Common sense

Кажется, это давно перешло все рамки. Давно перешло все границы, черты и ограничения. Все давно потеряло здравый смысл, да и был ли здесь здравый смысл? Это же так глупо. Все так глупо. Инид лежит на кровати и смотрит в потолок. Думает обо всем. Точнее сказать, об одной конкретной вещи, сводящей с ума, заставляющей бледную кожу покрываться мурашками, а вечно смеющиеся зрачки расширяться. Кажется, все, что Инид не убивает, заставляет ещё больше влюбляться в соседку по комнате. Любить Уэнсдей — как играть в кошки-мышки. Никогда не знаешь, когда тебе будет больно. Минное поле. И Инид никак не может с него выбраться, один шаг по мягкой траве и три — по бомбам. И ради этого одного мгновения счастья Синклер готова хоть тысячу раз удариться, пораниться, почувствовать, как сердце ко всем чертям разрывают чужие когти. Уэнсдей может убить одним проблеском своего пронизывающего взгляда. Её глаза — самое опасное, самое жестокое оружие, что только видел свет. Этот тёмный взгляд быстрый, пронзительный; Аддамс будто насквозь всех видит. И Инид вовсе не удивилась бы, узнав, что так оно все и есть, и Уэнс умеет читать мысли. Иначе как она так искусно делает больно? Каждый удар ощущается как поцелуй. Инид не терпит боли. Но с этой девушкой боль превратилась в зависимость, и это давно перешло все рамки. Давно перешло все границы, черты и ограничения. Теперь Синклер и дня прожить не может без Уэнсдей, и каждый день она спотыкается о лёд её взгляда и каждый день она залечивает раны в её редких скованных объятиях. Должно быть, так Аддамс любит. Делая больно. Должно быть, ей это приносит радость. Значит, так все и должно быть? Инид прекратит все, как только захочет, верно? Здравый смысл покинул разум оборотня с первого шага Уэнсдей в Офелия-холл. И все перестало иметь значение с первой секунды, когда взгляды девушек встретились в первый раз. — Уэнс? — тихо спрашивает Синклер, боясь повернуться. Привычное печатание машинки затихает. — Ты меня отвлекаешь. — Просто хотела сказать, что я люблю тебя. — Уже слышала. Не удивила. Молчание. Стук печатной машинки, непривычно быстрый, и снова тишина, оглушающая. — Я тебя тоже. Это же так глупо. Все так глупо.