О ненависти (или нет)

– Я ненавижу тебя, – равнодушно бросает Эндрю, удерживая привычно холодную, непроницаемую маску на лице. А Нил, эта маленькая самодовольная срань – только хихикает. Когда Эндрю сказал «да», он не ожидал, что ноги переплетающегося с его лодыжками Нила окажутся двумя гребаными глыбами льда. На секунду Эндрю испытывает соблазн просто спихнуть его с кровати и сделать вид, что так и было – но вместо этого лишь плотнее переплетает их ноги и чуть трется о стопы Нила своими, ожидая, пока в лед хлынет тепло. – Главное, что твоя ненависть отлично греет мои ноги, – ухмыляется Нил, как профессиональная мразь, которой он и является. И. Еще раз. Почему он все еще не на полу?.. Возможно, все дело в этой его тупой счастливой улыбке и этих его тупых сияющих глазах. Никто ничего не докажет. Повезло Нилу, что у него есть это его тупое красивое лицо, позволяющее терпеть все остальное… ну… тоже красивое – как внешне, так и внутренне. Неважно. Ледяные глыбы, именуемые ногами Нила, постепенно начинают оттаивать – внутри Эндрю совсем ничего не оттаивает ответно.

***

– Я ненавижу тебя, – если бы в Ниле была хоть капля здравого смысла – услышанное его задело бы. Вместо этого он лишь начинает сиять, как гребаное солнце. Эндрю раздражен. – Кевин ненавидит все эти романтические комедии еще сильнее, чем ты. Так что можешь просто следующие два часа наслаждаться его страданиями. Эндрю бросает оценивающий взгляд на Кевина – и действительно видит очень плохо замаскированную… вообще не замаскированную гримасу отвращения на его лице. Пару секунд он взвешивает плюсы и минусы. Чертов Нил с его чертовым слишком хорошо отточенным умением играть на ненависти Эндрю ко всему сущему – и на его мрачном удовлетворении от наблюдения за страданиями Кевина. Когда только Эндрю начал так легко поддаваться на все эти абсолютно очевидные, ничем не прикрытые манипуляции Нила? И с чего вообще кто-то решил, что Нил – хороший человек?.. Возможно, с того, что он хороший человек и есть. Детали. – Ты будешь мне должен, – в конце концов, признает свое поражение Эндрю, откидываясь на спинку дивана и смиряясь с теми, что следующие два часа проведет за просмотром романтической комедии в компании остальных лисов. Нил начинает сиять еще интенсивнее, будто Эндрю только что гребаную охапку звезд ему в руки всунул – но свет Нила все равно почему-то ярче всех этих звезд. Как же бесит. Где солнцезащитные очки Эндрю?.. – С удовольствием, – мурлычет Нил, устраиваясь рядом – но на приемлемом расстоянии, оставляющем для Эндрю достаточно личного пространства. Эндрю равнодушно на него смотрит. А затем устраивается поудобнее и начинает лениво обдумывать, чтобы такого ужасного запросить у Нила за сегодня.

***

– Я ненавижу тебя. И вот они будто сами оказываются в романтической комедии. Ну, или не совсем комедии. Дождь льет стеной, заставляя волосы Нила слипаться острыми иглами и темнеть до глубины древесины. Эндрю концентрирует свое внимание на этих волосах, отслеживая выражение собственного лица и пытаясь заставить себя поверить в то безразличие, которое оно отражает. А вот Нил за собственными выражением и собственными реакциями не следит. Он дергается – так, будто Эндрю его ударил. Синие радужки в фонарном свете бликуют болью – для кого-то незаметно, но для Эндрю слишком отчетливо, даже кричаще. Оглушительно. Неожиданная реакция. Неправильная. Слишком привычным стало то, что все чаще Нил на эти самые слова в исполнении Эндрю реагирует так, словно ничего прекраснее не слышал. Но сейчас… Сейчас кажется, будто Нил в только что услышанное верит. Эндрю и сам себе вдруг почти верит – но только при условии, что его же слова будут обращены к нему самому. В диафрагме расцветает такая ответная боль, будто Эндрю мощно в грудину клюшкой двинули, до сломанных ребер – не привыкать. Так что он не позволяет внешне себе никак на это отреагировать. На самом деле, сейчас Эндрю даже не может вспомнить, как они оказались здесь и сейчас; что именно пошло не так. Кажется, они поссорились? Да, они поссорились. Из-за чего-то, что каких-то минут десять назад казалось жутко важным – кажется ничтожным в эти самые секунды, пока Эндрю старательно концентрируется на волосах-иглах Нила, пытаясь игнорировать то, что он выглядит, как несчастный щенок, пнутый под зад и вышвырнутый под дождь. Второе вполне буквально. А ведь Нил далеко не хрустальный и не изнеженный, у него и внутри, и снаружи – страшная, выкованная жизнью-мразью сталь, которая очень знакома самому Эндрю. Так что заставить Нила выглядеть вот так очень и очень сложно. Но у Эндрю, очевидно, талант. Эндрю, чтоб его, заставляет. – Знаю, – в конце концов, сипит в ответ Нил, после затянувшейся на века паузы. После чего разворачивается – и идет в противоположную от Эндрю сторону. Когда его силуэт скрывается в здании – сам Эндрю заставляет себя оторвать взгляд от закрывшейся двери и запрокидывает голову к небу, щурясь из-за заливающих лицо капель. Небо отвечает ему оскалом молнии. Справедливо.

***

– Я ненавижу тебя. Уткнувшийся носом ему куда-то в подмышку Нил сопит и шмыгает носом – а проверяющий его термометр Эндрю не может удержаться от того, чтобы нахмурится и бездумно бросить слишком привычные слова. Только бы спрятать за их видимым холодом все нарастающее беспокойство. В том числе и от самого себя. Очевидно, всякие драматично-романтичные сопли под дождем красивы только на экране – в реальной жизни за ними следуют сопли реальные, подкрепленные температурой. Как же раздражает. Почему Эндрю не додумался затащить Нила в теплое здание прежде, чем начать ссориться? Хотя, наверное, лучше и продуктивнее было бы все же у самого себя спрашивать, а почему Эндрю не додумался в принципе не ссориться… Но он склонен задаваться более реализуемыми вопросами. Впрочем, на данный момент любой из этих вариантов уже остался в прошлом – а Эндрю не любит о чем-либо жалеть. Это все равно ничем не поможет, а здесь и сейчас ему нужно разобраться со шмыгающим носом, температурным Нилом. Потянувшись к тумбочке, Эндрю выдавливает себе на руку пару таблеток жаропонижающего из блистера и хватает бутылку с водой, помогая Нилу эти таблетки запить. Когда тот в очередной раз вяло пытается из объятий вывернуться – Эндрю ему не позволяет. Если бы он думал, что Нил действительно хочет отстраниться и оказаться на расстоянии от него – Эндрю, конечно же, удерживать никогда не стал бы, но этот конкретный разговор у них уже сегодня был. Несколько раз. Вот только обычное упрямство Нила сейчас подточено болезнью – один из немногих ее плюсов, – так что Эндрю даже не стоило большого труда в таком споре выиграть. Было до удручающего просто. Этот придурок просто боится, что может заразить Эндрю – но Эндрю не заразится. Очевидно же. У него иммунитет к чужому идиотизму. Так что он лишь укутывает дрожащего в ознобе Нила посильнее – и в одеяло, и в объятия – и сует ему в руку пару бумажных платков. Удивительно – но почему-то, пока Нил громогласно прочищает нос, Эндрю не ощущает ни капли отвращения. – И ты вот так возишься со всеми больными задницами, которые ненавидишь? – в конце концов, наконец подает сиплый и тихий голос Нил. – Просто тебя я ненавижу сильнее всех остальных, – легко и безумно отзывается Эндрю, нахмурившись сильнее – ему совершенно не нравится то, насколько болезненно Нил звучит. Но спустя секунду-другую он все же рассеянно добавляет: – А еще можешь сказать спасибо как раз своей заднице. Она – самое терпимое, что в тебе есть. Смех Нила оказывается непривычно хриплым и глухим. Но это все равно того стоит. И Эндрю совершенно точно не будет думать о том, когда именно чужой смех – один конкретный смех – стал для него того стоить и отзываться внутри облегчением. Впрочем, очень скоро этот смех переходит в кашель. Сильнее укутывающий Нила в одеяло Эндрю совсем не обеспокоен.

***

– Я ненавижу тебя. Они там, посреди поля. Под рев фанатов – ликующий по одну сторону трибун, разочарованный по другую. Под еще более громкий рев их команды, которая неподалеку слепилась в неразрывный клубок, состоящий из торчащих конечностей, счастливого плача и торжествующего завывания. Но все это Эндрю отмечает разве что краем сознания – все его внимание концентрируется на стоящем напротив Ниле. На Ниле с его растрепанными волосами, с его раскрасневшимся лицом, с его рваным дыханием. На Ниле, у которого глаза горят еще не остывшим жаром адреналина и все сильнее разгорающейся победной лихорадкой. На Ниле, который сейчас красивый настолько, что Эндрю уже не уверен – ему тяжело дышится, потому что он только что простоял на воротах целую игру, или в этом все же виноват один только вид Нила чертова Джостена. Но одно Эндрю знает точно. Сильнее всего на свете ему сейчас хочется податься вперед и поцеловать глупые губы глупого Нила. Но все, что он может позволить себе – эти три глупых, тонущих в общем реве слова, отчаянно надеясь, что Нил распознает и поймет. Нил понимает. Нил начинает сиять стократно ярче любых софитов, когда выдыхает ответное: – Знаю, – которое Эндрю читает по губам – в таком гвалте расслышать друг друга они не могут. Но Эндрю все равно ощущает, как внутри отпускает что-то, что оставалось сжато пружиной с того идиотского дня, под дождем. Потому что Нил звучит так, будто действительно знает. Будто действительно понимает, что Эндрю на самом деле хотел сказать. Может, понимает даже больше, чем сам Эндрю. Еще несколько мгновений они остаются сцеплены взглядами – а затем Эндрю заставляет себя чуть дернуть головой. Уловив намек, напоследок Нил улыбается ему еще ярче – хотя, казалось бы, куда уж? – а затем отворачивается и уносится к остальной команде, тут же вплетаясь в гостеприимно принимающий его клубок тел. Бросив еще один взгляд на этот клубок – Эндрю начинает уходить из поля. Внутри пусто. Но наконец, после стольких лет подреберного пепелища – эта пустота совсем не ощущается плохо.

***

– Я люблю тебя. В темноте ночи эти слова такие тихие и эфемерные, что их можно было бы принять за мираж, за хрупкий, уже ускользающий сон. Эндрю замирает. Глаза Нила в этой темноте слишком яркие и реальные, чтобы можно было спутать происходящее со сном. Если Эндрю правильно помнит концепт – то слово, которое Нил только что сказал… оно обозначает что-то, противоположное ненависти. Оу. Внутри что-то замирает тоже, будто в ожидании взрыва. В ожидании того, как внутренности разъебет. Когда Эндрю никак не реагирует – как он вообще должен на это отреагировать? – то даже в темноте замечает, как мягкое выражение лица Нила становится тяжелее; как он чуть морщится. – Слишком, да? – все так же тихо произносит Нил – но если раньше слова летели. То теперь они падают и разбиваются. – Я просто… – пытается Нил. Рвано выдыхает. Пытается снова. – Если хочешь, мы можем сделать вид, что я никогда ничего такого не говорил. Хотя я бы этого не хотел, если честно. Чего я хочу – так это чтобы ты знал. Потому что ты заслуживаешь знать, что тебя любят. Ты заслуживаешь, чтобы тебя любили. А вот и он. Взрыв. На месте тишины – грохот пальбы. Отчаянный, громогласный, оставляющий за собой руины и закладывающий уши так, что Эндрю боится не расслышать следующих слов Нила, потому что тот явно все еще не закончил. И все равно его тихий голос во всем этом грохоте звучит громче крика. – И я понимаю, что ты не ответишь мне тем же. Но все в порядке. Я этого не жду. Голос Нила звучит немного грустно, и Эндрю в темноте различает ту же грусть в его небесных синих радужках – но это будто… не тяжелая, удушающая грусть? Будто она почти не причиняет Нилу боли. Будто Нил давно с ней познакомился, ее принял, научился с ней сосуществовать – и даже ею наслаждаться. Будто он действительно имеет в виду то, о чем говорит. Без «будто». Действительно имеет в виду то, о чем говорит. Эндрю внимательно, пристально в него вглядывается, пытаясь отыскать хоть какие-то признаки чего-то другого, признаки сомнений, признаки… и не находит. Блядь. Как же бесит. Бесит. Бесит. – Мне хорошо так, как есть сейчас, – продолжает тем временем Нил. – И я сказал это не для того, чтобы что-то изменить. Наоборот – я не хочу ничего менять. Боюсь что-то изменить. Я же сейчас ничего не испор… – Да или нет? – перебивает его Эндрю чуть нетерпеливо, понимая, что Нил начинает срываться в совершенно несвойственный ему панический лепет. И видит, как моментально заткнувшийся Нил удивленно моргает – но ответ уже привычно соскальзывает с его губ. Так же, как и всегда. – Да. Эндрю тут же подается вперед. Когда их губы соприкасаются – что-то внутри успокаивается, пальба затихает, взрывы прекращаются. Витающий в воздухе пепел оседает на землю, позволяя обозреть разрушения... и Эндрю вдруг понимает, что никаких руин нет. Что там, где была пустота… Черт возьми. Отстранившись от Нила на расстояние выдоха – так, что их губы все еще соприкасаются, а сбивающееся дыхание мешается, – Эндрю сипло выдыхает: – Я могу никогда не сказать тебе того же. – Знаю. – Я не могу дать тебе больше. – Это нормально. – Ты мог бы найти кого получше. – Какая глупость. На последней реплике Нил даже в темноте ночи начинает выглядеть настолько возмущенно-взъерошенным, что Эндрю едва удерживается от фырканья. Потому что Эндрю Миньярд не фыркает. Это всем известно. И тем более – Эндрю Миньярд не улыбается; мышцы его лица в принципе такой функционал не поддерживают. И уж совсем точно – Эндрю Миньярд, это не о… не об вот этом слове, Нилом сказанном. Эндрю Миньярд – это о ненависти. …у Нила в темноте мягко мерцают глаза… (или нет) Черт. Никто ничего не докажет. Даже Нил чертов Джостен, единственный, для кого – в теории – или нет может существовать. Взяв лицо Нила в ладони, Эндрю оглаживает его скулы с той лаской, которую они редко себе позволяют – и которую при свете дня он планирует отрицать. – Я ненавижу тебя, – выдыхает Эндрю, позволяя вырываться наружу той нежности, которой в нем тоже нет – очевидно. И, вот оно. Тут же. Как по щелчку пальцев. Нил начинает сиять. Начинает сиять так, что на раз-два раскалывает темноту ночи своим солнцем. – Да, – просто отвечает он. Будто это и есть просто. Будто продолжать говорить «да» Эндрю для него легче, чем дышать. Когда он вновь целует Нила – звезды не загораются. Потому что они уже горят – у Эндрю в руках. Потому что они уже едва-едва тлеют – там, за ребрами, где так долго была лишь пепельная пустота; бережно оставленные ладонью Нила. …что за ерунда? Кажется, это Нил заражает его своей глупостью. Но Эндрю почему-то совсем не против.