Another life

      Встреча была запланирована чуть ли не за месяц и проходила как по нотам. Активная, нагловатая, пробивная и смелая менеджерка Вика — пи’Молли — буквально выгрызла ее у других исполнителей, опередив их всего на полшага, и еще три месяца назад Ким бы от души порадовался этой возможности карьерного роста, но теперь ему было плевать. Он сидел за длинным прямоугольным столом в красиво обставленном и идеально чистом конференц-зале на пятьдесят персон, прямо напротив своих предполагаемых спонсоров, смотрел сквозь них и позволял общительной и располагающей к себе Молли делать свою работу.       После разрыва с Че не было и дня, чтобы Ким не пожалел о том, что натворил. Ему почти не было больно, тоскливо или плохо, просто время замерло в одной точке, и он ощущал себя живой мухой, запаянной в янтарной брошке. Ким все видел, все слышал, даже двигаться мог по-прежнему молниеносно и четко, но остатки эмоций словно пуховым одеялом накрыло. Хоть это и старались не выпячивать, Ким все равно видел, что отец радовался его проклюнувшемуся благоразумию и тому, что блудный сын пусть и частично, но вернулся в лоно семьи, выполняя самую сложную и грязную работу вместо тяжелораненого Вегаса, валяющегося в больнице под строгим надзором цербера-Пита. На самом деле благоразумия, осознанности и сыновней почтительности в Киме не прибавилось ни на бат, он просто пытался занять себя хоть чем-то, чтобы сосущая, ненасытная пустота в груди ненадолго заполнилась. А там уже неважно чем — расчетами, аналитикой, чужой кровью или нотами. Вот с последним, у него возникали стабильные перебои и кажущиеся непреодолимыми проблемы.       Гитара звучала фальшиво и неправильно, новые мелодии не приходили на ум, а слова вообще упорно отказывались собираться в группы больше, чем по три. Ким физически не мог спать больше четырех часов подряд и питался только тем, что приносили ему в студию верная менеджерка и сердобольный стафф. Мафиозный принц перестал маниакально следить за своим внешним видом, одеваясь буквально в то, что первое из шкафа утром выпало. Отпустил волосы, по-простому перехватывая их на затылке замызганной и местами подранной тонкой резиночкой, и не всегда вспоминал о том, что нужно бриться. Курил по ночам на своем балконе одну сигарету за другой, любовался ярким, безумно красивым, но чужим и отстраненным городом и каждый раз думал о том, пожалеет ли хоть кто-то, если он просто перевалится через перила и попробует взлететь. Однако все расчеты всегда сводились к тому, что единственного человека, которому было не наплевать на Кима, он сам же от себя и оттолкнул, быстро, жестко и болезненно.       Ким все еще искренне полагал, что для Че так будет лучше. Не место солнечному, наивному, доверчивому и мягкому мальчишке рядом с ним — нелюдимым, холодным, грубым мафиозным принцем, с рук которого постоянно капала чья-то кровь, и не всегда то была кровь виноватых. Парень честно старался не думать о своем ангеле, не заглядывать в коробочку со смешными, милыми и трогательными полароидными фото. Не касался подаренного Че самодельного медиатора, хоть и хранил его в сейфе вместе с компроматом на отца и медальоном матери. Не утыкался носом в едва-едва пахнущую приятным, сладковатым ароматом Порче случайно забытую мальчишкой клетчатую фланелевую рубашку. Ким до малейшей детали помнил, как Порче, забравшись к нему в машину и тут же залив кожаное сидение дождевой водой, сильно смутился, а сам мафиози не колеблясь снял с себя сухую и теплую кожаную куртку и завернул в нее сияющего от проявленной заботы младшего. Ким раз за разом пытался забыть мягкость кожи под губами, тепло рук, попросту не умеющих делать больно, и тихую, неподдельную нежность в огромных и таких красивых глазах, но подсознанию было плевать с высокой башни на все его жалкие попытки, и он раз за разом просыпался среди ночи с именем Порче на губах. Иногда в поту из-за кошмаров, иногда в слезах из-за того, что жестокая память подкидывала сон-воспоминание об уютной тяжести любимого человека на груди, его лице, освещенном любовью и преданностью, пухлых, красиво очерченных губах и звонком голосе. О таком быстром, спонтанном, но бесконечно приятном и ценном признании: «Вся моя удача ушла на то, чтобы быть сейчас рядом с тобой. Я люблю тебя».       После таких снов Ким особенно сильно сходил с ума, закапывался в работу, раз за разом, как робот пытался перезаписать старые наработки и раз за разом терпел неудачу и хрипел от боли, когда петь не получалось из-за сильного спазма в горле. Теперь все его песни, даже самые сопливо-романтичные были только о Че. Все светлое и живое, что еще оставалось в душе Кима, умерло в тот момент, когда он увидел, что Че заблокировал его номер, отказываясь видеть и слышать. Ким знал, что сполна заслужил и большее наказание, и все же он поступил бы так снова, если бы пришлось, потому что пусть лучше Че ненавидит и презирает, но будет живой и здоровый, чем с постоянно нависшим над головой дамокловым мечом мафии и излишней медийности Кима. Проблема была только в том, что без улыбчивого и доверчивого ангела под боком самому мафиози стало незачем жить. Только сейчас осознав, что окончательно и бесповоротно потерял свой единственный свет, Ким слепо плутал во тьме, все больше и больше погружаясь в апатию и кровавые разборки собственной семьи.       Спонсоры, двое серьезных и сосредоточенных на предстоящей записи мужчин-тайцев средних лет — Худой и Низкий, как обозвал их про себя Ким, не потрудившись запомнить имена — о чем-то постоянно спрашивали Молли, с любопытством поглядывали на замершего на своем месте Кима, даже пытались задавать ему вопросы, но тот вяло отговаривался парой общих фраз, позволяя бойкой девушке отдуваться за двоих. Ровно до того момента, как его телефон пиликнул входящим сообщением. Ким машинально опустил взгляд на экран и тут же дернулся, как от удара электрошоком — контактом, который отправил ему довольно большое видеосообщение, был Порче.       «Я не настолько хорош, как ты или исполнитель этой песни, но это именно то, что я чувствую, пи’Ким» — гласило сообщение перед видео.       Уже не обращая на двух представительных мужчин в идеально пошитых черных костюмах никакого внимания, Ким дрожащими руками разблокировал телефон. Когда же один из спонсоров — тот, что постарше, с седыми висками, квадратными очками и пониже ростом — попытался возмутиться, Ким вскочил на ноги и от души стукнул по столу кулаками, оставив на лакированной поверхности крохотную сетку трещин и капли крови из рассаженных костяшек. Мужчины отшатнулись назад, напуганные его резкостью и неожиданно проявившейся мощью, которую никто не ожидал увидеть у смазливого «мальчика-картинки», а Молли, увидев, чей именно контакт высветился на экране, резко изменилась в лице, гулко сглотнула и храбро вытащила телефон из ходящей ходуном руки Кима, настраивая звук на максимум и нажимая «play».       Черный экран начал бледнеть, и взгляду зрителей предстал похудевший и осунувшийся Порче, стоящий спиной к большому фонтану посреди людного парка и улыбающийся в камеру со щемящей тоской и нежностью в оленьих глазах. Его явно снимали на обычный телефон, но с хорошим качеством, хоть у оператора и подрагивали руки, отчего картинка слегка тряслась и некритично размывалась по углам. Прозвучал короткий, подозрительно знакомый Киму перебор электрогитары, и парень запел, чистым и хорошо поставленным голосом, используя минус для одной песни, которую сам же Ким ему когда-то и посоветовал послушать:       «If I can't let you go, will darkness divide?       Рассеется ли тьма, если я не отпущу тебя?       For the fiction of love is the truth of our lies.       Ведь вымысел любви стал правдой нашей лжи.       We were playing for keeps but we both knew the cost       Мы пошли ва-банк, но мы оба знали этому цену.       Now the only way out's in your heart-shaped box       И теперь единственный выход находится в твоей коробочке в форме сердца».       До Кима дошло, что он видит тщательно срежессированный и буквально по кускам собранный клип. У него по спине тут же строем пробежали крупные мурашки и от текста, и от того, насколько красиво и утонченно голос Порче лег на мелодию, создавая нечто уникальное, но вместе с тем простое и изящное. Камера меж тем мигнула, и Порче оказался в своей комнате в их с Поршем старом доме — он плакал, стоя на коленях и сжавшись в клубок, словно от невыносимой боли напротив стенки, ставшей невольным алтарем имени одного наглого и бездушного молодого певца. Вся поверхность по-прежнему была увешана фотографиями Кима, вырезками из журналов, а также украшена сияющей приятными желтыми огоньками гирляндой и подписанной певцом рубашкой. На ум сразу пришла ассоциация с верующим, чья вера только что разлетелась вдребезги; пытаясь собрать ее осколки, он только ранил себя снова и снова, с сожалением, горечью и бессильной ненавистью глядя на все эти символы привязанности, восхищения и почитания. Губы Порче шевелились в такт строчкам, а лицо исказилось от неподдельной боли, и от этого по спине Кима снова побежали мурашки, а руки сами по себе сжались на краю стола до отчетливого скрипа древесины.       «But I hate that it seems I was never enough       Но я ненавижу то, что, кажется, меня никогда не было достаточно.       I was broken and bleeding and then I gave up.       Я был сломан и истекал кровью и затем я сдался.       And I hate that you made me the enemy,       И я ненавижу то, что ты сделал меня врагом.       And I hate that my heart was the casualty.       Я ненавижу то, что мое сердце пострадало.       Now, I hate that I need you       И я ненавижу то, что нуждаюсь в тебе».       Ким знал эту песню наизусть, и он прекрасно уловил, что Че незначительно поменял слова, вот только каждое из этих изменений било его микроударами вины и горечи, попадая точно в цель. Будто один одаренный и светлый парень решил поиграть в дартс, используя вместо мишени сердце Кима, а вместо дротиков — слова.       Картинка меж тем, дрожа и прерываясь, сместилась на первый этаж дома Киттисаватов, в гостиную, к неудобному и продавленному дивану, на котором Ким проснулся самым счастливым человеком на Земле, обнимая за плечи незаслуженно доставшееся ему сокровище. Тонкие смуглые пальцы Че, видные в кадре, мягко огладили песочную спинку дивана, будто прощаясь со старым другом. Камера сместилась чуть дальше и показала стоящую на подголовнике тарелку с яичницей; на ней была выведена кетчупом плачущая рожица. Резкий разворот камеры — и взгляду зрителей предстала гитара в углу комнаты, которую Ким подарил Порче не потому, что так требовал его заранее составленный сценарий поведения, а потому что очень уж захотелось увидеть искры радости и восхищения в темно-карих глазах. Ким отстраненно порадовался, что Че не стал срывать на ней злость на своего бывшего возлюбленного-идиота, но слой пыли показывал, что на инструменте уже давно не играли, и это отозвалось внутри принца мафии неожиданной болью. Ким мог понять и даже в какой-то степени одобрял желание Порче выкинуть провинившегося кумира из жизни, но у парня был талант, который Ким, кажется, своими руками зарыл в землю, и осознание этого факта еще одной неподъемной плитой вины легло на его и без того поникшие плечи.       Вокруг инструмента веером рассыпались такие же запыленные бумаги с нотами и перечеркнутыми строками песен, в каждой из которых мелькало имя Кима или Вика. Ласковые и знакомые до последнего шрамика пальцы невесомо прошлись по грифу, пока голос Че выводил, почти не дрожа от эмоций:       «As we rest here alone like notes on a page       И пока мы лежим здесь одни, как ноты на странице       The finest to compose could not play our pain.       Самая лучшая композиция не смогла бы передать нашей боли.       With a candle through time, I could still see your ghost       Со свечой в руке я могу сквозь время увидеть твой призрак       But I can't close my eyes, for it.       Но я не могу сомкнуть глаз из-за этого.       For it is there where you haunt me most       Потому что именно так ты преследуешь меня больше всего.       Where you haunt me most       Преследуешь больше всего».              Роковая часть Че не давалась, он не мог расщепить голос, как поступал исполнитель оригинальной песни, для этого ему отчаянно не хватало возможностей связок, но даже так — горько, громко и на сломе — получилось очень больно, проникновенно и грустно, будто мальчишка отчаянно цеплялся за слова, потому что больше ему держаться было не за что.       На экране смартфона Кима меж тем появилась протянутая вперед одинокая рука с широко растопыренными пальцами, постепенно сжимающимися на пустоте, будто Че пытался ухватить кого-то недоступного и призрачного на фоне последовательно промелькнувшей двери во двор дома Киттисаватов, темного провала в зал кинотеатра, куда они с Кимом один-единственный раз сходили вдвоем на вечерний сеанс, студии певца, прямо напротив пульта в звукозаписывающей комнате и, наконец, на том самом месте, где Ким бросил Че.       «I hate that it seems you were never enough       Я ненавижу то, что, кажется, тебя никогда не было достаточно.       You were broken and bleeding, but then you gave up.       Ты был сломан и истекал кровью, но затем ты сдался.       And I hope that I stain through your memory       И я надеюсь, что я остался в твоей памяти.       As we echo through time in the melody       Будто мы — это мелодия, проходящая сквозь время.       Now I hate that I need you       Я ненавижу то, что нуждаюсь в тебе».       На экране замелькали знакомые лица, пытающиеся утешить свернувшегося в уязвимый и компактный клубочек прямо на полу гостиной в комплексе Порче — согнувшийся над ним встревоженный Порш, суровый и нахмуренный Кинн, непривычно обеспокоенный Макао, Танкхун, похожий на огромную и сильно приунывшую яркую и разноцветную птицу, Арм и Пол с искренним сожалением на лицах, ласково гладящий Че по плечу Пит и даже сосредоточенный на проблеме Вегас, протягивающий мальчишке чистый платок.       «And I hear you now when you said «It hurt       И в моих ушах все еще звучат твои слова: «Это больно       But it had to fall, fall apart to work».       Но наши отношения должны были сломаться, чтобы заработать правильно".       As I see you now in what's left of me       И я вижу тебя в том, что осталось от меня.       Is it too late to plead insanity       Не поздно ли ссылаться на безумие»?              Камера снова мигнула и на последнем припеве показала город с высоты птичьего полета, сквозь какую-то стеклянную панель, а рядом с ней появились потрепанные и заношенные песочно-желтые кеды, которые Че просто обожал. Камера отдалилась и плавно поехала вверх, показывая крохотные разноцветные машины, кажущиеся игрушечными на серых тонких нитках дорог, помпезные высотки неподалеку, отражающие окнами хмурящееся и готовое вот-вот заплакать небо, призрачную фигурку Порче в отражении и его смуглую руку, протянутую в небесную пустоту, словно парень пытался удержаться уже за нее:       «Cause I hate that it seems we were never enough       Потому что я ненавижу то, что, кажется, нас никогда не было достаточно.       Yeah, we're broken and bleeding in the name of love.       Да, мы сломаны и истекаем кровью во имя любви.       And I hope that we meet in another life,       И я надеюсь, что мы с тобой встретимся в другой жизни,       I hope that we meet in another life.       Я надеюсь, что мы встретимся в другой жизни.       I don't hate that I need you       Я смирился с тем, что нуждаюсь в тебе»…              Видео закончилось. Ким пару раз моргнул, пытаясь уложить в голове то, что увидел, и не допустить, чтобы буря эмоций, разрывающая грудную клетку, вырвалась наружу, натворив бед. Стоило признать: Че умел красиво мстить и наотмашь бить со всей силы словами, интонацией и собственной болью, превращая ее в совершенное оружие против одного-единственного человека, который и так всегда был перед ним слишком слаб и податлив.       — Ким, на улице собирается дождь, — тихо заметила Молли, знаками показав столпившимся вокруг спонсорам немного расступиться. Рядом также стояли парень и девушка из стаффа — оба со слезами на глазах, да и Молли как-то подозрительно хлюпала носом.       — И что? — не понял Ким, все еще с головой погруженный в историю, которую ему пытался рассказать и показать Че.       — В Бангкоке уже два месяца как не было таких темных туч.       — Блять!       Ким не глядя схватил со стула куртку, телефон и бросился к выходу, едва не сбив с ног худого и высокого мужчину, который стоял к нему ближе всех. Сын мафии знал, где был сделан последний кадр, Че сам привел его туда на одно из их псевдо-свиданий сказав, что ему очень нравится вид, который открывался с высоты 314 метров над уровнем земли. Верхняя смотровая площадка небоскреба Маханакхон. Будоражащая кровь прогулка над пустотой, во время которой, благодаря прозрачным панелям, заменяющим пол, можно было буквально «наступить на город», расстилающийся внизу.       Сначала Ким бросился к подземной стоянке, на которой оставил свой байк, но потом сообразил, что в три часа дня на дорогах могут быть пробки, да и расстояние до небоскреба — меньше двух километров. Не мешкая ни секунды, он выскочил из пятиэтажного здания, где располагался скромный офис Молли, и рванул в сторону одной из самых красивых и величественных городских достопримечательностей, по пути набирая Порче, но ему ответили только пустые гудки.        «And I hope that we meet in another life…» — слова песни обухом ударили по голове, и Ким, не замедляясь и с трудом обходя частые препятствия в виде пешеходов, фонарей, колясок, велосипедистов и уличных растений, позвонил Кинну.       — Где Че? С кем он? — дыхание уже давно сбилось от нервов и бега на пределе возможностей человеческого тела, но Ким с чистой душой забил на свое состояние, полностью сосредоточенный на том, чтобы в рекордно короткий срок добраться до Порче.       — Я не знаю. Сказал, ему нужно немного проветриться, — отозвался Кинн спокойно и уравновешенно, будто все это время сидел и ждал от своего младшего брата именно этого вопроса. Будто они с Кимом не созванивались всего три раза за последние года два.       — Как ты, блять, мог его одного отпустить? Ты все мозги из-за ебли растерял?! — рявкнул Ким в трубку и тут же глухо выматерился, неудачно упав и сбив до крови оба колена. Но практически сразу встал и, не обращая внимания на протянувшиеся к нему с трех сторон руки помощи от неравнодушных прохожих, побежал дальше, до одури боясь опоздать. — Ты слышал его песню? А что, если он?..       — С собой покончит? Когда ты его бросал, то о такой возможности почему-то не подумал, — отрезал Кинн, все еще не теряя самообладания. — Порче — взрослый совершеннолетний мальчик, который сам решает, что ему делать со своей жизнью.       — Я тоже взрослый самостоятельный мальчик, — процедил Ким сквозь шум собственного дыхания и сильную, резкую боль в легких и правом боку. — И, если с ним что-то случится, я жить не стану.       — Что ж ты в лицо ему это зассал сказать? — в трубке послышалось неясное копошение, и в диалог вмешался ехидный Порш.       — Привычка у нас такая, Тирапаньякуловская, язык в жопу засовывать, чтобы защитить того, кого любишь, — не остался в долгу Ким, и в трубке послышался резкий и громкий свист втягиваемого сквозь зубы воздуха. Отец мог бы гордиться: одним ударом он умудрился серьезно зацепить сразу двоих насмешников. Но недолго Ким радовался победе — шуршание ткани и поскрипывания кожаного кресла прервались звуком томного и долгого поцелуя.       — Маленькая сука, — оторвавшись от любовника и помолчав немного, буркнул Порш. — Че под стать.       — Ты понимаешь, что он может умереть сейчас? Что будет, если я не успею? — Киму было до мороза по коже страшно даже просто подумать об этом; у него в голове все никак не укладывалась мысль, почему понимающий, вовлеченный и заботливый Порш, походящий иногда на курицу-наседку, так спокойно позволил своему любимому младшему братишке провернуть это дело и почему он еще не держит его за руку на самой верхотуре, чтобы точно никуда не прыгнул.       — Нельзя заставить жить того, кто не хочет жить, Ким, — посерьезнев, ответил Порш, и вот теперь в его голосе зазвучала настоящая глубинная тоска. — Конечно, я могу угробить кучу времени и сил на психотерапевтов и лекарства, могу увезти Че за тысячи километров, могу стереть любые напоминания о тебе из его жизни, но это ничего не даст. Пока он сам не захочет изменений, все останется по-прежнему.       Ким снова упал, почти вылетев на проезжую часть между двумя узкими улочками. Телефон неловко выскользнул из рук, когда он попытался сгруппироваться, чтобы принять удар на локти. Защитная пленка на экране пошла крупными трещинами, но звонок, к счастью, не прервался.       — Ким?! — сразу два одинаково встревоженных и громких голоса отреагировали на глухой звук удара и резкий, противный скрип шин, а Ким почему-то подумал, что Порш все-таки куда добрее, сострадательнее и честнее, чем хочет иногда казаться.       — Я в порядке. Осталось меньше четырехсот метров, — заверил Ким, одним жестким и строгим взглядом утихомиривая бушующего водителя серебристого Nissan, под колесами которого он только что едва не очутился. Теперь рассаженными были не только колени, но и локоть и даже частично лицо — правую щеку уже начало ощутимо покалывать и пощипывать из-за содранной кожи; волосы с правой стороны тоже стали подозрительно мокрыми. Но Ким стиснул зубы и забил на свою боль — все это отошло на второй план, пока Порче не было в зоне его видимости.       Наступать на правую ногу было мучительно больно, скорость замедлилась до улиточной, а черные обтягивающие джинсы с вырезами на коленях потихоньку пропитывались свежей кровью прямо на ходу. Ким в этот момент люто ненавидел свою слабую и несовершенную оболочку из мяса и костей, его сознание выло на все голоса, что нужно поторопиться, что Че в любую секунду может спрыгнуть, и только это, пожалуй, вообще позволило Киму двигаться, когда глупое, слабое тело отчаянно умоляло сесть прямо на тротуар и дождаться помощи. Вот только что-то подсказывало лучшему аналитику клана Тирапаньякул, что помощи он тут ни от кого не дождется.       — Скажи охране небоскреба, чтобы нашли его и задержали, — попросил Ким сиплым от боли и адреналина голосом, наконец-то вспомнив, что он не просто комок нервов и страха, но еще и «голова» семьи, негласный теневой лидер, способный проанализировать ситуацию и найти оптимальное решение даже в полной заднице.       — Прости, но нет, Ким, вы должны справиться с этим сами, — и пусть голос старшего брата звучал огорченно и грустно, он остался непреклонен.       — Кинн, пожалуйста. Я сделаю все, что ты захочешь, псом у твоих ног лягу, на колени встану, но я тебя умоляю, пожалуйста, найди Че, — Киму бы удивиться, как легко получилось забить на непомерную гордость, прошлые разногласия между ним и Кинном, все их давние обиды и недопонимания, но останавливаться и анализировать было некогда — сейчас все его ресурсы были направлены на то, чтобы найти и защитить Порче.       На этот раз пауза вышла куда более вдумчивой и долгой. Ким не глядя отмахивался от испуганных его видом зевак, уже не думая ни об имидже, ни о фанатах, ни о репутации Вика. Он не собирался останавливаться до тех пор, пока живой и здоровый ангел не окажется в его руках. Несмотря на любую цену, которую придется за это заплатить. А если Ким все-таки не успеет, то и другого выхода у него не останется — следом прыгнет и задумываться не станет.       — Я скажу охране небоскреба, чтобы тебя не задерживали. Это все, что я могу сделать, — проговорил наконец Кинн тихо, но твердо.       Ким зарычал от гнева, злости на упрямого брата и острой боли в ноге, усиливающейся с каждым шагом, кое-как стер локтем ручеек крови, текущий по виску и все норовящий залить ему правый глаз. Видок у него наверняка был ужасный — люди, которым не посчастливилось увидеть его лицо и глаза, отшатывались с перекошенными лицами и без слов освобождали дорогу.       — Уебок продажный, сука редкостная, гнида паршивая, — безостановочно матерился Ким неизвестно на кого, подстегивая себя злыми фразами и пытаясь хотя бы так удержаться в более-менее адекватном состоянии.       В здание он влетел на всей скорости, благо, предупрежденная Кинном охрана расступилась и чуть ли не коридором перед ним выстроилась, расчищая дорогу к лифтам. Ким намертво вцепился в ближайшего мужика в черной форме охранника, хватая за грудки и потрясывая, будто тот ничего не весил:       — Смуглый мальчишка восемнадцати лет на последнем этаже. Найти и охранять.       — Вся охрана сосредоточена на 74 этаже, кхун Ким. Мы не имеем права подняться выше, — быстро отчитался мужик на голову выше и в два раза больше Кима, бледнея на глазах. — Мы очень сожалеем, но кхун Кинн…       — Сучий потрох! — рявкнул в трубку Ким и на всей доступной скорости захромал к лифтам, молясь про себя, чтобы Че оказался все еще на крыше. Обещая небесам любой откуп, любой подарок, любой зарок, лишь бы успеть и поймать солнечного мальчишку в свои руки, не дать ему совершить безрассудный и непоправимый поступок.       Зеркальная стенка лифта отразила всклоченное и окровавленное чудовище с растрепанными и слипшимися волосами, порванной одеждой и диким взглядом. Ким со второй попытки ткнул скользким от крови пальцем в нужную кнопку, поставил телефон на громкую связь, скинул кожанку прямо на пол, разулся, помня про то, что на верхнюю площадку небоскреба нельзя в обуви, и с коротким стоном боли снял футболку, пытаясь хотя бы частично остановить все еще вяло текущую по лицу кровь. На ребрах обнаружились наливающиеся цветом синяки, на правой ключице — крупная кровавая ссадина.       Говорить о сложных материях не хотелось совершенно, все-таки беспокоящая Кима тема была сложной и личной, но иной возможности могло и не представиться, так что он запихнул поглубже фамильную гордость и позвал, почти миролюбиво, по какому-то наитию обратившись именно к Киттисавату:       — Порш.       — Что?       — Если он все-таки… Я хочу… — Слова разбегались и все никак не хотели выстраиваться в стройный ряд, но после нескольких примерок и прокушенной насквозь губы у Кима наконец получилось сформировать витающее на краю сознания желание: — Если он все-таки спрыгнет, похорони меня рядом с ним.       Порш несколько секунд тяжело дышал в трубку, переваривая услышанное и явно затыкая рот глухо матерящемуся на заднем фоне Кинну. А потом заговорил, медленно, выверенно, разрушая Кима до атомов каждым словом:       — Я не верю в загробную жизнь и перерождение, Ким. И Че тоже не особо верит. Но месяц назад, когда он впервые улыбнулся после недель, проведенных в слезах, то сказал, что не может и не хочет тебя держать, и если ты захотел уйти — то это твой личный выбор. Как и его выбор продолжать тебя любить, даже несмотря на все то дерьмо, что ты ему сделал. Улыбнулся светло, как только он умеет, ты и сам знаешь, и попросил меня о том же самом, если с тобой вдруг что. Ты — скотина и ублюдок, Ким, ты не заслужил даже одного его взгляда, но, если он все же выберет сейчас уйти, я сделаю это для вас. Клянусь.       — Спасибо. Спасибо, пи’, — прошептал Ким в трубку, смаргивая всего одну крупную слезу.       Двери лифта раскрылись на 73 этаже. Оставшиеся четыре Ким бежал по лестнице, сцепив зубы, чтобы не орать в голос от дергающей боли в ноге. Вылетел на практически пустое пространство на самом верху небоскреба и замер: на краю, спиной к городу, чуть ли не в обнимку сидели Че и Кхун, совершенно спокойные и веселые, смеющиеся над какой-то общей шуткой. Ким сделал неверный, робкий шаг, следом второй, даже почти добрался до прозрачной смотровой площадки чувствуя, как жалко подламываются колени от накатившего невыносимого облегчения. И, видимо, он все же издал какой-то звук, потому что Че вскинул голову и тут же подорвался на ноги, сверкая испуганными глазищами в пол-лица.       — Пи’Ким, что с тобой? Что случилось? Тебя ранили? Пи’Кхун, позвони домой и в скорую, ему совсем плохо! — Че во мгновение ока оказался рядом и обнял Кима двумя руками за спину, помогая аккуратно опуститься на прозрачные панели пола. — Ты весь в крови… Тебе очень больно? Где у тебя болит? Пи’Ким, не молчи!       Знакомый запах стирального порошка, разбавленный нотками свежего пота и ванили, которой почему-то всегда пахло от Че, забился в ноздри Кима, мешая дышать. Он глубоко вдохнул через силу, чувствуя, как саднят натруженные легкие, и с коротким стоном боли вжался в своего ангела, цепляясь за уже начавшие раздаваться острые плечи с такой силой, будто от этого зависела его жизнь. Хотя, в какой-то мере так оно и было.       — Маленький, ангел мой, ты живой… Че… — Ким несвязно бормотал и задыхался, не в силах успокоиться и вернуть самообладание. Че был рядом, в его объятиях, теплый, встревоженный, испуганный и сам едва не плачущий, и только это заставило Кима хоть немного взять себя в руки. Хотя всех приложенных усилий только и хватило, что слезы облегчения и счастья сдержать, чтобы не пугать ангела еще больше.       — Пи’Ким, где еще болит? Что случилось? За тобой гнались? В тебя стреляли? Где твой телохранитель?       — Ты видео отправил. «And I hope that we meet in another life…». Я испугался, что ты…       — Видео? Пи’Ким, я ничего не… — глаза Порче расширились и полыхнули черным, неконтролируемым гневом. Он обернулся к спокойному Кхуну, все еще сидящему на скамеечке у края площадки и прошипел, едва не выплевывая слова: — Пи’Кхун, ебать-копать! Какого хуя?!       — Не горячись, малыш Че. Зато смотри, как он быстро прибежал, — старший брат Кима выпрямился, легко оттолкнувшись от прозрачной же стенки и подошел к замершей на полу тесно переплетенной паре, двигаясь так величественно и властно, будто был королем мира. Все-таки кровь — не вода, и Тирапаньякуловскую властность и умение себя подать сполна унаследовали все три мафиозных принца: — Сколько раз тебя, говоришь, машина сбила?       — Один, — прохрипел Ким, неосознанно сжимая плечи Че и пытаясь прикрыть его своим телом от собственного старшего брата. Умом-то он понимал, что ничего Кхун Порче не сделает, но намертво вбитые суровым и жестоким окружением инстинкты перебороть оказалось не так просто.       Танкхун присел на корточки перед Кимом, опуская лицо до его уровня. Поймал длинными прохладными пальцами за подбородок, заставил закинуть голову вверх и проникновенно заглянул в глаза:       — Зато теперь ты навсегда запомнишь, чего на самом деле могут стоить твои интриги. Запомнишь этот неконтролируемый страх, эту невозможность остановить и защитить. Запомнишь, что опасными могут быть не только пули и ножи, маленький самоуверенный долбоеб.       — Не смей его трогать!       Кхун отшатнулся от неожиданности и убрал руку, по которой прилетел сильный и звонкий шлепок. Между ними протиснулся пыхтящий от ярости Че, в своем неповторимом стиле самоотверженно и храбро защищая человека, который совсем недавно разрушил до основания всю его жизнь. Ким поймал себя на несвоевременной мысли, что хочет написать песню о том, как юный бессмертный ангел-идеалист защищает своего смертного идиота-возлюбленного от опасного и древнего демона.       — Че, не надо. Он прав. Я идиот, прости меня, — правильные слова сами прыгнули на язык, а рука скользнула на твердое плечо, удерживая насупленного парня от резких выпадов в сторону более опытного и подготовленного, несмотря на легкую сумасшедшинку, Кхуна.       — Мы потом об этом погорим, пи’Ким. Пи’Кхун, вызови уже скорую, не до разборок сейчас.       — Малыш Че, если этот придурок умудрился бежать с растянутой связкой, то и дальше не сдохнет, уж поверь мне. Папа в детстве нас сильнее бил, и ничего, все живы, — несмотря на откровенную насмешку и легкие издевательские нотки в голосе, Кхун убрал из глаз этот пугающий маньячный огонек и послушно скинул белый, сверкающий от обилия украшений кардиган, сворачивая мягким плотным комком, чтобы Ким мог удобно улечься на него, как на подушку.       — Пи’Ким, ты… — Че обернулся к бывшему кумиру и моментально сменил гнев на испуг, подползая ближе и заглядывая ему в глаза в поисках ответов на свои вопросы. — Ты зачем так с собой?       — Нет ничего важнее тебя, — ответил Ким максимально честно, на ощупь находя ладонь Че и прижимая ее к своему гулко бьющемуся сердцу. — Я люблю тебя больше жизни, ангел.       Че смотрел на него несколько секунд тяжелым, пронзительным взглядом, прочитать который Ким не осмелился, потому что всегда был последним трусом в личных делах. Затем пересел так, чтобы было удобно уложить голову мафиози на свои колени, зарылся пальцами в неопрятные, спутанные, мокрые от пота пряди и начал нежно прочесывать их, разделяя и лаская. И запел, выбивая из Кима слезы, воздух и саму душу:       — These bruises and wounds       Эти синяки и раны       Fractures on my bones       Переломы на моих костях.       Tryna fix it all but I failed all alone.       Я пытаюсь их починить, но в полном одиночестве и безуспешно.       But just to be with you       Но просто быть рядом с тобой,       Just you lying close       Видеть тебя, лежащего рядом.       I can see the scars fade away on their own.       От этого все мои шрамы исчезают сами.       Lost in your eyes there was no place I could hide       Я потерян в твоих глазах и нет места, где я мог бы спрятаться.       Take me inside and let me live in your mind       Забери меня в свое сознание и позволь мне жить там.       No pain tonight, this place is reserved for only you and I.       Нет никакой боли этой ночью, это место предназначено только для нас двоих.              Порче убаюкивал его своим голосом и нежностью до тех пор, пока не приехали медики, тут же оттащившие истощенного и выпотрошенного переживаниями пациента на лестницу и стервятниками закружившиеся вокруг него. Правда, Ким успел намертво вцепился в руку Че, отказываясь отпускать, и тому только и оставалось, что раздавать налево и направо извиняющиеся и виноватые улыбки, послушно сидя в изголовье бывшего кумира.       Врач скорой диагностировал сильнейшее растяжение связок на правой ноге, возможные трещины в ребрах, пару десятков ушибов и синяков и рваную рану на правой части головы, прямо над ухом.       — Придется накладывать швы. Как вы вообще так умудрились, молодой человек? — мужчина средних лет с глубоко посаженными глазами цвета горького шоколада деловито ощупал края раны, недовольно цокая языком и что-то быстро показывая молодому интерну.       — Под машину попал. Не бойся, ангел, я в порядке, это ерунда, — тут же поспешил заверить Ким, видя зарождающийся ужас в глазах своего юного возлюбленного.       — Не ерунда. Скажите спасибо, что нет сотрясения, — сурово одернул его врач. Ким привычно забил на обстановку, больше заинтересованный в том, чтобы успокоить Порче. Боли от антисептика, которым интерн ответственно и тщательно мазал его локти и колени, Ким почти не чувствовал, научившись за время жизни в мафии разделять разум и ощущения тела.       — Пи’Ким, я скажу пи’Кинну, что ты вернешься в свою комнату в комплексе? Тебе пока нельзя ходить, и нужно, чтобы кто-то был рядом и помогал. И давай я позвоню твоей менеджерке? Она же, наверное, очень волнуется, — засуетился Порче, рассеянно поглаживая Кима по целому участку плеча, обезболивая и обеспечивая тем самым прилив дофамина не хуже, чем большинство дорогостоящих лекарств.       Ким в который раз за время знакомства подумал, что просто не заслужил вот это вот чудо, нестерпимо сияющее нежностью и желанием позаботиться.       — Скорее, орет и бегает кругами, пытаясь разрулить тот хаос, что посеял Ким, — хмыкнул Кхун, присел с другой стороны от брата, натянул стерильные перчатки и тоже взял себе вату с раствором. — И не нужно этого придурка в комплекс. Лучше поезжай вместе с ним в его пентхаус.       — Ловко ты все придумал, а как насчет личного пространства? Если бы Пол и Арм к тебе насовсем переселились, ты бы как себя чувствовал?       Ким молча залюбовался тем, как спокойно и просто Че общался с Кхуном, умудряясь делать это в слегка хамоватой и наглой, пока еще не знакомой певцу манере. С Кимом у Че так никогда не получалось, видимо, срабатывал романтический флер и пиетет перед кумиром.       — Они и так со мной 24/7, — невозмутимо отмахнулся Танкхун, осознанно тыкая длинным тонким пальцем в наливающийся цветом синяк на локте младшего брата. — Детка, этот придурок что угодно сделает, лишь бы ты был рядом. Потесниться вместе с тобой в роскошном пятикомнатном пентхаусе для него вообще не проблема.       — Че, только если ты хочешь. За мной есть кому присмотреть, если что, ты не обязан ради меня покидать свой дом, — тут же заверил Ким, запрещая себе надеяться, что сможет заполучить ангела в свои руки на постоянной основе. И без наседки-Порша рядом.       — Теперь у меня нет дома, пи’Ким, — спокойно заметил Порче, аккуратно убирая со лба Кима прядь спутанных волос и немного отстраненно улыбаясь. — Раньше мой дом был рядом с хиа’, но теперь это не так. Я лишний в их с пи’Кинном истории.       — Ты никогда не будешь лишним в моей, Че, — пообещал Ким, поднося тонкие, нервные пальцы Порче к губам, чтобы оставить долгий и нежный поцелуй-клятву.       — Надеюсь, пи’Ким. Так примешь меня у себя? — Че улыбался так ярко, что душа Кима отчетливо билась где-то в горле, грозя или его задушить, или вырваться на свободу и улететь в небеса.       — Все, что у меня есть, принадлежит тебе. Начиная от тела и заканчивая движимым и недвижимым имуществом, ангел. Я буду безмерно счастлив, если ты останешься со мной.       — Никто тебя за язык не тянул, но предупреждаю заранее: я очень заботливый и вовлеченный партнер. Тебе может стать тесно и душно от моих постоянных хлопот, — Че вроде бы шутил, даже немного флиртуя и лукаво щурясь, но мафиози хорошо его знал и быстро уловил огоньки сомнения и страха в любимых глазах. Че боялся, что он окажется не ко двору, что Ким быстро устанет от него и выгонит, во второй раз разрушая их хрупкую, как паутинка, связь. Что они попросту не сумеют ужиться вместе, как два взрослых и самостоятельных человека со своими устремлениями, целями и привычками.       — Заботься, мой ангел. Я все стерплю, — облегченно улыбнулся Ким, боясь поверить до конца в то, что его хрупкая и призрачная мечта, о которой он запрещал себе думать, чтобы не бередить душевные раны, у него на глазах становится явью. И ради этого он горы свернет, не то, что на компромиссы пойдет, тем более с Че.       Порче несмело, но уже более искренне и свободно улыбнулся в ответ, бросил взгляд на телефон своего-теперь-уже-парня, увидел раскрытый контакт Кинна, который, между прочим, на пару с Поршем беззастенчиво подслушивал все происходящее, и разбор полетов с применением цветастых трехэтажных словесных конструкций и вполне реальных угроз показать Кинну самые нелепые детские фото Порша начался по второму кругу.       Ким лежал на холодной и неудобной лестнице, практически зависнув над бездной, пялился в серое небо за окном, уже практически разразившееся проливным дождем, слушал, как Че поливает своего старшего брата отборным матом и чувствовал себя невыносимо живым, разбитым и до одури счастливым.