Погоня за тенью.

Женя пришла первой. В полупустом кафе было тихо — только приглушённый звон посуды, далёкий смех за соседним столиком и мерное жужжание холодильника за барной стойкой. Она выбрала место у окна, где свет падал ровно, не ослепляя, но и не оставляя теней. Идеальное место для разговора, где видно каждое движение глаз, каждую дрожь в пальцах. Кофе перед ней уже остывал. Тонкая дымка над чашкой рассеялась, оставив после себя лишь горьковатый запах. Она листала телефон, механически пролистывая заметки, сообщения и вырезки из документов. Райна, Артём, деньги, связи, рагменты мозаики, которые никак не складывались в единое целое. Слишком много совпадений, слишком мало правды. Пальцы её слегка дрожали — не от страха, нет. От напряжения, от предчувствия, она знала, что он придёт. И знала, что этот разговор будет другим. Дверь кафе открылась с лёгким звоном. Юлиан вошёл без лишнего шума, словно не нарушая атмосферу, а становясь её частью. Всё тот же — хмурый, как осенний вечер, хрупкий на вид, но собранный, будто пружина, готовая сорваться. Одежда — безупречно нейтральная, ничем не примечательная, словно специально подобранная, чтобы не запомниться. Лицо — усталое, но не расслабленное, в нём не было ни капли случайности. Каждый жест, каждый взгляд — выверен до миллиметра. Он не поздоровался. Просто подошёл, сел напротив, откинулся на спинку стула. Его глаза скользнули по чашке кофе, по её рукам, по телефону на столе — быстро, без интереса, как будто проверяя расстановку фигур перед партией. Женя не удивилась. Она давно перестала ждать от него формальностей, вместо этого она молча подвинула к нему вторую чашку — свежий кофе, чёрный, без сахара, точно такой, какой он всегда пил. Юлиан не поблагодарил. Просто взял чашку, медленно, будто взвешивая её в руке, и сделал первый глоток. Глаза его не выражали ничего — ни удовольствия, ни недовольства, просто факт: кофе есть, он его пьёт. Тишина между ними тянулась, густая и тяжёлая. Не неловкая — скорее, намеренная, как будто оба ждали, кто первый не выдержит, кто первым нарушит это молчаливое противостояние. Женя наконец отложила телефон. — Ты знаешь, зачем я тебя позвала, — сказала она тихо, но чётко, не вопрос, констатация. Юлиан поставил чашку на стол, ровно, без стука. — Предполагаю, — ответил он. Голос ровный, без интонаций. Она вдохнула глубже, чувствуя, как лёгкий холодок пробегает по спине. — Тогда давай не будем играть в кошки-мышки. Уголок его губ дёрнулся — не то намёк на улыбку, не то гримаса раздражения. — А разве мы не всегда в них играем? Вопрос повис в воздухе. Женя сжала пальцы под столом, он прав. Они всегда играли, но сегодня правила будут другими. Кофейная гуща на дне чашки уже давно осела тяжёлыми чёрными хлопьями. Женя провела пальцем по краю фарфора, ощущая лёгкую вибрацию от собственного прикосновения. В кафе было тихо — даже бармен за стойкой перестал звенеть бокалами, будто почувствовал напряжение, витающее в воздухе. — Я покопалась. Как ты просил, — её голос звучал ровно, но в каждом слове чувствовалась стальная напряжённость. — Райна, Артём, ни один из них не так чист, как кажется. Она медленно вытащила из сумки папку, положила на стол. Бумаги внутри были аккуратно разложены по цветным разделителям — жёлтые для финансовых отчётов, синие для временных линий, красные для подозрительных совпадений. — Я нашла следы, — пальцы Жени скользнули по верхнему документу. — Финансовые ниточки, даты, их... удивительные «совпадения» с событиями в клубах. Слишком точные, чтобы быть случайными. Юлиан не шевелился. Он сидел, как изваяние, лишь слабый свет от лампы над столом дрожал в его неподвижных зрачках. Его руки лежали на столе — пальцы длинные, бледные, с едва заметными шрамами на костяшках, казалось, он даже не дышит. — Ты меня слушаешь? — Женя слегка наклонилась вперёд. Только тогда он медленно моргнул. Глаза его оставались расфокусированными, будто он видел не её лицо, а что-то далеко за её спиной, в кафе внезапно стало холоднее. — Райна, — продолжила Женя, заставляя себя не отводить взгляд, — получает деньги через подставные фирмы. Все они ведут к старой структуре, связанной с тем самым исчезнувшим человеком Виталия. Помнишь, о ком я? На столе между ними будто образовалось невидимое поле напряжения. Чашка Юлиана стояла нетронутой, хотя кофе в ней уже давно остыл. — А Артём... — Женя щёлкнула языком, — он всегда оказывается «вовремя» вне зоны ударов. Как будто знает, когда лучше исчезнуть, думаешь, это совпадение? Тишина стала такой густой, что в ушах начал звучать лёгкий звон. Юлиан не просто молчал — он будто выключился из реальности. Только едва заметное движение век выдавало, что он вообще осознаёт происходящее. Женя почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она знала эту его манеру — это не было игнорированием. Так Юлиан выглядел, когда информация была настолько важной, что требовала полного погружения. Когда каждая деталь должна была занять своё место в той сложной мозаике, которую только он один видел целиком. Бармен на другом конце зала негромко закашлял. Где-то упала ложка, звякнув по кафельному полу, но в их углу время будто остановилось, застыв в этом напряжённом ожидании. Женя медленно выдохнула и потянулась за своей чашкой. Кофе был уже холодным, горьким, совсем как этот разговор. Она чуть сместилась вперёд, осторожно, но уже чувствуя, как внутри нарастает напряжение. — Ты ведь знал, да? Просто хотел проверить — проверить меня. Убедиться, смогу ли я дойти до сути. Чтобы понять, стоит ли дальше пускать ближе. Юлиан медленно перевёл на неё взгляд. Он не отрицал, не соглашался. Просто смотрел и эта тишина была тяжелее любого ответа. Евгения вдруг почувствовала, как что-то в ней дрогнуло. — Ты можешь хотя бы сказать, что ты это слышишь? Юлиан выдохнул — не раздражённо, не враждебно. Просто… устало, и тихо сказал: — Слышу. Евгения кивнула. Медленно, как будто каждое движение давалось с усилием, её подбородок дрогнул, когда он опустился вниз, а затем так же плавно поднялся вверх. Это не было обычным кивком — это было целое признание, выкованное из тишины и невысказанных слов. — Я не прошу доверия, Юлиан. — Ее голос звучал мягко, но в каждом слове чувствовалась стальная основа. Губы слегка дрожали, когда она подбирала нужные выражения. — Я просто... хочу, чтобы ты знал... Она прервалась, ее пальцы бессознательно сомкнулись вокруг салфетки на столе, сминая бумагу в тугой комок. — Что ты больше не один, даже если... — она сделала паузу, ища нужные слова, — даже если продолжишь молчать. Юлиан замер, его пальцы, до этого неподвижно лежавшие на столе, слегка подрагивали. Он снова опустил глаза в свою чашку, где давно остывший кофе превратился в темное зеркало, отражающее его усталое лицо. Тишина растянулась на несколько тяжелых секунд, где-то за окном пролетела птица, отбрасывая мелькающую тень на стол. В воздухе витал горьковатый аромат кофейной гущи и что-то еще — возможно, запах дождя, который вот-вот должен был начаться. — Знаю. — Его голос прозвучал так тихо, что слова едва не потерялись в пространстве между ними. — Именно поэтому... и молчу. Евгения почувствовала, как что-то в ее груди сжалось. Она видела, как его горло содрогнулось, когда он произносил эти слова. Видела, как его веки опустились, словно защищаясь от слишком яркого света, хотя в кафе было полутемно. Эта тишина, что воцарилась между ними, больше не была стеной. Не была отстраненностью или защитой, теперь это был мост — хрупкий, дрожащий, но настоящий. Форма близости, единственная, которую он мог себе позволить в этот момент, и, возможно, самая искренняя из всех возможных. Она поняла. Поняла без слов, что для человека, который слишком долго был один, молчание рядом с кем-то может значить больше, чем самые красивые речи. Что его «знаю» — это не просто ответ, а дар, доверие, высказанное на языке, который знал только он один. Кофейня вокруг них будто замерла. Далекие голоса, звон посуды, шум улицы — все это ушло куда-то далеко, оставив только этот стол, эти две чашки с недопитым кофе, этих двоих, связанных теперь чем-то большим, чем просто общее дело. Евгения медленно разжала пальцы, отпуская измятую салфетку. Она не стала ничего добавлять, просто сидела, дышала с ним в одном ритме, позволяя этой новой, хрупкой тишине стать между ними тем, чем она и должна была стать — началом чего-то важного. Евгения только открыла рот, чтобы задать следующий вопрос, когда Юлиан внезапно нарушил молчание. Его голос прозвучал непривычно — низкий, хрипловатый баритон, будто долго не использовавшиеся голосовые связки сопротивлялись каждому слову. Казалось, сам воздух в кафе стал плотнее от этого звука. — Райна и Артём... — он произносил слова с болезненной медлительностью, будто каждый слог давался ему усилием, — это не его люди, не Виталия. Женя инстинктивно подалась вперед, локти соскользнули со стола на полсантиметра. Ее пальцы непроизвольно сжали край столешницы, ногти побелели от напряжения. — Тогда чьи? — ее собственный голос показался ей неестественно громким после его тихой речи. Юлиан не ответил сразу. Его пальцы обхватили чашку — слишком крепко, будто это был якорь в бурном море. — Они мои. — Он поставил чашку с глухим стуком. — Под прицелом. Тень пробежала по лицу Жени. Она медленно выпрямилась в кресле, позвоночник вытянулся в струну. В груди что-то болезненно сжалось. — Твои... — она заставила себя продолжить, — в каком смысле? Уголки губ Юлиана дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. Неясной, размытой, словно нарисованной на песке прибоем. Не насмешливой — скорее, устало-примирительной, как будто он смотрел на ребенка, пытающегося понять взрослую тайну. — В смысле... — он провел языком по обожженным губам, — если на них кто-то нажмет — они сгорят, быстро, чисто, без следа. Где-то зазвонил телефон, но звук тут же оборвался, будто кто-то поспешил его отключить. — Не потому что слабые... — Юлиан поднял глаза, и в них вдруг вспыхнуло что-то живое, почти яростное, — а потому что на себе держат слишком много того, чего не видно. Он посмотрел на нее, по-настоящему, впервые за весь разговор. Его взгляд был тяжелым, как свинцовый груз, и таким же холодным. Но за этой холодностью сквозила усталость тысячелетнего старика. — Если ты пойдешь по ним, Женя... — он сделал едва заметную паузу, — ты выйдешь на меня. Тишина между ними стала густой, как смола. Даже дыхание Евгении замерло где-то в горле. — А если по мне... — его голос внезапно сорвался, стал тише, — тогда уже все сломается, окончательно. Последнее слово повисло в воздухе, наполненное таким весом, что Женя инстинктивно откинулась на спинку кресла. Ее пальцы сами собой потянулись к чашке, но она даже не заметила, что кофе в ней уже давно остыл. В голове стучало только одно: она стоит на краю чего-то огромного и страшного, чего даже не могла до конца осознать. А Юлиан уже снова ушел в себя, его глаза снова стали непроницаемыми, будто стальные ставни захлопнулись где-то внутри. Но теперь-то она знала — за этой броней скрывалось не равнодушие, а слишком многое, что он не мог и не хотел показывать. Воздух застыл в легких Евгении, превратившись в ледяной ком. Она не осознавала, что перестала дышать, пока в висках не застучала кровь. Юлиан медленно откинулся на спинку стула — плавное движение хищника, не спешащего нападать, но демонстрирующего свою силу. Его поза изменилась почти неуловимо: плечи расправились, позвоночник вытянулся в стальную струну. Ни тени агрессии, только холодная, отточенная жёсткость, как у скальпеля в руках хирурга. — У тебя есть всё, что нужно... пока. — Каждое слово падало с весом печати. Он поднялся со стула без лишнего шума. Тень от его фигуры удлинилась, перерезая пополам солнечный луч на полу. Евгения инстинктивно отпрянула, её пальцы впились в подлокотники кресла. — Но пока ты ищешь... — его голос внезапно стал тише, но от этого только опаснее, — не забывай, что я тоже ищу, и наблюдаю. Последнее слово повисло в воздухе, обрастая новыми смыслами с каждой секундой. Женя открыла рот — губы дрогнули, сформировав начало вопроса, который так и не успел родиться. Но Юлиан уже повернулся, его силуэт растворился в полумраке кафе. Он уходил неспешно — не бегство виноватого, а уверенное удаление того, кто всегда контролирует ситуацию. Дверь с лёгким звоном закрылась за ним. На столе остались следы его присутствия: чашка с тёмным остатком кофе, где на поверхности уже образовалась маслянистая плёнка; запотевшее от дыхания окно, на котором невидимой рукой были начертаны тайные знаки; и главное — эта гнетущая тишина, наполненная невысказанными угрозами и обещаниями. Евгения медленно выдохнула. Её руки дрожали, когда она потянулась за своей чашкой. Холодный кофе горчил на языке, как эти последние слова, за окном мелькнула тень — возможно, он ещё стоял там, наблюдая. Или это было лишь её воображение, уже заражённое его предупреждением. Бармен осторожно приблизился: — Вам ещё что-нибудь? Она покачала головой, не в силах выдавить ни слова, в голове стучало: «Он знает, он всегда знал. И теперь... теперь это игра на новых условиях». Солнечный луч, пробивавшийся сквозь стекло, вдруг осветил оставленную Юлианом чашку. На фарфоре чётко выделялся отпечаток его губ — нечёткий, но узнаваемый, как подпись под негласным договором. Евгения невольно провела пальцем по краю, ощущая, как холодный фарфор хранит остаточное тепло его прикосновения. Где-то зазвонил телефон, вернув её в реальность. Пора было уходить, но прежде чем встать, она ещё раз окинула взглядом стол — этот импровизированный полигон их словесного поединка. Здесь осталось всё: и намёки, и угрозы, и странное, почти болезненное доверие, проскользнувшее в его последних словах. Она достала деньги, аккуратно положила их под чашку и встала. Впереди была работа — теперь совсем другая, чем час назад. И противник, который только что дал понять, что следит за каждым её шагом. Но самое странное — в этом не было страха. Было что-то другое... Возможно, даже уважение.

***

Комната напоминала улей перед грозой. Доски с запутанными нитями ассоциаций пылали под светом проекторов, планшеты мерцали холодным синим, на стенах множились фотографии, соединенные кроваво-красными нитками. Воздух был густ от кофе, пота и напряжения — витающего почти осязаемо, как статическое электричество перед ударом молнии. Алексей прислонился к стене, его мощные предплечья скрещены на груди. В углу, окутанный дымом сигареты, Даниэль — его глаза, скользящие по комнате, казалось, фиксировали каждую деталь, не произнося ни слова. Никита замер у карты, пальцы нервно перебирали край бумаги. Марта и Максим склонились над ноутбуком, их лица освещены мертвенным светом экрана. Владислав чертил что-то в блокноте, время от времени покусывая колпачок ручки. Эля, обычно такая оживленная, сейчас молчала, обхватив себя за плечи, будто внезапно замёрзла. Иван сидел на подоконнике, его пальцы бессознательно теребили петлю на кабеле, но его технические навыки уже не раз выручали группу. Сейчас он наблюдал за всеми с типичной для него отстранённостью, но в глазах читалось напряжённое внимание. И тут дверь открылась. Евгения вошла без стука. Неспешно, но с такой сосредоточенной серьёзностью, что воздух в комнате словно сгустился. Она не торопилась занимать место — остановилась посреди комнаты, будто отмечая центр невидимой мишени. Её лицо было закрытым, но не пустым — скорее, перенасыщенным информацией, которую она пока не готова была выпустить. — Я только что была с ним, — её голос прозвучал чётко, перекрывая последние обрывки разговоров. — С Юлианом. Эффект был мгновенным. Алексей медленно приподнял бровь — на его обычно невозмутимом лице это было равноценно взрыву эмоций. Даниэль выпрямился, сигарета замерла на полпути ко рту. Никита застыл, его пальцы перестали теребить карту, даже Иван оторвался от своего кабеля, повернув голову. — Он начал говорить, — продолжила Женя. Глаза её блестели странным блеском — не триумфом, но чем-то более сложным. — Немного, почти ничего, но... он начал. Марта первой нарушила затянувшуюся паузу: — Что именно он сказал? — её голос звучал неестественно громко во внезапной тишине. Женя кивнула, будто ожидая этого вопроса. Её пальцы сомкнулись вокруг планшета, который она держала перед собой, как щит. — Про Райну и Артёма. — Она сделала паузу, давая словам осесть. — Он сказал... что они не люди Виталия, они — его. В комнате кто-то резко вдохнул. Владислав перестал рисовать, его рука замерла над бумагой. — Он сказал: «Под прицелом. Держат слишком много, чего не видно, если на них надавят — всё сгорит, быстро». Тишина, наступившая после этих слов, была особого рода. Не просто отсутствие звука — а нечто плотное, вязкое, наполненное невысказанными вопросами и догадками. Даже привычный гул компьютеров казался приглушённым, будто техника тоже затаила дыхание. Алексей первым нарушил молчание: — «Сгорит» — это как? — его бас прозвучал глухо, как удар по натянутой коже барабана. Женя медленно перевела взгляд на него: — Я поняла это буквально, они — расходный материал. Ловушка, идти по ним — значит наступить на мину. Иван, до этого молчавший, вдруг подал голос: — Значит, они... приманка? — его голос звучал нерешительно, но в глазах читался острый интерес. Женя повернулась к нему, и в её взгляде впервые появилось что-то похожее на одобрение: — Хуже, они — капкан. И Юлиан только что предупредил нас, чтобы мы в него не лезли. Максим свистнул сквозь зубы: — Это... — он искал слово, — либо угроза, либо предупреждение. — Или и то, и другое, — тихо добавил Никита. Его голос дрогнул на последнем слове. Эля вдруг встала, её стул с грохотом отъехал назад: — Но почему он сказал это именно тебе? — в её голосе звучало недоверие. — Почему сейчас? Женя встретила её взгляд без колебаний: — Потому что игра изменилась, и он хочет, чтобы мы это знали. В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была другого качества — напряжённая, заряжённая, как воздух перед грозой. Каждый переваривал полученную информацию, примеряя её к своим знаниям, догадкам, страхам. Алексей оттолкнулся от стены: — Значит, идём в обход. — Его голос не допускал возражений. — Если это минное поле — находим другой путь. Женя кивнула, но в её глазах читалось что-то ещё — понимание, что Юлиан дал им не просто предупреждение, а первый ход в новой, более опасной игре. И теперь им предстояло решить, как этим ходом воспользоваться. Губы Евгении сомкнулись в тонкую ниточку. Она сделала паузу, давая своим словам осесть в сознании команды, прежде чем продолжить голосом, который теперь звучал иначе – тише, но плотнее, словно пропитанный свинцовой тяжестью понимания. — И ещё... – её пальцы непроизвольно сжали планшет. – Он не врал. – Каждое слово падало с весом. – Не манипулировал, не играл. Она обвела взглядом комнату, встречаясь глазами с каждым. В её взгляде читалось нечто новое – не тревога, а почти болезненная ясность. — Он говорил... – голос Жени дрогнул, – как человек, у которого остались только два щита. – Её рука непроизвольно поднялась к горлу, коснулась цепочки под свитером. – И если мы разрушим их... Тишина в комнате стала абсолютной. Даже привычный гул компьютеров казался приглушённым, будто техника тоже затаила дыхание. — ...он останется с Виталием. – Последние слова прозвучали с ледяной чёткостью. – Потому что больше ни с кем. Молчание, наступившее после этих слов, было иного качества. Не растерянная тишина недоумения, а напряжённое, заряженное молчание шахматистов, увидевших новую комбинацию. Воздух в комнате казался густым, насыщенным невысказанными мыслями. Алексей первым нарушил тишину. Он медленно оттолкнулся от стены, его массивная фигура заслонила свет от лампы, отбросив длинную тень на карту операций. — Значит, – его бас звучал глухо, – он не пешка. – Ладонь с растопыренными пальцами легла на стол с глухим стуком. – И не ферзь. Даниэль, до этого молча куривший в углу, резко выдохнул дым. Оранжевый огонёк сигареты осветил его лицо на мгновение – в глазах читалось стремительное движение мысли. — Он ладья, – прошептал Никита, не отрывая взгляда от карты. Его пальцы дрожали, когда он провёл линию между двумя фотографиями. – Защищает край, но если его убрать... — Король останется открытым, – закончила Марта. Её голос звучал странно – одновременно испуганно и восхищённо. Иван, до этого молча наблюдавший со своего места у окна, вдруг подал голос: — Тогда мы идём не через его людей, – его пальцы нервно барабанили по корпусу ноутбука. – Мы идём... вокруг, ищем другой путь к Виталию. Эля резко подняла голову: — Но если он защищает... – её голос дрогнул, – значит, он знает, что Виталий – ключ? Значит, он на нашей стороне? Женя медленно покачала головой, её глаза стали тёмными, бездонными. — Не на нашей, не на их. – Она сделала паузу. – На своей, и сейчас... – её взгляд скользнул к фотографии Юлиана на доске, – он дал нам понять правила своей игры. Владислав резко встал, его стул с грохотом отъехал назад. — Тогда мы меняем стратегию, – его голос звучал резко, почти грубо. – Не давим на его людей, ищем другой рычаг. Максим, до этого молчавший, вдруг ударил кулаком по столу: — Чёрт! – Все вздрогнули. – Он же сам подсказал нам ход! – Его глаза горели. – Если его люди – щит... значит, за ними что-то есть, что-то важное. Тишина снова воцарилась в комнате, но теперь она была иной – наполненной новым пониманием, почти осязаемым напряжением мысли. Каждый переваривал открывшуюся перспективу, примеряя её к своим знаниям и догадкам. Женя стояла неподвижно, наблюдая за ними. В её позе читалась усталость, но и решимость, она знала – они наконец поняли главное: Юлиан не просто объект их операции. Не пешка в их игре. Он – игрок, прикрывающий свои фигуры. И если ударить по ним вслепую – падёт не только он. Обрушится вся доска, тогда король – Виталий – останется один на один с теми, против кого, возможно, и пытался защититься Юлиан.

***

Заброшенный склад на окраине дышал холодом и забвением. Ржавые балки перекрытий кряхтели под порывами ночного ветра, а редкие луны света, пробивавшиеся через разбитые окна, рисовали на бетонном полу причудливые узоры. В центре пустого пространства, освещённая лишь тусклым светом фар припаркованной снаружи машины, стояла Райна – призрачная фигура в простой одежде, без привычного макияжа, без защитного панциря из телохранителей и статуса. Даниэль прислонился к сырой стене, ощущая, как холод бетона проникает сквозь ткань куртки. Его пальцы нервно перебирали сигарету, так и не решаясь закурить. Никита стоял в двух шагах, скрестив руки на груди – его глаза, привыкшие к темноте, неотрывно следили за каждым движением женщины. — Я знала, что вы придёте, — голос Рейны звучал неожиданно мягко, но в нём чувствовалась стальная нить. Она облокотилась на бетонную колонну, и свет фар на мгновение осветил её лицо – усталое, но не сломанное. — Особенно ты, Даниэль. — Её губы дрогнули в чём-то отдалённо напоминающем улыбку. — Ты никогда не умел отпускать, если чуял подвох. Даниэль лишь молча кивнул, его челюсть напряглась. В воздухе витал запах плесени, машинного масла и чего-то ещё – возможно, страха, возможно, лжи. Райна перевела взгляд на Никиту: — Мы не враги Юлиану. — Она сделала паузу, будто взвешивая каждое слово. — Мы... его последний якорь. Последняя связь с тем, что можно назвать реальностью. Где-то в дальнем углу склада капля воды упала с потолка, её звонкое "плюх" эхом разнеслось по пустому пространству. — Артём держит часть сети, — продолжила Рейна, её пальцы бессознательно сжали край куртки. — Я держу людей, которые... — она запнулась, — которые до сих пор не переметнулись к Виталию. А Юлиан... — её голос дрогнул, — он держит нас всех, чтобы никто не пересёк черту, чтобы всё не рухнуло окончательно. Никита резко выпрямился: — Он сказал, что вы под прицелом, — его голос звучал резко, почти грубо. — Это правда? Рейна медленно закрыла глаза, будто собираясь с силами. Когда она вновь открыла их, в тёмных зрачках отражался тусклый свет фар – два маленьких огонька в кромешной тьме. — Правда, — прошептала она. — И я знаю, кто держит этот прицел. — Её взгляд устремился прямо в глаза Даниэлю, пронзая насквозь. — Это... Виталий. — Имя прозвучало как проклятие. — Юлиан прикрывает нас. Делает вид, что мы его люди... — её голос сорвался, — чтобы он не тронул нас по-настоящему. Внезапный порыв ветра ворвался через разбитое окно, заставив всех вздрогнуть. Где-то в темноте скрипнула ржавая дверь, будто старый склад на секунду ожил, напоминая о своём присутствии. Даниэль наконец закурил. Оранжевый огонёк осветил его лицо на мгновение – в глазах читалось понимание, смешанное с чем-то ещё, более тёмным. — Значит, — его голос прозвучал хрипло от дыма, — ты говоришь, что Юлиан... жертвует собой, чтобы прикрыть вас. Райна резко выпрямилась: — Нет! — её крик эхом разнёсся по складу. — Он... — она сжала кулаки, — он жертвует всем. Но не собой, он единственный, кто ещё может остановить Виталия. И если он падёт... — её голос стал шёпотом, — падём все. Никита медленно провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть усталость. В воздухе повисло тяжёлое молчание, нарушаемое только редкими каплями воды и их собственным дыханием. Где-то вдали завыла сирена – далёкая, не относящаяся к ним, но напоминающая, что мир за стенами этого заброшенного склада продолжает жить своей жизнью. А здесь, в этом островке тьмы и полуправд, решалась судьба слишком многих. Тишина повисла между ними, густая и тяжёлая, как влажный складской воздух. Вопрос Никиты словно замер в пространстве, отражаясь от ржавых металлических стен. Райна отвела взгляд. Её пальцы сжали край куртки, костяшки побелели от напряжения. Она смотрела куда-то в темноту за спинами мужчин, будто там, в чёрной пустоте, находились ответы. — Почему он рискует? — повторил Никита, и его голос прозвучал громче, нарушая зыбкое молчание. Райна медленно выдохнула. Её дыхание дрогнуло, когда она наконец заговорила: — Потому что... он помнит. — Голос её сорвался, став вдруг хрупким. — Какими мы были до всего этого, до Виталия. До игр. — Она провела рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль. — Он один из немногих, кто... не забыл. Капля воды упала с потолка, её звонкое «плюх» прозвучало, как выстрел в тишине. Даниэль неожиданно заговорил, его голос был низким и глухим: — Значит, он сам... тоже на прицеле. Райна горько усмехнулась. В тусклом свете её улыбка выглядела скорее гримасой боли. — Уже давно, — прошептала она. — С самого начала. — Её пальцы непроизвольно коснулись шеи, где под воротником скрывался тонкий шрам. — Но знаешь что? — Она подняла голову, и в её глазах вспыхнул странный огонёк. — Он не даёт себя добить, до сих пор. — Пауза, губы дрогнули. — А значит... он держится за что-то, за кого-то. Никита перевёл взгляд на Даниэля. Их глаза встретились на мгновение — в этом взгляде был целый разговор, годы совместных операций, невысказанные понимания. Даниэль не отвёл взгляда, продолжая смотреть на Райну. — Ты хочешь, чтобы мы оставили вас? — спросил он прямо. Его голос звучал странно — не грубо, но безжалостно честно. Райна резко встряхнула головой: — Нет! — Её голос прозвучал почти отчаянно. Она сделала шаг вперёд, и свет фар наконец осветил её лицо полностью — тёмные круги под глазами, морщины усталости у губ. — Я хочу... — Она сглотнула, собираясь с мыслями. — Я хочу, чтобы вы поняли. Если сломаете это звено... — Её рука описала в воздухе круг, включая их всех. — Всё остальное рухнет тоже, как костяшки домино. Где-то в глубине склада что-то грохнуло — возможно, кусок штукатурки упал с потолка. Все трое вздрогнули, но никто не отвёл взгляда. — Тогда что ты предлагаешь? — спросил Никита. В его голосе впервые за вечер прозвучала усталость. Райна глубоко вдохнула: — Играйте по его правилам. — Она посмотрела на каждого по очереди. — Он знает, что делает, доверьтесь... хоть в этом. Даниэль внезапно рассмеялся — коротко, горько: — Доверие. — Это слово прозвучало почти как ругательство. — После всего. Райна не ответила. Просто стояла, принимая его гнев, его боль. В её позе читалась какая-то странная покорность — не слабость, а скорее принятие. Райна медленно отступила на шаг, ее тень от колонны скользнула по ее лицу, скрыв выражение на мгновение. — Он доверяет мне и Артёму, — голос ее звучал тихо, но каждое слово падало с весом. — И я... — она сделала паузу, будто преодолевая внутреннее сопротивление, — говорю вам это сейчас, чтобы вы не решили случайно сломать последнюю дверь, за которой он ещё живой. В этот момент скрип ржавых петель разорвал напряженную тишину. Дверь в дальнем конце склада приоткрылась, выпуская полосу тусклого желтого света. В проеме возникла мужская фигура — высокий, подтянутый силуэт в длинном черном пальто, которое колыхалось от легкого движения воздуха. Артемий. Он вошел с той самой узнаваемой небрежностью — плечи слегка сутулены, руки в карманах, но в этой кажущейся расслабленности чувствовалась скрытая пружина, готовность к действию. Его губы тронула улыбка — не насмешливая, а скорее устало-добрая, когда он остановил взгляд на Райне. — Ну вот, — его голос прозвучал мягко, почти ласково, но в глубине темных глаз мерцала острая внимательность. — Ты думала, я отпущу тебя одну сюда? Он сделал несколько шагов вперед, его ботинки отчетливо стучали по бетону. В свете фар стало видно его лицо — бледное, с резкими чертами, тенью щетины и глубокими морщинами усталости у глаз. Но в этом лице была странная притягательность — энергия человека, который слишком много видел, чтобы чего-то бояться. — Кто-то же должен убедиться, — продолжил Артемий, останавливаясь в метре от Райны, — что тебя не унесут на руках, пока ты делаешь драматичные заявления. Райна медленно приподняла бровь, ее пальцы сжали локти скрещенных рук. В ее позе читалось одновременно раздражение и... облегчение? — Я думала, ты уехал, — сказала она, и в голосе ее прозвучала едва уловимая нота упрека. Артемий усмехнулся, повернув голову к Даниэлю и Никите. Его движения были плавными, как у большого хищника, сознающего свою силу. — Я — всегда там, где становится опасно, — произнес он, и в этих простых словах чувствовался многолетний опыт ситуаций, о которых лучше не вспоминать. Его взгляд скользнул по лицам мужчин, изучая, оценивая. В этих темных глазах не было ни страха, ни даже напряжения — только холодная ясность человека, который прекрасно понимал, что стал предметом обсуждения. И, что важнее, совершенно этого не боялся. Даниэль непроизвольно выпрямился, его пальцы сжались в кулаки. Никита сделал почти незаметный шаг в сторону, меняя позицию. Артемий заметил эти движения — уголок его рта дрогнул, но он ничего не сказал. Тишина в заброшенном складе стала еще более звенящей. Где-то капала вода, ее звук отдавался эхом в пустом пространстве. Свет фар, пробивавшийся через грязные окна, рисовал причудливые тени на стенах, превращая четверых людей в участников какого-то странного, почти мистического действа. Тишина в заброшенном складе стала почти осязаемой. Никита стоял неподвижно, его лицо оставалось непроницаемым под мерцающим светом фар. Только легкое движение век выдавало напряженную работу мысли. Его взгляд — изучающий, аналитический — скользил по фигуре Артёма, пытаясь разгадать скрытые мотивы за этой показной небрежностью. Он чувствовал игру, сложную многоходовку, но правила ещё оставались загадкой. Артём сделал несколько неторопливых шагов вперёд. Его пальто мягко колыхалось, открывая мелькнувший в темноте кобуру у бедра. Руки он небрежно засунул в карманы брюк, демонстрируя показное расслабление, но в каждом его движении читалась хищная грация — как у крупной кошки, позволяющей себе вальяжность, но всегда готовой к прыжку. — Я догадывался, — начал он, и его голос, низкий, с лёгкой хрипотцой, заполнил пространство склада, — что после разговора с Евгенией вам захочется услышать... первичный источник. — Он сделал театральную паузу, кивнув на себя. — Позвольте сэкономить вам время. Даниэль, до этого молча наблюдавший с тени, резко выпрямился. Его массивная фигура напряглась, пальцы непроизвольно сжались. — Мы не совсем за "версией", — прозвучало тихо, но с такой стальной интонацией, что слова будто врезались в бетонные стены. — Мы — за правдой. Артём медленно улыбнулся. Это не была дружелюбная улыбка — скорее выражение человека, смотрящего на ребёнка, произнёсшего наивную глупость. — А правда, мой дорогой Даниэль, — он произнёс это почти ласково, но в глазах вспыхнул холодный блеск, — редко бывает удобной, особенно в нашем... бизнесе. Он сделал шаг ближе, и свет фар наконец осветил его лицо полностью — глубокие морщины у глаз, след старого шрама на скуле, тень недосыпа под веками, лицо человека, слишком много видевшего. — Но вот тебе простая правда, — продолжил Артём, и его голос внезапно потерял всю театральность, став почти исповедальным. — Юлиан нас прикрывает, да. — Он резко выдохнул. — Не потому что мы чистые. Чёрт, мы далеко не святые. — Его пальцы нервно постучали по бедру. — А потому что мы... остались. Никита нахмурился, его брови сошлись в резкой складке. — Остались? — он произнёс это скорее как уточнение, чем вопрос. Артём повернулся к нему, и в его взгляде вдруг появилось что-то почти человеческое — усталое, израненное, но живое. — Остались... людьми, — он произнёс это слово с странным ударением, будто пробуя его на вкус после долгого перерыва. — В этом всём. — Его рука описала широкий жест, включая и склад, и город за его стенами, и всю их сложную, грязную историю. Где-то на улице завыла сирена скорой, звук донёсся приглушённо, будто из другого мира. Свет фар дрогнул — возможно, от порыва ветра, а может, от чьей-то невидимой руки, поправившей фары. Тени на стенах задвигались, создавая иллюзию присутствия других людей. Райна, до этого молча наблюдавшая со стороны, вдруг заговорила: — Он держит нас, потому что мы последние, кто ещё помнит... каким он был до всего этого. — Её голос дрогнул на последних словах. Артём кивнул, не отводя глаз от Никиты: — И последние, кто может напомнить ему, кем он был. Кем он всё ещё может быть, если... — он запнулся, — если вы не разнесёте вдребезги эту хрупкую конструкцию. Артём поворачивается к Райне медленным, почти бережным движением. Его пальцы, обычно такие точные и жёсткие, касаются её плеча с неожиданной мягкостью — как будто боясь оставить синяк на хрупкой птице. В этом жесте столько нежности, что Никита невольно отводит взгляд, чувствуя себя посторонним на этой странной исповеди. — Мы не строим империи, — голос Артёма звучит тихо, но каждое слово отчётливо, будто выгравировано в воздухе. — Не возводим подпольных королевств. — Его губы искривляются в чём-то среднем между улыбкой и гримасой боли. — Мы просто... продолжаем держать тех, кто ещё не продался, кто ещё помнит цену словам. Райна закрывает глаза под его прикосновением. В свете фар её ресницы отбрасывают дрожащие тени на бледные щёки. Она выглядит одновременно уставшей и невероятно сильной — как тростинка, пережившая ураган. — И если бы не Юлиан... — Артём продолжает, но голос его внезапно срывается. Он откашливается, собираясь с мыслями. — Нас бы давно пустили под нож, без разговоров, без предупреждения. Даниэль опускает взгляд. Его мощные плечи слегка ссутуливаются под тяжестью этих слов. Он проводит ладонью по лицу — грубый жест усталого человека, стирающего с себя усталость. Несколько секунд в складе стоит такая тишина, что слышно, как где-то капает вода по ржавым трубам. — Он держит вас, — наконец говорит Даниэль. Его голос глухой, будто доносящийся из-под земли. — А кто держит его? Артём медленно поворачивает голову. Его глаза — тёмные, бездонные — встречаются с Даниэлевыми без тени привычной иронии. В них только странная смесь надежды и обречённости. — Надеемся... ты. — Он произносит это просто, без пафоса, почти по-дружески. Молчание, наступившее после этих слов, особенное. Оно не пустое — оно наполнено всем, что не нужно проговаривать вслух. В нём и горечь предательств, и тяжесть выбора, и странное облегчение от того, что карты наконец легли на стол. Никита наблюдает, как луч света от фар дрожит на мокром бетонном полу. Где-то за стенами склада проезжает машина, и на мгновение тени на стенах оживают, превращаясь в причудливые силуэты. В этом полумраке четверо людей стоят, связанные невидимыми нитями общей истории, слишком сложной, чтобы объяснять словами. Райна первой нарушает тишину: — Нам пора. — Её голос звучит хрипло. — Они начнут искать. Артём кивает, но не спешит уходить. Его взгляд ещё на мгновение задерживается на Даниэле — взгляд, в котором столько невысказанного, что хватило бы на целую жизнь. Потом он поворачивается и идёт к выходу, его пальто колышется за ним, как тень. Райна задерживается на секунду: — Он верит в вас. — Это звучит почти как исповедь. — Хотя, чёрт возьми, не знаю почему. И прежде чем кто-то успевает ответить, она растворяется в темноте вслед за Артёмом, оставляя за собой лишь лёгкий шлейф духов и неразрешённые вопросы, витающие в холодном воздухе заброшенного склада.