АРВИ

Последние уроки тянулись для обоих как резина. Артем пожирал Виктора взглядом, впитывая каждое движение, каждый вздох, каждый поворот головы в сторону окна. Он пришел не для учёбы. Он пришел ради этого взгляда. Ради того, чтобы Виктор увидел. Но Виктор упорно держал оборону, его профиль был непроницаемым бастионом. Для Виктора время текло вязким, тягучим месивом стыда, обиды и… чего-то еще. Чего-то теплого и назойливого, что пробивалось сквозь ледяную скорлупу каждый раз, когда он чувствовал жар того взгляда на себе. Он знал, Артем смотрит. И это знание сводило с ума – сладким безумием, от которого хотелось либо кричать, либо обернуться и… Нет. Он стиснул зубы. Он должен почувствовать. Должен. И вот последний урок. Артем почувствовал, как терпение лопнуло. Если взгляд не работает – нужен другой метод. Отчаянный, детский, смешной. Он порылся в рваной тетради, выдрал неровный квадратик бумаги. Ручка в его привыкшей к тяжелому оружию руке казалась нелепо хрупкой. Он наклонился, закрываясь ладонью, и вывел корявые, пляшущие буквы, стараясь изо всех сил: "Мне кажется я схожу с ума по тебе". Пауза. Нужно что-то… милое? Он сконцентрировался, высунув кончик языка, и рядом с признанием вывел несколько кривых, корявых каракуль, отдаленно напоминавших… ну, в лучшем случае, одуванчики после урагана. В худшем – то, на что позже намекнет Виктор. Записку сложил аккуратно, как патрон перед зарядкой. Дыхание замерло. Это был выстрел в неизвестность. Используя навыки, отточенные на тренировках с Денисычем (меткость, расчет траектории, умение сделать бросок незаметным), он послал бумажный .Тот шелестящей птичкой приземлился аккуратно на угол парты Виктора. *Шурш.* Виктор вздрогнул. Не поворачиваясь, он краем глаза увидел белый комочек. Записка. От него. Сердце екнуло, в груди что-то мелко и радостно задрожало. Он чуть не обернулся сразу. Но нет! Он сжался, напряг все мышцы спины и шеи, уставившись в учебник так яростно, что буквы поплыли. Уголки его губ поползли вверх. Он закусил нижнюю губу, пытаясь сдержать нахлынувшую волну смущения и… радости? Нет, это просто глупость. Каракули какие-то… Но сдержать улыбку было невозможно. Она пробивалась сквозь каменную маску, разогревая щеки. Он сдавался. Медленно, неохотно, но неудержимо. Потому что он тоже. Безумно. Скучал. Артем, наблюдавший за Виктором как ястреб, увидел лишь резкое движение отворота. Никакой реакции на записку! Только еще большее отстранение. Паника сжала горло ледяным кольцом. *Я все испортил! Он плачет? Он ненавидит меня еще больше? Я идиот!* – Эй… – прошептал он сквозь класс, голос сорвался от волнения. – Ты чего?.. – Звук был полон тревоги. Виктор медленно, с театральной неохотой повернул голову. Лицо было нарочито каменным, но в уголках глаз, в легкой дрожи губ читалось невероятное усилие сдержать смех. Он бросил короткое, грубое: – Ничего. И только тогда, с видом величайшего снисхождения, взял записку. Развернул. Взгляд скользнул по корявым буквам. Потом перешел на "цветочки". Он всмотрелся. Нахмурился. Еще раз. И тут… что-то внутри него лопнуло. Он не просто засмеялся. Он лопнул смехом. Закрыв глаза, плотно прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить звук, но плечи тряслись от беззвучных конвульсий. Слезы выступили на глазах. Он поднял дрожащую руку с злополучной запиской, указал на нее пальцем, потом перевел этот обвиняющий перст на Артема. Когда Виктор смог открыть глаза, они сияли невероятной смесью веселья, нежности и полной капитуляции. Все обиды, все "никогда" смыло этим смехом. Его взгляд, теплый, живой, видящий, снова был устремлен на Артема. – Что это за язык? – выдохнул он сквозь смех, голос дрожал от умиления и насмешки. – И это… цветочки? Или… – он сделал паузу для драматизма, – …маленькие жопки? Воздух в классе, еще минуту назад наэлектризованный невысказанным, вдруг стал легким, почти невесомым. Артем замер. Увидев смех Виктора, его свой смех, его живое, озорное лицо, обращенное к нему без ненависти, он ощутил, как что-то огромное и тяжелое отрывается от его сердца и улетает. Улыбка медленно, как восход солнца после долгой ночи, растянулась на его лице. Он смеется. Над моей дурацкой запиской. Но он СМЕЕТСЯ. И смотрит на меня. В голове пронеслось: Что это значит? Простил? Или просто издевается? Улыбка Джокера? Но тело знало правду раньше разума. Грудь наполнилась теплом, напряженные плечи опустились. Это было их тепло. Знакомое, пьянящее, воссоединяющее. Оно пробилось сквозь лед и соединило их снова невидимой нитью. Виктор, откинувшись на спинку стула и вытирая смешные слезы, ловил дыхание. Он не хотел давать надежд. Обида все еще копошилась где-то глубоко, как заноза. Он должен был держаться строже, дольше. Но этот идиотский рисунок, этот ужасный почерк, эта детская, нелепая попытка достучаться… что-то щелкнуло внутри. Щелкнуло громко и ясно: Хватит дуться. Хватит мучить себя и его. Поругались – и хватит. Он не мог долго сердиться на своего "супруга". Особенно когда тот пытался объясниться на языке цветочков-жопок. День закончился не громом сражения, а тихим, облегченным смехом и теплым взглядом, который говорил больше тысячи корявых записок.