шагая до кромки воды

      *********

      До кромки воды чуть больше девяти шагов, и прибой был отрадой для ушей.       Ей не разрешали подходить к морю близко — разве что на мелководье, спрятанное между скал. Такое даже морем не назовёшь, особенно, если видел настоящее.       — Море оберегает нас, — шепнул ей отец, когда она вглядывалась в бесконечную водную гладь. Она впервые вышла на восточное побережье под его присмотром, — Кормит и защищает от врагов. Никто не знает море так, как мы.       “И никто не знает нас так, как море”, — заключила она с улыбкой, когда море пело ей пять сказок наперебой. Ей сказали, оно нараспев тянуло штормовую колыбельную в ночь её рождения. Значит, море с самого начала хотело быть её другом, да?       — Ты правда его не понимаешь?       Ученик, показавший ей тайный лаз из лагеря, пожал плечами. Он был чуть старше. Ей почти исполнилось пять лун, когда ему стукнуло семь. Разница небольшая, только вот его шерсть уже успела пропитаться солью, став более гладкой и жесткой. Будто сам он — осколок моря, его нерушимая часть, всплеск и песнь.       — Нет, чудачка.       Её глаза засветились гордостью и весельем, и она сделала робкий полушаг в сторону воды, вслушиваясь.       Кто из них чудак, если он не слышит, как много всего море говорит?

********

      До кромки воды было около восьми шагов.       — Никогда не ходи здесь одна, — поучала её наставница, когда они взобрались на скалы. Знакомое побережье осталось вдали, за сотни кошачьих хвостов, а привкус соли на языке за бесконечный день стал невыносимым, — И тем более не выбирайся в шторм.       — А это обязательно?       Несмотря на усталость, ей казалось, что она способна добраться до края мира в одиночку. Ветер дул в спину, подбадривая и распаляя, и никакие бури не могли её напугать.       — Море опасно, — сразу же одернули её. И строгие глаза наставницы подёрнулись дымкой тоски, когда она продолжила, — Оно отнимает жизни.       Такое редко рассказывали в сказках — чаще скорбно молчали. А самолично с смертью она не сталкивалась. Разве что, будучи совсем маленькой, издали высматривала глухо лежащее тело с подвернутыми лапами в центре поляны, выбравшись в ночи из-под материнского бока. Если это и было смертью, подумалось ей, то смерть до невозможности похожа на сон.       Под взором зеленых глаз оставалось только кивнуть.       Может и так, мысленно согласилась она с наставницей, но сегодня на море стоял штиль. Такой, что, перевернувшись, запросто спутаешь гладь воды с ночным небом. Морская пена походила на облака, а облака на морскую пену. Море качало звёзды, как в колыбели, море шептало им сказки тихими всплесками. И не посмотреть на это было бы огромнейшей из потерь. К тому же, она уже ученица!

*******

      До кромки воды было семь шагов — как ей лун. Ему исполнилось девять.       Под лапами оставался шлейф следов, как звёздное молоко, только не сияющий тысячами жемчужин, а песочный, едва различимый и невечный. Бриз подталкивал её в сторону прибоя, мягко цепляясь за шерсть.       — Ты никогда не думал, почему в море так много соли?       Шкура была покрыта ей после недавней вылазки. И сколько не умывайся, следом снова кидаешься в солёные волны. Раньше это казалось уникальной чертой — что может быть почетнее, чем быть частью морских волн? — но с необходимостью ежедневно прочищать шерсть восторг смело.       — Может, первые переселенцы оплакивали утерянных? — отозвался он, и его голубые глаза мягко светились небесным сводом. Он старше на две луны, а казалось, что на несколько жизней, — Потребовалось много времени, чтобы научиться здесь жить.       Море стирало следы, как вымывало имена из сказок. Море оставляло следы на мгновенье — между двумя ударами волн о берег. Неужели до сих пор не смогло избавится от соли?       Она не особо долго об этом думала — непроизвольно улыбнулась, когда он обернулся.       — Что?       — У тебя глаза похожи на летнее небо, — выдала она, сама поражаясь, как звонко прозвучал её голос. Он усмехнулся, смущенно потупив взгляд.       — Они больше серые, чем голубые.       — Неправда, — возразила она. Да, в его глазах был блеклый серый оттенок, но разве это столь важно? — Они голубые.       Он не стал с ней спорить. Он — с самыми небесными глазами — сделал шаг в сторону воды.       — Наперегонки?

******

      До кромки воды было шесть шагов.       — Его продолжают искать, — ласково сказали ей, напускно отгоняя из тона тревогу.       Она до ужаса испугалась моря — но не за себя. Море шептало ей песни о всех краях и никогда не было с ней жестоко. Разве что, задиристо подталкивало на рифы, раня совсем чуть-чуть.       Её отец ушёл в море прошлым вечером, и не возвращался до сих пор. И море было безмолвно к её вопросам — море шептало шелестом забытых голосов, рассказывая ей давние истории и легенды. Море говорило набатом, восторженно гремело и урчало — и в этом гласе ни слова об отце.       — Я могу помочь?       Море волновалось — за него ли? Она сглотнула, всматриваясь в бушующий прибой. Разве море может так жестоко с ней обойтись, воруя чужую жизнь?       — Понимаешь, малышка, — склонилась над ней наставница с самым добрым взглядом, который в этот раз только сильнее её задел, — Его ищут уже три рассвета-       И оборвалась. Не смогла подобрать слова, чтобы её утешить. И это злило, и всплески воды отдавались этой злостью, когда она встретила её взгляд, резко отшатнувшись.       — Он не погиб, — С чего они это взяли? Она упрямо обернулась на плещущую воду с блестящими глазами, добавив чуть тише, — Он там.       За спиной раздался гул, а после небо вспыхнуло, разразившись зарницей, заставившей её вздрогнуть. А после выпрямиться, всматриваясь. Это значит, она права?       Или нет?       — Конечно, он не погиб, — согласился с ней ученик с глазами самого синего летнего неба. Ему было девять с лишним лун, а ей семь — всё те же две в разнице. Он глядел на её упрямую веру с восторгом и толикой тоски, но после встряхнулся и прижался к чужому боку. Морская вода стекала с его колючей шерсти, успокаивая прохладой, и она впервые за вечер смогла улыбнуться.       Её отец вернулся с третьим рассветом, опираясь на плечо молодого воина, и песок под его лапами окрашивался кровью.       Живой.

*****

      До кромки воды шагов пять — вода в обнаруженной ей впадине между скал этим утром не поднималась ближе. Она отряхнулась, обкатив его серебряными — как звёзды — брызгами.       Ему исполнилось десять лун прошлым рассветом. Тем же днём она отхватила — потому что из любопытства выбралась на нейтральные территории. На несколько хвостов от границы — разве это считается нарушением?       — Пусть это будет наше тайное место!       — Тебе нельзя выходить из лагеря, — напомнил он. Какой же скучный! Будто сам никогда не делал ничего по-тихому, — Ты клялась не перечить наставнице, забыла?       Она заговорщицки отвела глаза. Не пойман — не вор, так что пока она не нарушает ни одного запрета. К тому же, она не уходила далеко — это всё ещё их угодья.       — Клянутся только молодые воины, — улыбнулась она, — ученики только обещают.       Он выдохнул, кажется, подбирая слова для возражения. Но стоило ей кинуться разглядывать найденное убежище — ракушки под лапами и бело-серые камни, — он покорно выбрался за ней, принимая правила игры. Потому что иначе она заспорит — и в лагерь они вернуться только к сумеркам.       Галька шуршала под лапами, приятно морозила. Она не первый раз раздирала шкуру о рифы, и соль обжигала стертые от бега лапы. Её шерсть тоже покрывалась солью, и к постоянному вкусу привыкнуть в полной мере не выходило, но она смирилась.       Когда они добрались до лагеря, ей досталось второй раз.

****

      До кромки воды было около четырех шагов — море волновалось, и иногда заползало за привычный участок. Но здесь было тихо и несуетливо — она чуть ли не засыпала под морские прибои последние вечера в их самом тайном на свете месте.       — Ты веришь в сказку о падающих звёздах? — Сказка гласила, что осыпающиеся звёзды с неба касаются земли, чтобы заново прожить жизнь. Но это происходит так нескоро, что предыдущую забываешь напрочь, — Значит, когда-то, мы тоже были ими?       — Откуда мне знать? — Ему исполнилось одиннадцать лун, и с нравом своей спутницы он давно смирился. Поэтому выбирался за ней в обнаруженное укрытие, надёжно спрятанное скалами.       — Но это было бы здорово.       — Мне и этой жизни хватает более чем, — Его голос смешался со звоном приливов и отливов, потому что говорил он тихо. Он редко с кем-либо говорил, и от его внимания она почувствовала себя особенной, — Мне кажется, после неё каждый получает заслуженный покой.       — Но должно же быть что-то третье? — усомнилась она, спрашивая не столько его, сколько волны, звенящие под лапами, — Не жизнь и не смерть.       — Зачем это тебе?       — А что толку быть очередным огоньком на небе? — Отмахнулась она с плохо скрытой досадой. Почему он не может её понять? — Будто их и так мало.       — А кем ещё быть? — На самом деле, она не знала. Но мысль о том, что ты перестанешь существовать или проживешь жизнь за кого-то совершенно другого, больно укололо в сердце. Потому она лишь усмехнулась, пряча в этой усмешке свою обиду:       — Да кем угодно! Хоть морской пеной, только бы не оказаться так бесконечно далеко.       Он смотрел на неё долго-долго — или это ощущалось, как долго, — а потом заливисто рассмеялся.       От этого стало ещё обиднее, будто её слова прозвучали несуразно. Потому она отвернулась, вглядываясь в гладкие камни и ракушки под лапами, вынесенные прибоем. Каждый раз галька у воды была совершенно разной.       — Извини, — смягчился он, — Просто ты иногда такая упрямая в своих размышлениях, что забываешь просто жить.       Она почти засыпала, но когда он прижался своим колючим боком, то всё же нашла в себе силы подняться. И всё также недовольно отшагнула, хотя уже почти не обижалась.       — Пойдём, — предложила она и, не глядя в его сторону, шагнула в воду, — Темнеет.       — Иду.       Судя по голосу, он улыбнулся.

***

      До кромки воды было три шага —       и от того, что она в гневе отшатнулась от него, а после отступила назад на нахлынувшую волну, её окатило холодом. Небо было застелено свинцовой пеленой, и многие ждали бури. Но сейчас-то никакого шторма не было!       Они первый раз поссорились так сильно — они первый раз поссорились вообще, до этого любые перепалки были шуточными и забывались до конца дня. А эта больно кольнула внутри, будто в сердце впился осколок ракушки.       Ну что за глупости. Старше неё, а сам боится волн. Ещё и поучает. Она вскинула голову, смерив его стылым взглядом — почти окончил обучение, а ведёт себя, как напуганный котёнок.       — Ну так и оставайся здесь, — Собственный голос показался ей чужим. Откуда в нём столько злости? — Ты не воин, чтобы указывать мне.       — Не глупи, — Его тихий голос прозвучал с неожиданной резкостью. А потом он говорил что-то ещё, но она не слышала. В ушах стояли морские волны и гул ветра. Она бы слушала что угодно — но не его. — Я не удивлена, что ты завалил испытание.       Она знала, что так говорить не стоило. Она знала, что ему болезненно это слышать — его глаза потемнели сразу же после брошенной фразы. Она выдохнула, уставившись в следы на песке.       Ей было без четверти десять лун, и вывихнутая несколько рассветов назад лапа всё ещё отдавала тупящей болью.       Ей было без четверти десять лун — почти десять! — и позорно было бы расплакаться из-за его дурацких слов. Поэтому она молча кинулась в ледяную воду, надеясь, что волны скроют её ранимость.       Ей было без четверти десять лун — и она ждала, что он кинется за ней, потому что ей не хватило смелости извиниться сразу. Но, не услышав плеск за спиной, растеряно обернулась.       Их разделяло с десяток шагов — но ей показалось, что тысячи, когда она поняла, что ученик с глазами самого синего летнего неба уходит в противоположную сторону.       И пусть.       Какая разница?       Она ушла в море уже не из желания, а наперекор ему.

**

      До кромки воды было два шага, когда она, уставшая, растянулась на песке побережья. Если бы могла, отошла бы дальше — куда угодно, только бы не слышать приливы.       Море пело ей жутким воем, отдаваясь в ушах, а перед глазами всё ещё мелькала бушующая вода. Она никогда не плавала в шторм — и запоздало поняла, почему это так опасно. Прибой кинул её в сторону рифов, и подводные камни разодрали одну из лап чуть ли не до кости, но её вскрик утонул в плеске волн. Любые крики уносил ветер, перекрывал шум ливня и бури.       Неужели море забыло о том, что они друзья?        Она просидела на рифах до сумерек, прижавшаяся к камням и испуганная, пока шторм не стих.       — Где ты была?       У неё не было сил отвечать.       Если честно, она даже не помнила, как её довели до лагеря — но испуг отошёл на второй план, а боль в лапе стала слепящей. Она жмурилась при каждом движении, слыша всё, как сквозь толщу воды.       Кроме его имени.       Его имя звучало наперебой в осыпавшихся вопросах, на которые она никак не могла ответить. Только затравлено озиралась от шума, вжимаясь в землю, как боясь поскользнуться на мокрых скалах.       — Откуда мне знать, что с ним? — наконец, выдала она.       — Он ушёл тебя искать.       Она замерла на месте — ей казалось, что сейчас она оказалась в шторме чужих обеспокоенных взглядов. И могла только затравленно озираться, и голоса звучали набатом — как штормовая песнь. Слова отозвались резкой болью, будто ей повторно швырнули песком в глаза, с силой толкнули на подводные камни, и морская вода обожгла все её раны разом.       На третий рассвет она не сдерживала слёзы. Солёные, как море, в котором его никак не могли найти.       — Извини меня, — прошептала она, всматриваясь в рябь на воде, — Я больше никогда не стану грубить.       Море, на которое она жутко злилась, отозвалось ей робкими волнами, не доставая до лап совсем немного. Она притихла, выдавливая из себя едва различимые слова:       — Только, прошу, будь в порядке.       На седьмой рассвет поиски его тела прекратили.       Море штормило — то ли оплакивая смерть, то ли торжествуя. Она совсем перестала его понимать.

*

      До кромки воды — один шаг, под которым треснула ракушка. Она зашипела, поднимая лапу, и мокрый песок окрасился алым. Вкус крови и вкус морской воды стал почти неразличимым со злосчастного седьмого рассвета. На самом деле, с седьмого рассвета вся жизнь стала одним бесконечным днём — который был даже дольше её первого дня ученичества. Но, если вдаваться в подробности, разница между ними сократилась в одну луну.       Ей сказали, чтобы она прекращала плавать возле рифов, когда море штормит.       Ей сказали, что она не должна безрассудно геройствовать — потому что её глупые выходки с отвагой никак не связаны.       Ей сказали, что она никогда не станет воином, если продолжит без дела скитаться по берегу и лезть только в бушующую воду.       Ей сказали, что его забрало море.       Но это бы бесчестно, потому что морю стоило забрать её. А оно всё никак не решалось её забрать.       Море только пело ей, звучно разбиваясь о скалы. Среди шума слышался его голос — или она безуспешно хотела его услышать.       Бриз заставлял щуриться и приносил с собой запах влаги, соли и что-то до боли родное, едва различимое. Он смеялся, мурчал и рассказывал сказки рокотом волн. Его голос был всюду и нигде одновременно — уши закладывало бесчисленными штормами, в которых она пыталась увидеть чужую тень.              Кровь на лапе солёная — как вода, в которой сейчас отражалось небо. Его глаза правда были цвета неба или всё же больше отдавали серым?       “Где же ты сейчас?”.       Море шелестело в ответ — и в этом шелесте она не разбирала ни слова. Море было безмолвным к каждой из её просьб. Только тянуло песни на уже неразличимом ей языке.       Она хотела крикнуть, но из горла вырвался только надломленный молящий шёпот — такой тихий, что ветер в скалах его перекрыл.       — Верни мне его, пожалуйста.       Может, море никогда и не было её другом.

.

      До кромки воды меньше шага.       Её ученичество должно окончиться со следующим рассветом. Но она только рассмеялась чужим, незнакомым себе смехом, рассекая гладь и захлебываясь в волнах, предвосхищая боль — кромка воды осталось далеко позади, а после затерялся и берег.       Не в первый раз она кидалась в воду с одной только целью, но в первый раз она не дала себе передумать.       Море звало её за собой, рассказывая пять сказок разом. Море шептало истории о её краях. Море взвывало плачущим зверем и пело соловьиным звоном. Море было его просоленной шестью, смытым шлейфом следов на песке, море блестело его голубыми глазами и говорило с ней тихим размеренным шёпотом. Море заставляло её задыхаться, чтобы потом дать понять, что не дышать не страшно. Это не было не жизнью, ни смертью — третье.       Третье — и она сразу поняла зачем. Какой толк становиться звездой в небесном своде, если она не успела перед ним извиниться. Третье — если он ждёт его здесь, если сам он здесь, если его шерсть стала холодной морской водой, а голос — раскатами прибоя.       Море, оказывается, никогда её не предавало. Оно не умолкало ни на минуту — напротив, это она не хотела его слушать. А сейчас, откашливаясь от накрывшей её волны, услышала — так чётко и ясно, что всё встало на свои места.       Вода рвала лёгкие, обдавала нутро болезненной тяжестью, а после окутала мягко-мягко своими бирюзовыми перьями волн — и стало легко. Море жгло её тело, но, на удивление, шторм внутри обернулся штилем, когда она поняла, что уже не выплывет — и не хочет.       Она хотела усмехнуться, но поперёк горла встала солёная вода. Она хотела извиниться — и надеялась, что он поймет её без слов. Его глаза были похожи на небо, отражённое в пучине волн — и потому в них примешался сероватый цвет.       Она хотела закрыть глаза, потому что бесконечно устала. И тёмные воды показались его тёплым боком и колючей шерстью.       Море пело ей штормовую колыбельную его голосом.       И под этот голос она уснула, убаюканная его песней.