Сыпь на коже

— Фто ф рукой?       Скарамучча вздрагивает от разбившегося в глазах наваждения, которое осколками въедается в глазные яблоки, и пытается игнорировать скапливающиеся в уголках глаз слезы. Лишь смаргивает их как что-то ненужное и оборачивается.       Тарталья сидит с набитыми хомячьими щеками и пальцем тычет в сторону запястья Скарамуччи. Тот лишь пожимает плечами и крутит запястьем, наблюдая, как на фоне покрасневшей кожи чернеют буквы. — Просто сыпь выскочила, — бросает он в ответ. — Вот и расчесал.       Тарталья, наконец, прожевывает еду и задумчиво чешет затылок. — Тебе бы к дерматологу сходить. У тебя сыпь в который раз только на этом месте появляется. Может, аллергия какая...       Скарамучча лишь пожимает плечами, а сам под столом вновь чешет свое запястье, как будто ногти могли стереть то, что было отмечено судьбой.       Скарамучча не был мечтателем - скорее суровым прагматиком, который любит, когда все идет по его планам. Не по плану все пошло тогда, когда на его запястье появилось имя его родственной души. Парень знал, что метки могут проявиться не сразу, а потому упорно ждал. И чем старше он становился, тем больше требований у него возникало к своей второй половинке. Он считал, что рядом с ним должен быть человек образованный, такой же серьезный, амбициозный и поддерживающий Скарамуччу и его интересы. А еще это должна быть девушка.       Метка у него появилась только в возрасте 17 лет, когда он уже перешел на последний год старшей школы. У него уже были выстроены планы по поводу дальнейшего поступления и жизни в другом городе, но все это померкло, когда на руке тонким узелком сплелось имя - Каэдэхара Кадзуха.       Скарамучча помнит, как его сначала бросило в жар, потом - в холод. Все вокруг сузилось до метки на руке, а остальное смешалось в месиво страха и боли. Он действительно был напуган. Настолько, что, не выдержав, выбежал из кабинета посреди урока и заперся в туалете, где долго сидел на холодном кафеле, захлебываясь в слезах. Его соулмейтом никак не мог быть парень - это ошибка, и Скарамучча был уверен в этом. Но метка не исчезла ни на следующий день, ни через два и даже ни через неделю. Тогда Скарамучча зажег ее на запястье жгучим стыдом и терпкой ненавистью.       Он никогда не видел Каэдэхару Кадзуху в лицо, не знал даже о его существовании и надеялся, что они никогда не встретятся. Запястье левой руки он прикрыл напульсником и на любые вопросы о его соулмейте отвечал, что никакой метки у него еще нет. Пытался игнорировать тот факт, что рука нестерпимо чесалась, что на ней уже было имя - чужое, которому никогда не стать родным. Скарамучча даже не позволит этому случиться. А потом случился сам Каэдэхара Кадзуха.       Они столкнулись в коридоре, просто проходили мимо друг друга, как вдруг все вокруг словно замедлилось и потеплело, и Скарамучча зацепился глазами за этого парня, как за величайшее произведение искусства - изваянную из белого мрамора статую, утонченную и чувственную. Это были белые, словно перистые облака, волосы, с выкрашенной красной прядкой, бледная кожа, белые ресницы и красные, словно два рубина, глаза. Скарамучча никогда не видел Кадзуху до этого, но сразу понял, что это он. Сложно было не понять по тому, насколько сильно колотится сердце и как приятно вибрирует запястье под пульсатором.       Кадзуха тоже все понял. А потому подошел ближе и взял Скарамуччу за запястье, и оно отозвалось на нежные прикосновения точечным теплом, тогда как сам Скарамучча, увидев, как чужие пальцы проникают под пульсатор, встрепенулся и оттолкнул парня от себя. Кадзуха на это лишь испуганно похлопал глазами, но потом, будто прочитав мысли Скара, кивнул головой и удалился. А Скарамучча прекрасно запомнил свое имя, аккуратно выведенное на тонком запястье, не скрытое ничем, виднеющееся расцветающей розой посреди бледной кожи. Но розы - цветы с шипами, и Скарамучча уже укололся, ощущая, как сильно кричат мысли в голове и как нестерпимо чешется запястье. Вечером он панически тер свое запястье мылом и моющими средствами, глупо веря, что они могут стереть то, что находится не столько на коже, сколько под ней.       Как оказалось, Кадзуха совсем недавно перевелся в их школу по причине переезда и сейчас учился в параллельном классе. Он увлекался химией и биологией, после уроков по вторникам и четвергам посещал фотокружок, а все остальное внеурочное время проводил в библиотеке, где брал увесистые книги с художественной литературой и все время что-то помечал себе в блокнот. В классе, куда его перевели, учился его друг Горо, а также довольно быстро он нашел общий язык с Хэйдзо. Такой компанией обычно они и ходили, хотя Кадзуха оказался крайне общительным человеком, который легко заводил знакомства и с такой же легкостью их поддерживал. Всю эту информацию Скарамучча вытряс из Тартальи - тот был настоящим сундуком всех новостей и сплетен. О том, что Кадзуха - внезапно объявившейся соулмейт, Скарамучча умолчал. Сказал лишь, что ему просто важна эта информация, и Тарталья все выложил без лишних вопросов - он знал друга не первый год, а потому понимал, что из Скарамуччи выдавливать откровенность бесполезно.       Зачем Скарамучче эта информация? Откровенно говоря, он и сам не понимал. Пытался внушить себе, что это просто потому что "врагов" нужно знать, чтобы найти их слабые места - с Кадзухой он даже и не думал сближаться, наоборот, хотел отдалиться как можно скорее и как можно дальше. Однако парень совсем отказывался признавать тот факт, что ему попросту интересно, что же скрывается за этой призрачно-бледной оболочкой - такая же белоснежная душа или же все-таки нечто гнилое и до одури мерзотное. И чем больше Скарамучча узнавал о Кадзухе, тем меньше оставалось последнего. Кадзуха был мягок и светел, как солнечный луч после смертоносной бури. Если в нем и были минусы, они непременно перекрывались бьющими из него плюсами. И если у Скарамуччи минус на минус никогда не был плюсом, то у Кадзухи любой плюс был сильнее минуса. Дурацкая математика, в которой Скарамучча, казалось, был умен, вдруг потеряла всякий смысл. Особенно когда он обнаружил, что тянет самого себя в этот беспросветный смерч. Каэдэхара Кадзуха из простой надписи на руке превратился в желанный и дурманящий необъятный образ в голове. Хотелось больше и больше.       Все было бы куда проще, если бы Кадзуха вел себя подобающе: не сунул свой нос куда не надо, не высовывался чаще, чем нужно, не маячил перед глазами и не пытался подойти, не пытался уплотнить связь, заранее выстроенную судьбой, от которой Скарамучча так неистово пытался избавиться. Все это было одной большой ошибкой, и Кадзуха в ней - главный сбой. - Кажется, мы должным образом так и не познакомились...       Говорит тихо, но так нежно и трепетно, что Скарамучче кажется, будто он этот голос, мягкий и теплый, услышит с любого расстояния. Он старается не поднимать голову с тетради, а сам корит себя за то, что решил задержаться после уроков, чтобы сделать доклад по истории, и пошел в библиотеку. В библиотеку, где так часто сидит блядский Каэдэхара Кадзуха.       Запястье жалобно ноет, просит и просит о желанных касаниях, но Скарамучча душит эти мысли железной хваткой. - А должны были? - грубо бросает он.       Кадзуха как-то странно вздыхает - то ли разочарованно, то ли испуганно - но почти сразу же присаживается напротив и подставляет руку под голову. Смотрит и ждет чего-то, но Скарамучча остается непреклонен - хмуро смотрит то в тетрадь, то в учебник, а сам ни слова не понимает. И сидят они в таком напряженном молчании несколько минут. От ощущения чужого взгляда на себе Скарамучча чувствует себя отвратительно, но все же поддерживает вид того, что он очень занят и очень усерден. А Кадзуха в это не верит, но все равно ждет, когда парень напротив перестанет играть. И пусть терпение у него большое и почти нескончаемое, но его родственная душа была слишком очаровательна и в то же время слишком глупа, чтобы он мог продолжить безмолвно ждать.       Скарамучча возмущенно шипит, когда у него забирают книгу и тетрадь, а Кадзуха на это лишь улыбается и говорит что-то про то, что он слишком похож на обиженного котенка. Но Скара почти не осознает смысла сказанных слов. Просто смотрит в ответ и напряженно сжимает запястье, пока метка пылает от нежного взгляда алых глаз. И глаза эти, казалось, захватывали всего Скарамуччу в свой омут - дрожали, бегали туда-сюда, словно ловко собирали каждую его частику, пытаясь обнажить сердце, которое и вовсе замерло в предвкушении. И белые подрагивающие ресницы, обрамляющие их, словно застывшие узоры метели. Кожа белая-белая, а губы - ярко-красные, тонкие и, должно быть, приятно мягкие.       Скарамучча пытается отряхнуться от этих мыслей, но вместо этого цепляет носом терпкий запах вишни, когда Кадзуха внезапно перегибается через весь стол и оказывается непозволительно близко. - Вот тут ты мог бы упомянуть неудачную попытку экономических реформ, чтобы лучше раскрыть проблемы кризиса...       Кадзуха шепчет над самым ухом, интимно и зазывающе, указывает что-то в тетради, нависает так, что пряди игриво щекочут щеки Скарамуччи. Тот усердно пытается игнорировать плавящий шепот, пьянящий запах и хочет отодвинуть от себя Кадзуху, но, подняв глаза, утыкается взглядом в его шею, тонкую и изящную, а в открывшемся вырезе кофты виднеются острые изгибы ключицы.       И все вдруг холодеет. Ужас, животный страх пронзает Скарамуччу. Кадзуха был слишком красив, он тянулся к Скарамучче, а Скарамучча тянулся к нему. Связь между ними оказалась куда сильнее, чем Скарамучча предполагал. И это становится последней каплей.       Он отталкивает от себя Кадзуху. Сжимает мягкие плечи стальной хваткой и толкает, и Кадзуха едва не теряет равновесие. В его глазах - волнение и страх, которые плещутся, словно злые волны, готовые перевалиться за бортик нижних век, а губы, безмолвные свидетели, подрагивают.       Скарамучча срывается с места и убегает. Он знать не хочет, насколько больно мог сделать своему соулмейту, а воображение тем временем старательно вырисовывало картинки того, как слезы все же начинают скатываться по этим покрасневшим щекам, как нежный голос срывается на скрипучий крик. И от этого он просто ненавидел себя. Он ненавидел свою метку, ненавидел судьбу, ненавидел самого себя - но не мог возненавидеть Кадзуху.       А Кадзуха, стоя в пустой библиотеке, как прокаженный, наконец все понял. Собрал пазл до мельчайших кусочков, теперь бережно проводя по нему дрожащими пальцами, пытаясь найти в нем хоть малейшую трещину, хоть одну пробоину, за которую можно было зацепиться. Но пальцы бесплодно блуждали по ровной поверхности, и сердце жалобно скулило. Он понял абсолютно все в этот день. Взглянув на свое запястье, он мог лишь горько усмехнуться, провести пальцем вдоль вычерченного "Скарамучча Райден" и поцеловать с таким трепетом, будто этот поцелуй мог передаться на чужое запястье. Будто это могло хоть что-то изменить.       Скарамучча надеялся, что от него отстанут, что про него забудут настолько, насколько это вообще возможно. Он все еще думал о своей идеальной надуманной жизни, все еще верил в нее, как будто метки на руке не существовало. Пытался играть свою роль в полутьме огромного зала, где единственный зритель, Кадзуха, смотрит на эту игру с таким разочарованием, что подкашиваются ноги и путаются все слова. Но Скарамучча все еще верил.       Однако, когда Кадзуха действительно исчез, Скарамучча взволновался. Пару дней метка на его руке ни на что не реагировала, и парень обеспокоенно проверял, не исчезла ли та, но она мирно покоилась на его запястье и смотрела обиженно и оскорбленно. А Кадзухи нигде не было видно. Скарамучча не мог найти его ни в его классе, ни в фотокружке, ни в библиотеке. Горо и Хэйдзо необычно притихли и насторожились, все время о чем-то перешептывались и косо смотрели на Скарамуччу.       А потом Кадзуха объявился, и Скарамучча неожиданно для себя вздохнул с облегчением. Выглядел тот вполне обычно, как будто ничего не произошло и как будто он не исчезал бесследно. Только вот кидал он на Скарамуччу взгляды слишком нежные и теплые, улыбался мягко и будто вопрошающе: "Сколько еще ты будешь бегать?" А Скарамучча в ответ хмурился, скалился и сжимал запястье до синяков.       "Я в тебе не нуждаюсь", - вот что думал Скарамучча и что показывал всем своим видом. Но Каэдэхара словно не замечал этого. Скара пытался оттолкнуть его от себя, пытался поставить на этом недоразумении точку, но сам даже не мог подойти к Кадзухе, не мог позволить себе лишний раз взглянуть на него, потому что видел, как именно относился к нему Кадзуха - словно это было то, чего он ждал всю свою жизнь и перед чем готов был преклонить колени. Вот только Скарамучча не был чудом, скорее горькой таблеткой, которую Кадзухе придется принять, чтобы наконец-то снять с себя пелену мечтаний.       Кадзуха выловил Скарамуччу после уроков, когда тот собирался пойти домой. Его просто нагло схватили за руку и силком затащили в какой-то кабинет, прижав к стене. Стиснув зубы, Скарамучча зашипел, но ему зажали рот рукой и шепотом попросили вести себя тихо. И он, словно загипнотизированный, повиновался.       Кадзуха был настолько близко, что Скарамучча мог ощутить его дыхание на своей коже, услышать его духи, отдающие карамелью, и губами ощутить нежную бархатную кожу. Кадзуха не глядел на Скарамуччу - следил за тем, чтобы в кабинет никто не зашел - но Скарамучча смотрел на него. Смотрел внимательно и восхищенно, захватывая широко распахнутыми глазами как можно больше, словно каждая деталь - мазок искусного художника, сокрывшего в малом большой смысл. Каэдэхара Кадзуха - альбинос, и это было чем-то невероятным и прекрасным. Белые, как снег, волосы, пушистые и собранные в немного небрежный хвостик так, что пара прядей спадали тонкими струйками вниз. Светлые брови надломлены в легком напряжении, а глаза прищурены, над ними - белые волны чуть подрагивающих ресниц. И красная радужка глаз, которые все так же дрожали, обворожительно и маняще. А еще губы, такие же алые, сейчас сжатые в полоску, немного потрескавшиеся, но блестящие от гигиенички, которая пахла яблоком - Скарамучча смог уловить даже такое, и от этого кружилась голова.       Скарамучча не заметил, как Кадзуха отошел от него. Он лишь наблюдал за тем, как Каэдэхара вздыхает, прикрывая глаза, массирует виски и закусывает губу, а потом смотрит прямо на него своими алыми глазами, и Скарамучча просто забывается. И мысли в голове вертятся только лишь о том, насколько же прекрасен Кадзуха и насколько же это неправильно. - Нам нужно поговорить, - произносит Кадзуха, а Скарамучча может лишь кивнуть в ответ. - У тебя ведь метка на запястье, я прав?       И эта фраза будто становится оплеухой. Словно очнувшись, Скарамучча пошатывается и прячет запястье за спину, как какой-то преступник, жалкий и безобразный, загнанный в угол собственным преступлением.       Кадзуха на это действие лишь хмурится и отводит взгляд. - Я видел ее, нет смысла скрывать, - и произносит так обиженно, что Скарамучча чувствует укол совести. - Почему ты избегаешь меня? Я что-то сделал не так?       Скарамучча чувствует, как ярость поднимается в нем обжигающим паром, но он упорно молчит, потому что причина, простая и ясная для него самого, едва ли будет таковой для Кадзухи. Который, к тому же, смотрел с такой надеждой, что хотелось выть от распирающего чувства жалости внутри. - Я понимаю, это может быть большой неожиданностью для тебя, - Кадзуха несмело берет Скарамуччу за руку и мягким движением, словно несмелой просьбой, заставляет его больше не прятать свое запястье. - Я готов подождать столько, сколько тебе потребуется. Просто ответь мне: есть ли что-то, что я могу сделать для тебя?       Затаив дыхание, Скарамучча наблюдал за тем, как рукав его кофты приподнимается, как тонкие пальцы медленно, словно на пробу, стягивают напульсник. И вот - тонкие буквы виднеются на бледной коже. Кадзуха смотрит на метку как на какое-то сокровище, которое он, казалось, искал всю свою жизнь. А может, так оно действительно и было. Алые глаза блестели, метались туда-сюда, обводили каждую букву и присматривались, будто что-то могло оказаться ложью. Однако имя на запястье настоящее и нестираемое - Скарамучча уже пытался.       Кадзуха подносит свое запястье к запястью Скарамуччи, и на нем - имя, прорезаемое лиловой сетью вен. Оно не скрыто ни напульсником, ни длинными рукавами, рядом с ним не виднеются синяки, и кожа там не красная после долгих попыток стереть то, что высечено там судьбой. Кадзуха не пытался избавиться от Скарамуччи и даже не думает об этом, и от этого осознания Скарамучча чувствует себя трусливым беглецом, хотя бегство - единственное, что он мог себе позволить. Узник собственных предубеждений, боящийся свободы как чего-то дикого и аморального, хотя сам чувствует, что сердце жаждет совсем иного.       Кадзуха склоняется ближе, ведет носом по запястью Скарамуччи как ластящийся кот, смотрит вопрошающе и пугливо, но не встречает во взгляде Скарамуччи сопротивления - лишь странные робость и покорность, граничащие со страхом и неуверенностью. - Прошу тебя, позволь мне быть с тобой, - и Кадзуха целует запястье Скарамуччи.       И губы эти - словно оплеуха, болезненная и бодрящая в одно время. Пробудившись ото сна, в который его загнало собственное недоразумение в виде сошедшего с ума сердца, Скарамучче кажется, что губы Кадзухи буквально прожигают дыру в его запястье, словно это не губы, а окурок сигареты, который он вдавливает в чувствительную кожу.              Скарамучча отталкивает от себя Кадзуху, напуганный, загнанный в угол, пытается убежать, но его вновь хватают за запястье - за это чертовски неправильное, искаженное плевком судьбы-шутницы, запястье - и он хватает ртом воздух, пытается прийти в норму, но все, что он видит перед собой, все, о чем думает, это о том, насколько же неправильный он сам.       Он бьет всюду, куда только приходится. Закрывает глаза и просто бьет вслепую, а кулак тем временем разбивает Кадзухе нос и губу, оставляет синяки на скулах и плечах. Кадзуха болезненно щурится и задерживает дыхание, словно это то, что может спасти его от этого обессиленного гнева, при виде которого хотелось просто взвыть. И Скарамучча бил - Кадзуха терпел ровно до тех пор, пока очередной удар не повалил его с ног.       Скарамучча испуганно отходит в сторону, наблюдая, как Кадзуха пытается приподняться на локтях, а по щекам его текут слезы. Что-то колит внутри, и Скарамучча болезненно щурится, ощущая, как ком подкатывает к горлу, а в глазах скапливаются маленькие капельки - предвестники страшной грозы. - Да что с тобой не так?! - вскрикивает Кадзуха, непривычно царапая свой мягкий голос.       А Скарамучча на это лишь отворачивается и стремительно уходит, переходя и вовсе на бег. Потому что он чувствует, насколько же он неправильный и насколько сильно он проигрывает тому, что томится внутри. Потому что сам Кадзуха, сидящий на полу в синяках и ссадинах, выглядит неправильно. Неправильнее метки на запястье.       Раньше таких, как он, пытались лечить. Выжигали метки, снимали слой кожи, отрубали руку - делали все, чтобы запретной любви не существовало. Тогда люди считали это болезнью, а больных - проклятыми самой судьбой. Вот только после такого лечения люди не проживали дольше месяца. Медленно, но верно они увядали, а в глазах их была звенящая пустота, такая, что разила смертью.       Скарамучча действительно не понимал, что с ним было не так. В мире, где однополые метки приняты обществом, он все еще боялся этого как огня. И в то же время трепетно тянулся к Кадзухе, а потом вновь отталкивал его от себя. И мысль, что, возможно, в этот день он оттолкнул его от себя окончательно, горела внутри, поджигая все тело.       Всю ночь Скарамуччу лихорадило, и лишь метка была непривычно холодной. Скарамучча целовал ее, пока в голове картинками всплывало воспоминание того, как это делал Кадзуха. Но метка реагировала едва-едва, смешиваясь с темнотой комнаты. - Кого ты там все высматриваешь?       Тарталья пихнул Скарамуччу в плечо, продвигаясь ближе, чтобы выглянуть в коридор. Скарамучча на это шикает и заталкивает друга обратно и сам заходя в кабинет. - Никого, - бурчит он, а взглядом все же цепляется за проходящую мимо светлую макушку.       Внутри болезненно йокнуло сердце, когда Кадзуха, словно загнанный зверек, взглянул на Скарамуччу опустошенным взглядом и только вздохнул. Скару казалось, что его тело вот-вот разорвется на части, и одна камнем упадет вниз, а вторая обнажит сердце, которое непременно догонит Кадзуху и прильнет к ему со всей той любовью, что была заложена в нем. Скарамучча уже не понимал, чего хочет больше - отдалиться от Кадзухи или же стать настолько близким, чтобы нуждаться в нем, стать его неотъемлемой частью и отдавать всего себя, получая в ответ эти теплые поцелуи и нежные касания. Как бы то ни было, стереть Кадзуху из своей жизни он уже не мог. - Что у вас произошло?       Скарамучча растерянно хлопает глазами и смотрит на Тарталью как на упавший сверху птичий помет. - Тебе какое дело? - бросает он и злобно фыркает. Тарталья едва ли мог что-то знать о том, что происходит внутри Скарамуччи. - Ну я же вижу, что что-то не так, - не унимается рыжик, ниточку за ниточкой вытягивая из Скарамуччи огромный спутанный клубок. - То ты какой-то встревоженный, то Кадзуха какой-то побитый. Это ты его так?       Скарамучча поджимает губы и злобно сопит. Не хочется ему, чтобы в нем копались, хотя в то же время какая-то доля доверия к Тарталье вынуждала оставаться рядом с ним, ожидая, что тот самостоятельно доберется до правды и откроет Скарамучче глаза на то, что он боялся видеть. - Так, значит это все же твоих рук дело, - Тарталья вздыхает и страдальчески качает головой. - И за что ты его так? Кадзуха ведь хороший парень. В жизни не поверю, что он как-либо перешел тебе дорогу. Да и ты не настолько придурок, чтобы бить людей без причины. - Ну спасибо, - усмехается Скарамучча, но смех застревает комом в горле, и выходит лишь жалкое подобие усмешки. - Так ты расскажешь мне, в чем дело?       Тарталья чуть сжимает плечо Скарамуччи, словно тем самым пытается удержать его в этой шаткой реальности, которая буквально уходит у Скарамуччи из-под ног, когда он начинает думать о Кадзухе. Потому что внезапно весь мир без Кадзухи становится каким-то пустым, но в то же время пустить Кадзуху в этот мир и позволить быть рядом Скарамучча не мог.       Он, наверное, еще долго молчал, путаясь в своих мыслях, которые с каждой секундой становились все тяжелее и тяжелее, грозовой тучей нависая над сердцем, которое жалобно просило любви, разливая своими слезами тоску по всему телу. И Скарамучча хотел бы вырвать его из груди, если бы это было возможно и если бы Тарталья не положил свою руку на его плечо, которая словно отрезвляющий холодный дождь вытянула его из мыслей. - Он мой соулмейт, - произносит Скарамучча, и Тарталья удивленно охает, а потом улыбается по-дурацки радостно, и становится тошно. - Я этого не хотел.       Тарталья посмеивается и качает головой, словно Скарамучча только что сказал самую глупую глупость. Хотя, откровенно говоря, это и было глупостью. И Скарамучча понимал это, а потому поспешил отвернуться, чтобы скрыть румянец стыда на щеках, пока его друг наигранно утирал слезы и что-то бубнел про то, что "случай запущенный". - Чего ты не хотел? - спрашивает, наконец, тот и нагло ухмыляется. - Любить? Или просто испугался?       На последней фразе Скарамучча вздрагивает и неприятно щурится. - Я не боюсь. - Боишься. - Нет. - Еще как боишься, - вздыхает Тарталья. - Иначе бы не стоял тут и не трясся как школьница.       Скарамучча цокает языком и кидает Тарталье, что помощник из него хреновый, а тот даже останавливать его не пытается. Лишь ведет плечом и вновь вздыхает, словно Скарамучча - просто глупый ребенок. - Пойми уже наконец, что ты любишь его не по чьей-либо указке. Твое сердце это не программа, в которую заложен код. Ты чувствуешь к нему то, что сам хочешь чувствовать. Просто не признаешься себе в этом.       Скарамучча громко хлопает дверью, прежде чем оставить Тарталью одного в звенящей тишине кабинета. Он думает о том, что Тарталья - круглый дурак, у которого совета, вообще-то, просить явно не стоило. А еще он думает о том, насколько глупо звучала фраза о том, что он любит Кадзуху. Пока он держит свое сердце в узде, не может быть и речи о любви. Хотя сомнение, горькое и скользящее внутри леденящей тревогой, не давало покоя. А что если -       Скарамучча мотнул головой. Думать об этом совсем не хотелось.       А потом он оказался на глупой вечеринке, куда его затащил Тарталья. Из-за бесконечных мыслей и, откровенно говоря, из-за скуки, он влил в себя две бутылки алкоголя, значительно помутнив собственный разум. И это стало бы облегчением, освобождением от навалившихся переживаний, если бы не знакомые дрожащие глаза. И Скарамучча мог думать лишь о том, какой же, блять, Тарталья придурок.       Кадзуха выглядит привычно расслабленно, и Скарамучча может лишь позавидовать такой выдержке — отчего-то он уверен, что Кадзуха на самом деле тоже взволнован и тоже много думает о них. Что такое "о них" Скарамучча сам для себя ещё не определил, но на пьяную голову ему показалось, что это прозвучало достаточно убедительно, чтобы на секунду представить, как они с Кадзухой, живя вместе, проводили бы уютные вечера за просмотром какого-то тухлого шоу в объятиях друг друга. Выглядело это очень приятно, и Скарамучча расплылся в блаженной улыбке, наблюдая, как Кадзуха направляется к нему, чуть улыбаясь в ответ. Скарамучча фыркает, думая, что улыбаться Кадзухе — верх тупости, но улыбку со своего лица стереть не может. И Кадзуха словно пользуется этим, как минутным проявлением очаровательной слабости, присаживаясь рядом на диван, соблюдая достаточное расстояние, чтобы не спугнуть Скарамуччу и в то же время дразняще ощущать его взволнованное дыхание.       Скарамучча ждёт, что Кадзуха что-то скажет, чтобы потом язвительно ответить ему, как он уже привык это делать, но Кадзуха вместо этого просто прикрыл глаза и устало вздохнул, укладывая голову на спинку дивана. Скарамучча следил за ним со стороны, словно силясь найти в его мягких чертах хоть что-то отталкивающе, но Кадзуха в полутьме комнаты был чертовски прекрасен, и Скарамучче оставалось лишь злобно вздохнуть. - Почему ты сидишь тут один?       Скарамучча щурится так, словно услышанные слова - какая-то погрешность в его сознании, а Кадзуха тем временем поворачивает голову в его сторону и глядит расслабленно и спокойно.       Скарамучча пожимает плечами. - Хочу просто побыть в одиночестве. - Я мешаю?       Скарамучча нелепо сверлит взглядом ковер у дивана - дурацкий снежнайский ковер со странным узором. - Не мешаешь.       Скарамучча сваливает это негласное согласие на свою пьяную голову - негласное согласие на то, чтобы человек, которому пора бы исчезнуть из его жизни, все же остался здесь и стал чуточку ближе, чтобы Скарамучча наконец смог понять собственное трепещущее сердце.       Кадзуха улыбается и вновь отворачивается и прикрывает глаза. Скарамучча думает, что, наверное, тот так и уснет скоро, но Кадзуха вместо этого неожиданно пропускает тихий смешок и спрашивает: - Хочешь, я расскажу тебе о странах, в которых был?       И Скарамучча вновь соглашается. И Кадзуха действительно рассказывает ему о своих увлекательных путешествиях. Скарамучча мог только удивиться тому, в скольких странах побывал Кадзуха, и с интересом разглядывать фотографии на чужом телефоне. Кадзуха оказался на удивление хорошим рассказчиком, и шепот его оглаживал краснеющие щеки Скарамуччи, когда тот решил подсесть ближе. - Однажды, - Кадзуха шепчет близко-близко, опаляя своим дыханием, - я возьму тебя с собой и покажу тебе весь мир.       Наверное, не будь Скарамучча пьяным, он бы повел себя иначе - вновь оттолкнул бы Кадзуху, вновь сбежал, вновь попытался бы забыть все произошедшее. Но вместо этого он опять дал негласное согласие, расплывшись в глупой улыбке, на которую Кадзуха смотрел с такой нежностью, будто ничего желаннее для него не могло существовать.       А потом в его голову закралось это противное "а что если", которое маленьким жучком начало стремительно поедать весь здравый смысл, который Скарамучча так упорно взращивал в себе.       А что если?...       Скарамучча задумывается об этом, а потом хватает Кадзуху за ворот свитера и притягивает к себе.       А что если?       Кадзуха глядит удивленно, немного напуганно, но с такой надеждой, что та, казалось, смогла уместить в себе целый океан, который вот-вот грозился разлиться по бледной коже, если скарамуччино "а что если" вновь станет "ни за что".       Но Скарамучча может думать лишь о том, что "а что если" кажется не таким плохим вариантом, и целует Кадзуху.       Словно пытаясь распробовать, Скарамучча задумчиво сминает чужие губы и чуть прикусывает, вслушиваясь в чужое взволнованное дыхание, от которого внутри все словно переворачивается. Скарамучча проводит рукой по волосам Кадзухи, мягким и пушистым, оглаживает лопатки и приобнимает, притягивая ближе к себе, и Кадзуха будто бы тает от этих ласк. Метка на запястье приятно пульсирует, и внутри тягуче тянется жгучее желание быть ближе, насколько это вообще возможно, и Скарамучча прижимается к Кадзухе всем телом, ощущая, как бешено колотится собственное сердце.       А что если?       И Скарамучча открывает глаза. Кадзуха, покрасневший и взволнованный, глядя на то, как Скарамучча медленно отстраняется, тянется к нему обратно, смыкает руки за его спиной и притягивает обратно к себе, утыкаясь в его плечо. Скарамучча запоздало замечает, насколько же сильно тот дрожит. - Ты решился? - несмело спрашивает Кадзуха. - Ты позволишь мне быть с тобой?       И Скарамучча противно морщится. Кто он такой, чтобы позволять что-либо? Он мгновенно ощутил себя гнусным вором и лжецом, который должен ответить за содеянное, но который почему-то вновь получает это протянутое на раскрытой ладони сердце.       "А что если" оказалось не таким страшным, как Скарамучча мог вначале вообразить. Наоборот - оно оказалось приятным и даже желанным. Но ответ просто не мог слететь с языка.       Скарамучча неловко ведет плечом, и Кадзуха выпрямляется, теперь глядя Скарамучче прямо в глаза. И тот понимает - Кадзуха ужасно устал, и он нуждается в прямом ответе. Скарамучча же нуждался в понимании самого себя.       Он чешет свое запястье, и метка на это отзывается взволнованной дрожью, словно и сама ожидает ответа. - Наверное? - спрашивает Скарамучча скорее самого себя и тут же морщится. - Я не знаю. Правда.       Кадзуха поджимает губы и понимающе кивает. Выглядит расстроенно, но всем своим видом пытается не показывать этого. Выходит хреново. Скарамучча с сожалением смотрит на то, как дрожат его губы и как часто он моргает, смахивая набегающие слезы. Он боязливо перехватывает руки Кадзухи и поглаживает его метку, с волнением наблюдая за тем, как Кадзуха нервно прячет глаза.       Вина за собственные чувства разлилась горечью по горлу, и к глазам подступили слезы. Он не понимал, почему же он не может просто ответить взаимностью, как и не понимал того, сколько же ему понадобится времени, чтобы принять эти чувства в себе. А Кадзуха попросту устал ждать. Почему-то Скарамучча знал: Кадзуха подождет столько, сколько потребуется. Но какова цена этого ожидания? Парень напротив выглядел очень усталым и болезненным. — Кадзуха, — сипло произносит Скарамучча, настолько тихо, что ему кажется, что Кадзуха его попросту не услышал. — Ничего, — доносится в ответ так же сипло. — Я помогу тебе.       Скарамуччу мягко заключают в объятия и проводят рукой по спине, и он утыкается в плечо Кадзухи, чувствуя приятный аромат одеколона. — Мы вместе со всем разберемся, — вновь шепчет Кадзуха и усмехается куда-то в шею Скарамуччи. — В конце концов судьба не может ошибиться. В отличие от нас у нее нет второго шанса.       Скарамучча, несмотря на бушующие холодные волны страха внутри, все же улыбается. Если судьба не ошибается, тогда все будет так, как действительно должно быть. И они с Кадзухой вместе пройдут этот путь, ведомые призрачным течением времени и нитями сотен случайностей.