Что тогда важно?

Удар. Бровь рассечена, и кровь маленькой струйкой бежит по лицу, капает с подбородка, становится лужей. В ту же лужу попадают слёзы, частично вызванные ударом, частично обидой. С каждой слезой становится хуже - дышать труднее, пытаешься сделать вдох поглубже, но кулак, летящий в лицо, прерывает попытку. Второй удар, на этот раз в шею. Дышать невозможно. Перед красная пелена, колющая глаза солью от слёз. К горлу, ещё горящему от недавнего удара, подступает ком. Хочется убежать, испариться, пропасть. Боль нестерпима. Появляется надежда на побег, они отступили, поворот, попытка подняться… Не получилось. Третий удар. Н а третьем ударе закончилось бессмысленное насилие – азарт и горячая кровь нападавших охладились. Их было трое: один бил, другой следил за улицей из мрачного, пахнувшего всеми выделениями человека серого переулка, а третий отпускал унижающие фразы. Может, они даже сохранились бы в памяти, не будь удар и потеря дыхания такими сильными. Плюнув в лицо, они развернулись и побежали. След от обуви на мокром после дождя гравии стал лужей, куда стеклась кровь.       Пусто. Очень пусто внутри.       Почти бездыханное тело, которое не может даже заплакать (воздуха едва хватает на отдышку), упало с тихим сипением к той же земле, на которой пару секунд назад стояли трое парней в пухлых чёрных ветровках. Состояние шоковое. Горячая линия крови, текущей вдоль лба, нисколько не способствует активной мозговой деятельности, наоборот. Остаётся только лежать, ждать помощи прохожих и повторять у себя в голове: «За что так жестоко?» Минутами тремя ранее жертва спокойно прогуливалась по вечернему району – солнце медленно садится, в домах зажигаются светом окна, просыпаясь на пару часов, пока не потемнеет. Машины практически не ездят, люди идут только домой, промокшие, ругающиеся на погоду, грязь, сырость. Обстановка казалась домашней. Свет солнца ощущался греющим, несмотря на близящуюся к нулю температуру воздуха, ставшую после дождя ещё холоднее. Жизнь текла спокойно, буквально размеренно. Вечерняя прогулка должна была стать приятным отдыхом в конце дня. Но запах свежести сменился потом и привкусом железа, греющие лучи солнца – сильным щипанием около глаз, живущие своей жизнью прохожие – тенями на стене. Хотя, если смотреть глазами стороннего наблюдателя, тенью на стене стал, скорее, избитый.       Он поднялся, осмотрел переулок и разрыдался. Припав к стене, парень окончательно стал похож на маленького обиженного ребёнка. В нём укреплялась густотой в горле жалость к самому себе. Солнце, начавшее падать, резало глаза в перерывах между приступами слёз, прохожие казались надменными, цинично безразличными к нему, хоть на самом деле просто не замечали фигуру в тёмном переулке. Его могли выдать только всхлипы, но рука, закрывающая рот, мешала им достигнуть других людей. Человек очень уязвим в таком состоянии жалости к себе. Практически любая мысль, любое воспоминание о лучшем времени вгоняла ещё сильнее в фрустрацию. Она же заставляла чувствовать себя покинутым всеми – гнев на безразличных прохожих кипел. «Как вы не видите, я на грани, мне так плохо, почему вы замечаете?!» - злость бурлила, пузырьками взрываясь о стенки кастрюли. «Да заметьте вы меня, помогите мне!» - захотелось крикнуть. Но взорвался последний пузырик. Парень остановил себя, стараясь стать тише. Он вспомнил, как отвратительно выглядит, тем более сейчас, полный жалости к самому себе. Чёрная чёлка в грязи, мокрая, пачкающая при наклоне головы кофту, некогда белую; лицо пострадало сильнее: синяки, запёкшаяся кровь, - и к тому же, начинает опухать.       Да и что он может сказать? Нападавших он не знал, в больницу или в участок ехать поздно, дома ждут родители. Пришлось собраться и, натянув капюшон, идти домой. «Хорошо, что они напали на обратном пути» - грустная улыбка и нервный смешок вырвались сами собой, - «Представляю, как бы я в таком виде шёл через весь район». Смех, появляющийся сам собой. Истеричный смех. И снова слёзы.