочешь рассказать об этом? — осторожно предложила психолог, слегка наклонившись вперёд. Голос Ямато стал едва слышным: — Они торгуют наркотиками. Заставляли меня их продавать. Когда… — она замолчала и нервно щёлкнула ногтями по обивке. Акане кивнула, не спеша делать пометки. — Продолжай. Девушка глубоко вдохнула: — Я устроилась стажёром в казино. Работала по ночам, потому что днём спала. Мне это было удобно. Они пообещали большие деньги — а я просто хотела есть. Я согласилась. Но потом они заставляли меня развозить и продавать их товар по округу. Мне было страшно. В кабинете повисла гнетущая тишина, и только слабый стук ручки о блокнот нарушал покой. — А когда ты решила уйти? — спросил Ренгоку, его голос дрогнул от волнения. — Я попыталась… но они не отпустили. Вкололи мне героин в ногу, чтобы я не могла сбежать. Боль была невыносимой. Тогда я… перестала работать. Он сжал кулаки, в глазах его отразилась тревога. | — Сенсе-е-е-ей, у меня болят ноги. Несколько месяцев назад он был уверен, что её пропуски — не более чем отговорка, чтобы не ходить в школу. Но теперь он знал правду: она не врала. Она никогда не врала ему. Господи, как же он ошибался! Он не знал ни черта. Ренгоку ненавидел всё в этот момент — но больше всего себя. Мысли его бурлили, как лавовое озеро под коркой хладнокровия: Как я мог быть таким слепым? Как я мог принять её боль за лень? Каждое его прежнее упрёк и каждое холодное «Почему ты не хочешь учиться?» теперь звучали для него как эхо собственного бессилия. В груди разливался ледяной прилив стыда и вины. Ему хотелось повернуть время вспять, стереть свои сомнения и быть рядом не только как учитель, но как тот, кто действительно понимает и защищает. И он поклялся себе: больше никогда не дать ей почувствовать себя одной.

𓇚

— Они заперли меня в подсобке казино. Меня били, обливали мочой. Наверное… они ждали выкупа. Но он так и не поступил. Человек, что был моим «боссом»… — Ямато с силой откинула прядь волос. — Надрезал мне шрам. Обещали снять скальпель. Это их методы — методы банд. Когда выкуп наконец пришёл, меня ударили так сильно, что я потеряла сознание. Но я всё слышала. Слышала, как они требовали ещё денег. Психолог сжала блокнот у груди, а Ренгоку застыл, не в силах отвести взгляд. — Они похитили меня из моего дома снова, — голос Ямато остался ровным, но в его глубине пульсировала боль. — Я пришла забрать скейт, а оказалось то же самое: наркотики в вену, чтобы я не чувствовала боли, избиения по ногам, раздевание. Мне было невероятно страшно. Слёзы текли по её щекам, но она не моргала. Он слушал каждое слово, пытался удержать её историю в памяти, перебирая её фразы в голове вновь и вновь. На его лице тоже выступили слёзы — тяжёлые, камни, падающие на душу. Мир сузился до одного образа — её хрупкого, но бесстрашного взгляда. Он не слышал ни тиканья часов, ни гул кулера, ни шороха бумаги. В ушах звучала лишь её меланхоличная песнь, проникавшая прямо в сердце. Это была та же Ямато, что раньше шутила, улыбалась, каталась на скейте, ела лапшу и дремала на уроках. И всё, о чём она просила в тот кошмарный час, — это поездка в Токио. Он не замечал собственных слёз, пока горячая капля не упала ему на руку. Ренгоку поднял взгляд и увидел у неё сухие дорожки от слёз, а у психолога — дрожащую ручку. Он не рыдал и не издавал ни звука — лишь тяжело дышал. Кулер в углу зазвучал громче, и один из тюльпанов на шкафу сбросил мёртвый лепесток. В кабинете воцарилась тишина. | And now I just sit in silence! Но она была громче любого крика.