По острым иглам яркого огня

      Иногда Лёве кажется, что его судьба на самом деле лишь прихоть какого-то извращённого сценариста. Что на самом деле он — всего лишь мальчик из слов, точек и запятых, выведенных чьей-то неверной рукой. Что в жизни так не бывает.       Что кровь Валерки льётся из разрезанного запястья не на его губы. Что это не его сердце останавливается в третий раз, чтобы в третий раз забиться вновь, навстречу чужой и самой родной ладони на рёбрах.       Мир вокруг, дымчатый и нечёткий и вместе с тем просто переполненный деталями — Лёве знакомо это ощущение ещё с первой смерти — взрывается звуками: голосами Игоря и Риты, шелестом молитвы, срывающейся с губ отца Павла, тихим позвякиванием склянок со святой водой под плащом Валентина Сергеевича. Мерного и всё-таки сбившегося на шаг сердца Валерки. Ощущение силы, наполняющей тело, бурлит радостью где-то внутри.       Впервые за столько лет они наконец-то на равных. И можно уже не бояться быть непонятым.       Бродячая собака, живущая под сердцем, тоже набирается силы, неуверенно и несмело ещё превращаясь в статного волка. Волка, готового порвать на клочки любого, кто посмеет посягнуть на его территорию.       Рита делает робкий шаг вперёд, и стоит Лёве перевести на неё взгляд — он и так почти утонул том, что увидел первым — в ярких Валеркиных глазах — бросается ему на шею. Девушка крепко прижимает его к себе, притягивая второй рукой и Валерку тоже, и облегчённо выдыхает. Другая на её месте уже давно бы расплакалась, но не она. Не тот характер и не та компания. Лёва обнимает её в ответ и чувствует робкую руку на своей спине.       Валерка на него не смотрит, но это и не важно: Лёве достаточно одной лишь мысли, что они ощущают друг друга куда полнее, чем все остальные, из-за обострившегося чутья. Что смогут выследить где угодно, если будет нужда. Своё ведь не теряют, своё находят.       — Как?.. — тихо спрашивает Игорь, глядя почему-то на Валентина Сергеевича, а не на Лёву. — Почему это сработало?       — Потому что Лагунов искренне хотел его спасти, а Хлопов — быть спасённым, — глухо отвечает доктор и отворачивается, чтобы закурить. Его мировоззрение трещит по швам и даже сигаретному дыму это не скрыть.       «Потому что единственное, что не смогло вытравиться из подкорки ни психиатром, ни временем — это жажда крови. Твоей крови, Валер», — крутится на Лёвином языке, но он не произносит ни слова. Только неловко улыбается и жмурится, когда Рита сжимает его в своих объятиях крепче.       А он ей, наверное, уже не как друг нравится… Лёве девочку неискренне жаль. Поделать что-то с сердцем, решившим всё ещё три года назад, там, на Омике, идущем в «Буревестник», он решительно ничего не может.       Отец Павел уводит Игоря поговорить куда-то на улицу, и Рита наконец отпускает их. Смешанный запах, окружавший ореолом, начинает рассеиваться, и невнятное молчание заполняет комнату. Блики от свечей иглами света впиваются в чувствительные глаза, и Лёва смахивает непрошеные слёзы. После превращения всегда так, уж он-то знает, хотя для него и в третий раз — как в первый.       — Что планируешь делать дальше? — хрипота в Валеркином голосе скрывает не то усталость, не то реальный интерес — не разберёшь.       — Не знаю, — Лёва дёргает плечом в неопределённом жесте и отводит взгляд. — Наверное жить. После того, как разрешим всё это, конечно же.       — Уедешь от нас? — язвит Рита. Её самолюбие рвёт и мечет от этой идеи, но повлиять на Лёву она никак не может.       — Как Валентин Сергеевич скажет. Всё-таки я его помощник, — он скрывает за многозначительной паузой собственную неловкость. В комнате повисает молчание — словно тихий ангел нерождённого мента перепархивает туда-сюда. Им не о чем говорить, на самом-то деле. Лёва чувствует, как до боли знакомо зудят от голода клыки и задаёт вопрос, крутящийся на кончике языка. — А куда ты потом, Валер?       В лазоревых глазах напротив плещется ответ. Никуда. В огонь, воду или медные трубы — самоуверенным шагом на тот свет. И уже не переубедить.       — Не знаю, — словно бы повторяет его слова Валерка. Он ни за что не произнесёт то, что давным-давно для себя решил. Стратилату с добрым сердцем нет места в этом жестоком мире. А уж огонь, серебро или святая вода речки Рейки, не так уж и важно.       …если подумать, они оба теперь неприкаянные.       — Поехали вместе? — на пробу спрашивает Лёва, обмирая глубоко внутри от собственной наглости. Рита морщится: надежда в его голосе воспламеняет её ревность, как спичка, брошенная в лужу бензина. Насмешливый внутренний голос тянет, как бы между делом, так и не вытравленный из памяти пионерский мотив: «Возьми своё сердце, зажги его смело, отдай его людям, чтоб вечно горело!».       «Гори-гори ясно, чтобы не погасло», да, Рит? А жадничать-то нехорошо.       — Зачем?       — Ты не знаешь, что делать, и я не знаю. А вместе мы что-нибудь придумаем, — Лёва улыбается, пряча этим собственную нервозность, и комкает пальцами простыни. — Как в математике. Минус на минус даёт плюс.       — Кто тебе сказал, что это сработает? — Валерка сурово цыкает и скрещивает руки на груди.       — А кто тебе сказал, что нет? — Лёва наклоняет голову к плечу и улыбается уже по-настоящему: искренне и немного клыкасто, как улыбался тогда, в «Буревестнике», на линейке, в палате и в медпункте, когда бинтов на его лице было больше, чем голой кожи.       — Я поеду с вами! — Рита, уязвлённая тем, что про неё забыли, в показушной уверенности бьёт кулаком по постели.       — Это слишком опасно, — рационально подмечает Валерка. — Тебе с нами нельзя.       — Я не беспомощная!       — Ты человек, Рит. А я, нет, мы — уже нет.       Бездомная собака внутри визжит от восторга. Это «мы», брошенное просто так, доводит её до экстаза за долю секунды.       — И что? Я многое могу, вы без меня не справитесь.       — Это будет поездка в один конец, — в голосе Валеры ни грамма сомнения. Он для себя всё решил. И если Лёва последует за ним, то это будет концом для них обоих.       Сказочное «И жили они долго и счастливо, и умерли в один день» в самоубийственном контексте. Браво, режиссёр, как оригинальны все ваши идеи, зрители ликуют и преклоняются.       — Даже если так, — хрипло шепчет Лёва, глядя прямо в чужие лазоревые глаза. — Даже если всё закончится… так, я хочу идти за тобой. Потому что я всё ещё хочу стать твоим другом. А друзья защищают друг друга.       Один против всего мира, против жизни и смерти, против желания эту самую жизнь оборвать? В бессмысленном служении человеку, похоронившему самого себя? Как будто в первый раз.       И будь проклят тот Древний, который перекусал всю их школу. Лёва, нет, Лев, лично шею ему перегрызёт.       Умирать так с музыкой, верно?

Всё, кажется, вот маску я сниму И этот мир изменится со мной Но слёз моих не видно никому Ну что ж, Арлекин я, видно, неплохой!