Планета Арамниэль

Приказ, который пришёл спустя несколько дней, поверг поселение в недоумение и тревогу, которая подкреплялась слухами о полном отсутствии связи с Землёй. Однажды утром, когда в деревне ещё пахло сладковатой росой, во всех мастерских, на складах и станциях одновременно появился один и тот же короткий протокол: «Добыча кселита: приостановить до особого распоряжения. Начать переподготовку персонала. Новые назначения: по компетенциям. Приоритет: жизнеобеспечение, агропроизводство, инженерия. Приказ подписал: Тарн Век». Молчание повисло над деревней: многие уже понимали, что это значит. Кайо, в ту секунду находившийся в ангаре при распределительной станции, только вздохнул: началось. Кселит — всё, что держало эту планету раньше, делало её ценной в глазах тех землян, которые не хотели покидать насиженные места на своей планете — да, уже истощённой, но вполне благополучной за счёт внеземных колоний. Первые дни прошли в гуле тревожных разговоров. Люди шептались в очередях на рынке, в местной пекарне. Старики ругались вслух, молодёжь молча просматривала старые базы данных, бывшие в открытом доступе. Все хотели знать ответы. Но им пока не сообщали всю правду. Однако вскоре пришли новые списки. Тех, кто работал в горах — старых и молодых, крепких и не очень — начали делить. Часть направили на аграрные секции: теплицы, оранжереи, почвенные модули. Других — на простейшие ремесла: пошив, изготовление ручных инструментов, обработку древесины. Кто ничего не умел, шёл на обучение. И не только в Рейвиле — в другие колонии континента, если те были обитаемы и могли предложить те знания, которых не имелось на месте. Для поездок брали Лимары — колёсные вездеходы с усиленной подвеской, широкими шинами и титановой защитой. Их обычно использовали на месторождениях, поднимаясь туда, где кселит пробивался сквозь камень, как пульсирующее сердце планеты. Они же прекрасно преодолевали большие расстояния и подходили для нескольких дней пути. *** Прошёл месяц. Люди уже не кричали, не спорили и не жаловались. Они смотрели на происходящее с ожиданием, граничащим с недоверием. И в один туманный, выцветший вечер Тарн Век вышел к ним. Он стоял на центральной площади, прямо у флагов, которые когда-то обозначали власть Клинков. Его лицо казалось спокойным, но без прежней отрешённости. Его голос, не усиленный техникой, нёсся сквозь вечер, и даже те, кто находился поодаль от административного здания, прекрасно слышали его. — Вы имеете право знать, — начал он. — Мы не просто потеряли связь с Землёй. Мы отрезаны от неё совсем. Он помолчал: позволил словам прозвучать и осесть, как муть в воде. — Разлом, который проходил через внешнюю орбиту, три месяца назад изменил структуру. Радиоволны там гаснут, и связь не проходит. Корабли с Земли — тоже. Никто не может гарантировать, что контакт будет восстановлен. Возможно, это — навсегда. К такому выводу склоняются астрономы после анализа поведения разлома. И пока продолжаем жить, исходя из этих данных. Толпу окутало молчание. Потом начали раздаваться голоса, и вскоре площадь шумела, люди переговаривались друг с другом, выкрикивали вопросы. Кайо стоял с краю толпы, глядя в спину командира. Он знал это давно. Но услышать вслух, громко, будучи в компании односельчан… перемены стали официальными. — Поэтому, — продолжил Тарн, — мы больше не просто колония. Мы — единица, отдельное государство. Мы — независимая сеть жизней, учёных, фермеров, строителей. Не бойцов, не слуг, а людей. Он перевёл взгляд по рядам. Спокойно, без пафоса. — Всем, кто носил форму Экспедиционного Корпуса Земли, объявляется амнистия. Если кто поддерживает контакт с ними — прошу передать. Соответствующее распоряжение уже выдано и подписано Советом. Это не трюк, чтобы выманить и убить. С этого дня они — жители Рейвиля. Если нарушат мир — ответят по законам. В ином случае они свободны. Лёгкое движение в толпе. Кто-то шумно втянул воздух. Кто-то посмотрел вниз. — Я не хочу, чтобы здесь была война, — сказал Тарн. — Я хочу, чтобы здесь была жизнь. Я приостановил добычу кселита не потому, что он нам не нужен. А потому что мы важнее, чем кристаллы. Мы должны учиться жить, работать, строить. Быть чем-то большим, чем временная станция для чьей-то империи. Сейчас мы имеем достаточные запасы кселита для внутренних потребностей. Он сделал шаг назад. На секунду показалось, что всё — тишина. — И последнее, — сказал он. — Я не собираюсь оставаться главой Рейвиля навсегда. Я не был выбран. — Он поднял руку. — Поэтому через две недели начнутся выборы главы деревни. Настоящего. Я не выдвигаю свою кандидатуру. Вы должны решить сами, кто поведёт вас дальше. Межконтинентальный Совет уже оповещён. С этих пор каждая бывшая колония, а ныне — каждое государство, принимает решение о своей судьбе самостоятельно. Вечер опустился быстро, как будто планета хотела накрыть сказанное тенью. Но слова Тарна шли по улицам. И потеря связи с Землёй вскоре уже звучала не как приговор, а как возможность. *** Даже воздух в Рейвиле постепенно становился другим — свободным, но тревожным, словно после долгой бури, когда стихия умолкла, но земля под ногами ещё дрожит. Люди учились жить заново, верить, что могут выбирать, говорить вслух, не оглядываясь. Жизнь текла уже иначе — непривычно, неровно, но в своём направлении. В первые недели после приостановки добычи кселита Рейвиль погрузился в смятение. Люди были потеряны. Одни злились, другие молчали, третьи — просто не знали, с чего начать. Казалось, само время пошло вкривь, расползаясь по углам. Особенно тяжело было тем, кто мечтал о возвращении. Для них весть о разломе стала не просто разочарованием, а словно зияющей пустотой. Но даже отчаяние не вечно. Люди продолжали ходить на работу, ремонтировать оборудование, перебирать посевы, чинить мебель, выпекать хлеб. Деревня продолжала жить. Пусть даже для некоторых это пока была жизнь по инерции. Тарн всё это время оставался в Рейвиле. Он не стоял над жителями, но был рядом. Где-то — направлял, где-то — просто наблюдал, молча присутствуя, как опора. Он не держался за власть, но и не исчезал, поскольку знал, что пока нужен здесь. Он напоминал: у них есть всё, чтобы выстоять. Не благодаря Земле, а справляясь собственными силами. Иногда мужчина приходил на распределительную станцию — сначала по делу. Потом просто так. Посмотреть, как идут работы. Задать лишний вопрос, на который и сам знал ответ. Остановиться рядом — ненавязчиво, как тень от дерева, под которую можно войти, а можно пройти мимо. Кайо всё чувствовал. Как-то они сидели за длинным столом у контрольной панели, оба с чашками остывающего чая. За окном гудел слабый ветер — пыль собиралась над улицами, но не поднималась в бурю. Начиналась Сухая Тень. В этот сезон погода была довольно ветреной, чаще шли дожди, температура понижалась — ненамного, но люди больше тянулись к теплу и домашнему уюту. Кайо опустил взгляд, поводил пальцем по ободку кружки. А потом, не глядя на Тарна, всё-таки спросил: — Почему ты к нам не приходишь? Тарн посмотрел на него спокойно, как всегда. Голос его был твёрдый, как скала, но в нём не было холодности. — Потому что твоя мать почти всегда вне дома, и если я приду в её отсутствие, это может быть неверно интерпретировано. Он замолчал. Потом всё же прояснил: — Это может дать тебе ощущение, что от тебя что-то ждут. Что я жду. А я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным, загнанным в угол. Понимаешь? Он не отводил взгляда. — То, что ты мне доверяешь — уже слишком многое. И я не собираюсь торопить тебя. Кайо опустил глаза. Он чувствовал себя смущённым и одновременно благодарным. Он хотел ответить, что Тарн не делает ничего плохого. Что он вовсе не давит. Наоборот, когда он рядом — становится легче. Но он не был уверен, готов ли говорить об этом вслух. — Ты считаешь меня слишком хрупким. Я не такой, — возразил Кайо. — Я знаю, — кивнул Тарн. — Но я также знаю, что ты пережил. И мне важно, чтобы ты чувствовал себя в безопасности. Не только рядом со мной, но и с самим собой. Кайо кивнул. Он посмотрел на Тарна. — Тогда приходи, когда мы оба будем дома. Вместе. Я… так будет проще. Приходи завтра вечером. Тарн моментально согласился. — Договорились. Но у командира оставалось ещё одно незавершённое дело. Именно ради этого он и пришёл сегодня на распределительную станцию. Он постоял немного, наблюдая, как Кайо проверяет соединения у панели. Потом, не поднимая голоса, сказал: — Кайо. Парень обернулся, настороженно. — Мне нужно кое-что у тебя спросить. Пауза повисла в воздухе — короткая, но ощутимая. Кайо напрягся. Он уже понял: разговор важный. — Мне необходимо знать, — продолжил Тарн. — Эйден… не пытался с тобой связаться после той встречи? Кайо слегка покраснел и помотал головой — он понял, о чём пойдёт речь. — Ты знаешь, я предложил амнистию бойцам Экспедиционного Корпуса. Но с тех пор — тишина. Они не вышли на связь. Ни напрямую, ни через кого-то. Похоже, они мне не доверяют. Он сделал шаг ближе, но не слишком близко. — А теперь, когда всем ясно, что связи с Землёй больше нет… они могут начать действовать самостоятельно. По своему усмотрению. Кайо сжал пальцы на краю панели. — Что именно они могут знать, к чему могут иметь доступ? Какие у них остались каналы, оборудование — если у тебя есть эта информация. Всё, что поможет предотвратить риски. Тарн говорил чётко, не давя. — Я спрашиваю это не для того, чтобы устроить охоту. Я хочу защитить деревню. А также их самих. ЭКЗ могут действовать… импульсивно. Я бы предпочёл быть к этому готов. Кайо все эти месяцы боялся, что когда-нибудь ему придётся быть между двух полюсов, и прямо сейчас он находился очень близко к этому положению. Но в голосе Тарна не было угрозы — только необходимость. Он кивнул. — Хорошо. Я расскажу, что знаю. *** На кухне было уютно и светло. Тёплый свет лампы мягко стекал по стенам, наполняя дом покоем. Фило дремал у печки, изредка шевеля ушами — будто улавливал невидимые звуки или запахи. За окном ветер гнал мелкие, колючие капли дождя. На столе, среди прочей снеди, стояла банка персиков — та самая, которую Тарн принёс несколько недель назад вместе с другими продуктами. С тех пор она занимала почётное место в кухонном шкафу, дожидаясь своего часа. — Пожалуй, сегодня — подходящий день, — сказал Кайо, держа в руках открывалку. Он чуть улыбнулся. — Но есть их в одиночку как-то неправильно. Здесь на всех хватит. Он аккуратно вскрыл банку, и в тот же миг воздух наполнился густым, тёплым ароматом. Сладость сиропа, лето, мёд, немного цветущей травы — будто хмурый вечер стал лёгким и юным. Они расселись за столом: простые кружки с чаем, миска с травой для Фило, запечённые овощи, хлеб. В саду шумели ветки, но внутри было по-настоящему уютно и спокойно. Фило перебрался ближе, устроился у ног Зелейны, морду уткнув в лапы, но одним глазом косил на стол. За стуком ложек шёл неспешный разговор. Тарн рассказывал о своей деревне — давно заброшенной, о том, как родителей переводили с одних рудников на другие: они были простыми рабочими. Рассказ не был лёгким. Семь лет назад его родители погибли в горах при обрушении породы из-за грубого пренебрежения правилами безопасности со стороны руководства. Никто не понёс ответственности. С тех пор он окончательно утратил веру в Землю и стал её противником. — А можно спросить?.. — Тарн повернулся к Зелейне. — Где отец Кайо? Прости, если лезу не в своё дело. — Если мой сын не возражает — расскажу, — сказала женщина, глядя на Кайо, который в этот момент подкармливал Фило со стола. — Нисколько, — ответил он, будто речь шла о пустяке, но глаза его выдали: тема значила для него многое. Зелейна заговорила негромко, с теплотой в голосе: — Когда-то я думала, что смогу выбрать для своего ребёнка всё: гены, черты, даже склонности. Представляла его — умным, уравновешенным, с идеальным метаболизмом и памятью. Она усмехнулась, покачала головой: — Но всё вышло не по меркам, а по сердцу. Тарн слегка приподнял бровь, заинтересованно посмотрел на неё. — Я работала с его матерью — биологической. Кайо был ещё крошкой. Его родителей отправили в научную экспедицию — всего на год. Они планировали вернуться. Ребёнка оставили с бабушкой: условия на той планете не подходили для детей. Она замолчала на миг. — Но они не вернулись. Катастрофа. Мы так и не узнали, что именно произошло — только что связь была утеряна. Она бросила взгляд на Кайо — осторожный, сдержанно тёплый. — Он был слишком мал, чтобы помнить. А бабушка… она держалась, но когда пришло официальное сообщение… сердце не справилось. Буквально. Кайо отвёл взгляд, глядя в кружку. Он слышал эту историю раньше, но каждый раз — словно заново. Родители остались в памяти как тени и ощущение тепла. — Тогда я ещё не собиралась быть матерью, — продолжила Зелейна. — Казалось, рано. Но когда всё случилось, поняла: он нужен мне, а я — ему. Упрямый, шумный, милый малыш. И я знала: ни один идеальный ребёнок, выведенный по формуле, не стал бы мне ближе, чем этот — настоящий. — «Кайо» значит «жизнь», — добавила она чуть тише. — На старом земном языке. Мне хотелось, чтобы он не просто жил, а был счастлив. Кайо сглотнул. Он знал, как она его любит. Но когда она говорила это вслух, сердце сжималось — будто не хватало воздуха. — Он сразу стал моим, — сказала Зелейна мягко. — Со своим характером, но с открытым сердцем. И я горжусь им. Его умом, теплотой, умением заботиться, не требуя ничего взамен. Я видела, как он растёт, ошибается — но не боится быть собой. Идёт вперёд. А это… настоящая сила. Кайо заёрзал, натянуто усмехнулся: — Мам… ну всё, пожалуйста. Нахваливаешь так, будто премию вручаешь. Не знаю уже, куда деваться. Тарн помолчал, глядя на него спокойно, почти серьёзно. Потом опустил ладонь на его колено: — Для мамы ты всегда будешь лучшим, Кайо. А для меня важно только то, что ты — это ты. Фило потянулся к банке с персиками, принюхался… и демонстративно фыркнул, отвернувшись. На его вкус, те содержали слишком много сахара.