Кровь и хвоя

             Холодно. Очень холодно. Метель воет над головой, плачет, как безутешная мать. Глаза невидяще смотрят вперед, куда-то далеко, видя лишь смазанный белый на черном фоне. Ни единого огонька, ни единого проблеска, даже Луну заволокло в буране.       В приюте наверно тепло. Все спят под плачем-колыбелью вьюги, пока нянечки делают последний обход. Наверно, его уже хватились. Но это не волнует совсем. Он уже достаточно далеко, и никто не захочет отвоевывать его, щенка буржуйского, у крещенских морозов. Никто не будет волноваться. И он не будет. Это место не дом, это место — клетка. Но глаза всё ещё слепит снегом, пока ноги с трудом пробираются через сугробы. Платок совсем не спасает, да и как, если под ним лишь кофта. Ноги уже перестают чувствоваться. Он должен дойти. Он обещал. Только там он нужен и…любим. В памяти еще живут картины зелени берез и елей, еще слышится пение птиц поутру, чувствуется солнце, июльское, столь ласковое и теплое. Будто касания Ангела. Да, его Ангела, что и привел его в лагерь.        Ангел добр, Ангел ласков, Ангел не сделает ему больно. Ангел ждет его там, в домике меж сосен, утонувшем в запахе смолы и хвои. И он дойдет. Обязательно. Облачка пара выходят с трудом. И грудь так болит, словно вновь в чьей-то жестокой хватке. Кончики пальцев совсем не слушаются его воли. И спать так хочется…просто прилечь, задремать на пару минут. Снег как перина. Как шуба с теплым мягким мехом, шуба Снежной Королевы, что заморозит его сердце одной льдинкой. Это трезвит. Не поддаваться, не спать, держаться.       Рай ведь так близко. Эдем, божий сад, о котором перед сном рассказывала мама. Мамы давно нет, есть лишь бережно хранимый крест и вожделенный Рай за порогом, где всегда тепло и сыто, где его больше не ударят. Где Ангел вновь сидит с какой-то книгой, проходясь внимательным взглядом по строчкам. И глаза у Ангела голубые-голубые, как чистое погожее небо. И он вознесется однажды в это небо. Лишь бы дойти.        Но кажется, он уже сходит с ума. Его Ангел здесь. Стоит, храня всю ту же нежную улыбку на бледном, будто смерть лице. И ангел уже перед ним, стоило лишь моргнуть.        «Пришел ко мне?» — голос звучит, будто ото всюду.- «Славный мой ребёнок»       Он чувствует эти руки, чувствует и тянется в ответ, уже едва дыша. Холодно, но ради этого и шел, сквозь метель. Ангел звал его. Точно звал. И Ангел тут, в своей белой рубашке, в неизменном алом галстуке. Столь же алом, как и глаза в штормовой ночи.        «Ты скоро умрешь.» — ангел честен, принимая его в обьятия. Светлые волосы только порошил снег.        «Я знаю» — стало ответом. Сил совсем мало. Но слабеющие с каждой секундой руки цепляются в одежду. Отглажено и белоснежно, образцовый вожатый.- «Но я хочу вечно быть с вами.»        «Ты потеряешь всё. Ты готов на это?» — ладонь проходится по темным волосам. Как летом. Ах, сколько он делал, чтоб получить это касание.       «У меня ничего нет. Только вы. Позвольте остаться.» — вырывается из сердца. Веки смыкаются.        «И ты сделаешь всё ради этого?»       «Да» Это, верно, сон. Видение. Как у того мальчика, что ушел на христову ёлку. И он, видимо, уйдет.       «Пей» — выводит из грез ангельский голос        Но в нос бьет сильный запах стали. Заиневшие ресницы с трудом распахиваются. Что-то алое капает на снег. На белоснежной коже, среди синеватых вен, что казались реками под толстым льдом, виднелось разрастающееся алое пятно.        «Пей», — терпеливо повторяет Ангел. Губы несмело примкнули к ране. И он пьет. Жадно.        «Приимите, ядите; это Мое тело. Затем Он взял чашу, возблагодарил и подал им, говоря: пейте из нее все. Ибо это есть Моя кровь.»— слышится в памяти смутно знакомый голос, что читал ребенку много лет назад.        И льдом пронзает каждую клеточку тела, после за миг бросая в адский жар. Его трясет. И больно так, что криков не сдержать. Слёзы выступают на глазах. Но холодная ладонь вновь касается его. И всё становится хорошо. И он ластится под касания, будто щенок, погружаясь в негу.        «Ешь», — выводит из блаженного состояния ангельский глас. Распахиваются вновь белые ресницы.        Что-то алое видит замыленный взгляд. Что-то с сильным запахом, еще отдающее паром, такое теплое по сравнению с этой непогожей ночью. И только сейчас вспыхивает голод. Рвущий изнутри, болезненный, как в самые паршивые дни в приюте. Ангел добр. Ангел дал ему возможность насытиться. Он впивается зубами, отрывая первый кусок. Теплое парное мясо. Слюна капает, а он откусывает ещё, жмурясь от удовольствия. Так вкусно. Кровь заливает глотку. Но от этого только лучше. Насыщение идет, такое незнакомое доселе. Он держит шмат в руках, прямо зубами овырывая кусок. Сырое, слизистое, жирное. Чавкающие звуки наполняют лес. Дышать тяжело. Он сгрызает всё, отдирая от кожи, жадно заглатывает, почти не жуя, ломает кости, выпивая досуха и даже не выплювывает жилы. Оно мягкое, сочное, похоже на жирную свинину. Тело трясет, но это насыщение… Так хорошо.        Мясо кончилось. Ощущение сытости отдается в животе. Так хочется спать, что веки закрываются сами…        Он снова просыпается в тепле. В ногах Ангела, до носа только доносится запах стали и хвои. Он дома. Но приходится встрепенуться и отодвинуть хотя бы голову от колен. Лицо ещё в крови. Зачем зазря пачкать чистые брюки. Мягким движением холодная ладонь придвигает его обратно и поглаживает.        «Всё хорошо, ты молодец,» — доносится до ушей. Он слышит, что Ангел улыбается. Становится ещё теплее, но внутри, в груди. Он млеет от касаний, урчит под желанной рукой.        «Хороший мальчик» — доносится уже где-то на грани сознания. Мысли текут вяло. Но всё, что сейчас полнит разум — одно осознание.        Он ошибся. Это не Ангел.        Это Бог.       Его Бог, пахнущий хвоей и кровью.