Волк и его металлист

Сириус сдержал своё слово — вернулся без пяти минут полночь. Ксено в этот момент купал Луну, а Ремус как раз одержал верх в четвёртой партии. Он и Рег синхронно подняли головы на Сириуса — тот молча скинул куртку на пол и, не глядя на них, ушёл в спальню. Ремус нехотя посмотрел на Регулуса, но получил только безапелляционный кивок в сторону дверного проёма. И он пошёл. Он встал у дверного косяка, наблюдая за тем, как в полутёмном помещении, освещённом только глухим торшером в углу, Сириус дёрганными движениями стаскивал с себя джинсы. У него были выпирающие острые колени — тяжело поверить, что когда-то у Рема выпирали сильнее. Уже давно прошли года, когда он был окровавленным мешком костей и ран в объятиях Сириуса. Шрамы по-прежнему не позволяли ему оголять тело, не ловя на себе испуганные взгляды, но он окреп и набрал неплохую мышечную массу, в то время как Сириус оставался тонким и жилистым. И высоким — чтобы смотреть ему в глаза, приходилось слегка запрокидывать голову. Возможно, поэтому он часто садился, когда они вели диалог. Сейчас он стянул с себя майку, оголяя торс, и Ремус заметил лиловый синяк на плече — будто он врезался обо что-то с размаху. — Хорошо приложился, — он негромко заметил. Сириус бросил на него насупленный взгляд, затем демонстративно резко выключил ночник и рухнул на кровать. Пока он шелестел простынёй, устраиваясь поудобнее, Ремус закрыл дверь. Комната погрузилась в темноту, но волчье видение без труда могло разглядеть свёрнутый в позу эмбриона силуэт на кровати до мельчайших подробностей. Рем не в первый раз жалел о том, что у них не было кровати нормальных размеров, и сегодня этот вопрос встал особенно остро: будь у них чуть больше дюймов в ширину для сна, они смогли бы молча расползтись по разным углам и продолжить негласный бойкот. Сейчас такой привилегии не имелось, поэтому надо было искать компромисс. Он начал издалека, присаживаясь на жалобно звякнувшую кровать. Сириус не воспротивился, только подтянул ноги ближе к груди. Он не шевелился, пока Рем медленно расстёгивал ремень и стягивал брюки. Вскоре с плеч сползла рубашка — аккуратно сложив её на спинке кровати, Ремус лёг за Сириусом. Несколько секунд молчал, дыша ему в шею и прислушиваясь к ответному недовольному сопению, потом осторожно пробрался ладонью на впалый живот. — Сириус, — полушёпотом позвал он. Недовольное сопение усилилось, а мышцы пресса заметно напряглись. Рем мягко потёр их подушечками пальцев. — Отвали, — Сириус вяло взбрыкнул ногами. — К Ксено в ванную? — Ремус уточнил, и получил не менее язвительный ответ: — В спальный мешок Луны. Ты мелкий. Вместишься. Ремус улыбнулся: мелким его уже давно нельзя было назвать, и они оба отлично это знали. Но если Сириус сейчас нуждался в самоутверждении, то пусть. Они замолчали — Сириус по-прежнему упрямо смотрел перед собой, а Ремус гладил его чуть ниже пупка. У них никогда не было ссор в Англии, ничего серьёзнее обгрызенной в волчью ночь мебели или расхождений в музыкальных вкусах, и происходящее сейчас было той ещё неизведанной территорией. Ремус действовал на ощупь. Он знал, что на ощупь Сириусу всегда нравилось — настолько голодным до тактильного контакта он мог назвать разве что самого себя. Потихоньку, план срабатывал: дыхание Сириуса становилось глубже, и он, ещё недавно воюющий за независимость в постели, невольно жался лопатками к груди Рема. Холод голубых аристократических кровей таял под согревающим дыханием волка. Во всяком случае, так ему показалось. Но когда губы Ремуса коснулись тонкой складки кожи у основания шеи, а горячие пальцы неуклюже пролезли под кромку нижнего белья, Сириус вдруг сипло прошептал: — Ты поэтому никогда не прикасался ко мне языком? От неожиданности Ремус замер. — Что? — он глупо пробормотал — хотя отлично знал, что Сириус имел в виду. — Поэтому, Рем? — настойчиво повторил Сириус. Его голос перешёл с шёпота на негромкий шелестящий звук: в нём не было злости или возмущения, но читалась какая-то горечь. Волк недовольно скрёбся и скулил, желая зализать своего парнишку до тех пор, пока на поджатых губах не расплывётся фирменная Блэковская улыбка — Ремус попытался оправдать себя убедительным поцелуем в плечо. — Ты тоже не любитель некоторых сексуальных практик, — хмыкнул он, и со стороны Сириуса послышался чертовски тяжёлый вздох. — Но я тебя не привлекаю. Моё тело тебя не привлекает. Даже отвращает, выходит. Понадобилось прикрыть глаза, чтобы собраться с мыслями. Чёрт возьми, Сириус тоже себя так чувствовал, когда ему было семнадцать и он стыдился своих прыщей? Рука снова ожила, нащупывая жёсткие волоски у основания пока ещё мягкого члена. Ремус с нажимом провёл по всей длине и надавил пальцем на головку. Свободная ладонь легла Сириусу на плечо, приглаживая большим пальцем. — Я выгляжу как человек, которого отвращает твоё тело? — Пока не убеждён в обратном, — Сириус буркнул, и это было сделано явно из упрямства: под ладонью Рема плоть стремительно твердела и мокрела, отзываясь на ласку, да и сам Сириус отчаянно жевал губу, — должно быть, позабыв, что Рем отменно видит в темноте — не желая показывать удовольствие слишком явно. Через несколько минут, когда в боксерах стало слишком тесно, ткань потемнела от влаги, а настойчивые поцелуи Ремуса сползли на шею и в ход пошли лёгкие прикусывания, Сириус сдался, рассыпаясь на тихое мычание в подушку. Он инстинктивно подавался бёдрами навстречу ладони в попытке ускорить темп — к его недовольству Рем не только сбавил нехитрые манипуляции пальцев, но и придавил бок рукой, пресекая попытки двигаться. С физическим превосходством волка совладать было непросто. — Я могу убеждать тебя следующие пять минут, следующий час или всю ночь, выбор за тобой, — Рем проговорил ему в изрядно обслюнявленное ухо будничным тоном, и отчётливо увидел, как кадык Сириуса нервно дёрнулся. — Дверь, кстати, незаперта. — О, ты только сейчас об этом вспомнил? — пропыхтел Сириус и сорвался на стонущий звук, когда пальцы Рема снова сильно надавили внизу и тут же выползли из белья: это уже вызвало раздражённый полувсхлип. — Мне пойти закрыть? — Рем коснулся кончиком носа тонкую кожу возле уха, раскрасневшуюся от возбуждения. Затем прикусил мочку. Молчание Сириуса точно не было согласием. Его хватило на двадцать минут, во время которых он то млел и размякал, то вспоминал про свою обиду и снова впопыхах пытался себя собрать. Его беспомощные попытки быть холодным и неприступным разбивались о то, что с каждым замедлением он сам тянулся к Ремусу, с каждой остановкой — просил добавки. Когда он, подварено красный, взмокший от пота и сбивчиво дышащий даже от самых мимолётных касаний, признал, что доводы Ремуса достаточно убедительны, тот сжалился и участил темп, помогая достичь пика. Рассечённую детским шрамом ладонь заполнило вязким и тёплым — дело сделано. — Это жульничество, — Сириус буркнул уже куда более смиренным тоном, обмякая в руках. Рем машинально вытер ладонь о простыни и крепко прижал порозовевшее от жара тело к груди. — Да, — бормотнул на ухо. — Прости за это. Сириус невнятно угукнул — это можно было распознать и как прощение, и как «придурок, почему ты раньше этого не сделал». Семи лет отношений достаточно, чтобы выучить наизусть самые тайные желания своего парня — те нежные и уязвимые стороны, о которых он не признается даже себе. Секс никогда не был проблемой для Ремуса: даже когда Сириус молчал, его желания были намалёваны у него на лбу красочной афишей. Если бы и во всём остальном было так. — Рем? — Сириус полушёпотом позвал его. — Ты уверен, что не гей? Ремус вздохнул: во всём остальном — всё было не так. Не только потому, что Сириус не открывался ему, но и потому, что Ремусу было сложно показать хороший пример. — Ты никогда раньше об этом не говорил, — Сириус снова попытался его разговорить. Рем снова струсил. — Ты никогда не спрашивал. — Тогда как?.. — Забудь, Сириус, — Ремус мягко, но настойчиво заставил его утихнуть поцелуем в висок. — Забудь, что я вообще это сказал. Я здесь. С тобой. Сейчас. Этого недостаточно? Сириус не ответил, и Рем сцепил пальцы у него на груди в замочек. Волк знал, что его парнишку это успокаивало — и встрепенувшееся раздражение в Сириусе действительно затихло, сменяясь терпением. Он накрыл ладонь Ремуса своей и может, это было не принятие — но компромисс. Временное перемирие. Вскоре он уснул. Ремус за ту ночь так и не сомкнул глаз. Некоторые истины лучше оставлять неозвученными — Ремус знал это как никто другой. Поэтому он не понимал, чёрт возьми, как из него выплеснулись те слова. Он ведь клялся никогда не говорить об этом Сириусу — не то, чтобы это было чудовищной тайной, но Ремус отчётливо понимал, что Сириус… Сириус не поймёт. Он и сам не понимал. Не понимал, как это работало. Он знал одно: с Сириусом было тепло. Ремус хорошо помнил их первую осознанную встречу — вернее, осознанную для Сириуса. Когда тот впервые увидел его, как живое существо. «Как человека», Рем сказал бы ещё несколько лет назад — сейчас, когда он стал взрослее и осознаннее относился к своему волку, это слово уже не подходило. Они стояли на мусорной куче — он, Джеймс, толпа подростков с перекошенными лицами, которые Рем не запоминал и уродливыми словами, которые не принимал на слух. Его тело ныло от прошлого полнолуния, свежие раны на спине тянули болью при каждом шаге, скрипка шла по рукам, а он, топчась в грязи, из последних сил сдерживал воющего волка. Скрипка была не просто музыкальным инструментом — она была единственным источником спокойствия. Последней ниточкой матери. Когда она угодила к Сириусу, случилось непредвиденное: скрипка оказалась у Ремуса в руках. Он почти сразу забыл об этом акте щедрости — он, Ремус Люпин, но не волк. Волк машинально навострял уши каждый раз, когда парнишка со слишком пышной для школьного этикета шевелюрой проходил мимо. Это не было интересом, но было чем-то. Потом случилась пьяная выходка Джеймса — Рем плохо помнил, за что ему попадало в этот раз, потому что никогда не задался этим вопросом. Звери бьют, чтобы показать своё превосходство — люди в этой тактике преуспевают в особенности. Но Сириус неожиданно пошёл против толпы: вырвал его, сопливого и замаранного, из лужи. Потом потащил к себе, и это было тоже странно, но Ремус не задавался вопросами: он брал, что дают. Ему дали тёплую ванну. Одежду. Регулус, запах которого был чуть мягче и нежнее чем у брата, нёс ему один сэндвич за другим, забивая ноющий желудок. Любопытство изголодавшегося затравленного зверя, забитого собственным носителем, росло в геометрической прогрессии, но Ремус, Ремус-человек не был заинтересовал ни в одном из Блэков ни на каплю: он думал только о роскоши поместья, где разве что туалетная бумага не была сделана из драгоценностей. А вот неосторожно брошенные в ванной кольца и серьги, рассыпанные по гостиной украшения, столовые приборы в нижнем ящике буфета… Сириус Блэк был достаточно глуп, чтобы подпустить его к семейному золоту. Ворованные сэндвичи и батончики в школе многому научили Рема, и он без зазрения совести применил свои навыки мелкого воришки и здесь. Стыдно ему так и не стало — ни когда Сириус выбивал из него кишки, ни когда позже раз за разом припоминал эту ситуацию. Ремус не стыдился этого и сейчас: на его облезлый хвост наступали оборотни с нешуточно острыми клыками, а у Блэков этих драгоценных ложечек и украшений хватит, чтобы трижды подавиться. Но во время спектакля что-то стало меняться. Возможно дело было в том, что они вынужденно стали проводить каждый день вместе. Возможно в том, что Сириус неподдельно восхитился его музыкой — Рема никогда не заботило, что о ней думают, но этот восторг был приятен. Возможно в том, как Сириус ловко переворачивал ту смешную рождественскую историю с ног на голову — и это, пусть требовало доработки, было действительно чем-то свежим. Новым в серой жизни Ремуса. А потом случился он. Первый поцелуй? Первый сэндвич. Первый сэндвич, отданный Сириусом ему в столовой — Рем умирал от голода, но это было не страшно, так, нормальное состояние медленного умирания, ничего особенного. И тут перед его носом появляется дымящий сэндвич. Рем несмело улыбнулся, а волк завилял хвостом. Его фиксация усилилась: Сириус был уже не просто странным пареньком, который когда-то всучил ему скрипку и зачем-то потащил к себе умыться после лужи — Сириус стал источником питания. Волк доверяет тем, кто предлагает еду. Волк привязывается. А первый поцелуй? На лице Сириуса было написано, кто он, намалёвано горящими в темноте буквами: Ремус не знал, не мог говорить наверняка, но подозревал, что тот пьяный поцелуй — попытка задержать Сириуса рядом. Хотя бы на ночь. На час. На минуту. Не оставаться наедине с прессом ужаса, который методично крошил Ремуса на кусочки каждый грёбаный день. И желание что-то ощутить. Надежда. Вдруг?.. Самое удивительное, что это сработало: он почувствовал. И Сириус не ушёл. Сириус остался навсегда. И Ремус был ему так, так благодарен. Он перевязывал его взбитое в кровавые ошмётки тело. Он дул на раны и зацеловывал их, обнимал Ремуса, не обращая внимание на его уродливую внешность, на рыдания, люди во время рыданий особенно мерзкие и отталкивающие, в особенности парни — но Сириус оставался рядом. Любил его. Был там, где не было матери и отца, не было ни одного живого существа, а потом сыграл колыбельную — и волк, а вместе с ним и Ремус, потерял голову. Вывести вшей для него было проявлением любви. Снять куртку под дождём, чтобы накинуть на Рема после того, как тот чуть не порвал его в клочья на улице — проявлением любви. Устроиться на работу, чтобы они могли жить вместе — проявлением любви. Сириусу на него было не наплевать — и Ремусу тоже было не наплевать. В сгнившем, полумёртвом мозгу этот человек единственным вызывал что-то за пределами равнодушия и лёгкого раздражения. И волк цеплялся за него — что угодно, что спасло бы его от жестокости своего носителя. От душащей хватки Ремуса Люпина. Как мало, оказывается, этому живодёру было нужно: всего лишь, чтобы кто-то его приласкал. Было ли это единственным, что его влюбило? Жажда ласки? Нужда в спасении? Мог бы на месте Сириуса оказаться кто угодно другой? «У меня блохи». «Ну, будет одной блохой больше». Его сердце сжималось от нежности почти до слёз тогда — сжималось и сейчас. Боже, какими нескладными они были, какими маленькими — Сириус уже тогда его любил. А он? Он всегда чувствовал в своей любви что-то смутно неправильное. Что-то такое, что заставляло его сомневаться. Тот первый полноценный секс, неуклюжий от выбора смазки до упрямого желания Рема сдержать болезненный скулёж, был одной из многочисленных попыток понять, разобраться, раскусить себя. Как и все остальные попытки, эта только запутала его ещё сильнее — было хорошо, и вместе с тем, было понимание, что было хорошо иначе. Он попытался разорвать всё после ситуации с Джеймсом, но когда Сириус вернулся, как щенок ластится к пнувшему его хозяину, не смог от него отказаться. Да он и не хотел, нет был рад — конечно, с Джеймсом вышла случайность, конечно, Сириус не хотел, он просто запутался! Сириус себя распутал — Ремус нет. Он любил Сириуса. Он хотел заползать под него своим костлявым телом в промозглые ночи, чувствовать на себе его поцелуи, слышать его скомканные слова любви — настолько нежные, насколько парни могут себе позволить. Но что-то в этом всём было иначе, чем у других людей. Что-то у них отличалось от тех же Лили с Джеймсом, и не только потому, что они мужчины, а у мужчин в отношениях по определению не может ничего быть нормальным. Ремус подозревал: Сириус любил его не так, как он любил Сириуса. Сириус любил его как… парня. Как любил бы на его месте Джеймса — со своими нюансами, но техника-то одна. Любил его за то, что он парень, у него сопутствующий набор органов, которые можно трогать ртом и пальцами, повышенное количество волос на теле, в которые он зарывался лицом, за мужскую энергетику, если она существует — хрен разберёт, Рем не знал, насколько всё эти шушуканья девчонок в туалете, которых он слышал благодаря волчьему слуху, серьёзны. Он знал одно: будь он девчонкой, Сириус бы на него не посмотрел. Будь Сириус девчонкой, наверное, всё было бы проще. Он долгое время убеждал себя в том, что это нормально — это человеческая любовь. Но годы шли, связь с волком крепла, и становилось всё очевиднее, что любовь Ремуса Люпина была любовью приручённого дикого зверя. Преданного, бескорыстного, готового защищать своего человека до последнего вдоха. Но в ней не было ни капли похоти. Ни капли того, что называют романтикой. Он мог обойтись без секса, но знал, что это важно. Он мог обойтись без поцелуев, но не чувствовал от них неудовольствия. Отдавать себя Сириусу было легко, но если бы в один день всё прекратилось, Ремус не ощутил бы разницы. Он знал, что испытал бы отторжение к любому парню, кроме Сириуса, даже от подобной мысли подташнивало, но Сириус… Сириус был своим. Это было так же просто, как и сложно: он любит Сириуса — и всё. Просто любит. Не больше и не меньше. Ремус принял это. Он не знал, что бывает иначе. Не знал, что может чувствовать что-то иное. Но сегодня, играя в шахматы с Регом и разговаривая на бессмысленные и одновременно невероятные значимые темы, он осторожно сказал: «Мне кажется, мы с Сириусом по-разному понимаем наши отношения». «Ты не пидор, ты просто урод, на которого никто, кроме этого придурка не посмотрит, — Рег отозвался так скучающе, словно это всегда было очевидно. — Но тебя, вроде, всё устраивает, в чём проблема?» «В меня влюбились, — мрачно пояснил Ремус, ставя ему очередной мат. — И кажется, это взаимно». Ни один мускул не дрогнул на лице Регулуса — только губы сжались чуть плотнее. «Как её зовут?» — сдержанно спросил он. «Элис». Её звали Элис. И волк был от неё без ума.