Потерянное эхо

      Эрсин не мог предать интересы Республики – в этом Рубидия была уверена. Однако как учёная она привыкла, что можно заблуждаться в отношении даже самых простых и очевидных вещей, и никогда не полагалась только на веру, интуитивные ощущения или свои представления о мире. Ей требовались доказательства либо невиновности адмирала Илаи, либо его предательства – хотя, по правде говоря, она предпочла бы первое. Но сейчас её предпочтения ничего не значили, и она договорилась о короткой встречи с Мейтнером, который, как ни странно, согласился. Всего один разговор, который должен был прояснить хоть что-то.       Должен был – но на деле лишь запутал Рубидию ещё сильнее.       Вице-адмирал Мейтнер старался не нарушать этикет без необходимости и пригласил майстерин Гаусс к себе официально, чтобы починить поврежденные в бою крылья. Всем, кто мог бы заподозрить неладное, было известно, что после войны и получения майстерской степени именно она курировала авиарскую программу, начатую майстером Татлином. По правде говоря, Рубидия считала предосторожность вице-адмирала излишней. Немолодая и чрезмерно увлеченная наукой майстерин – не самая благодарная мишень для слухов, все, кому было хоть сколько-то интересно, ещё десять лет назад успели обсудить её отношения с Илаи, приписав им куда более близкий и романтический характер. Сам Лотар Мейтнер, конечно, давно женат и воспитывает троих детей, и перемывать ему кости гораздо интересней, рассказывая о какой-нибудь юной красотке, музыкантке или танцовщице, на худой конец, друидке – все знали, что в своих завоеваниях Красный Барон и порой, если уж чего-то или кого-то хотел, то мало что останавливало его. Но пожилая алая майстерин едва ли могла привлечь внимание подобного человека сейчас, если уж не вызвала особой страсти в юности... Хотя кто этих сплетников разберёт, что им взбредёт в голову – обсуждать личную жизнь высокопоставленного военного и героя Великой войны, наверное, в любом случае занимательно, если у тебя нет собственной.       Мейтнер, хоть и лишился дворянского титула после падения имперской короны, всё-таки даже после утверждения Республики не бедствовал и прислал за Гаусс машину. Конечно, путь предстоял неблизкий, ведь жил вице-адмирал за городом, и добираться через ледяной туман самостоятельно Рубидии пришлось бы долго, такси в городе поймать сразу было сложно, но сейчас она чувствовала себя неуютно. Всё-таки она предпочла бы не участвовать во всех этих играх, продиктованных этикетом, и не чувствовать себя в долгу у Красного барона. Небезопасно, даже слегка тревожно, и отделаться от этого ощущения майстерин никак не могла, хотя понимала: Мейтнер наверняка воспринимает её согласие как должное и не видит в нём капитуляции.       У дверей её встретил пожилой мужчина с сухим, точно высеченным из тёмного дерева лицом, непроницаемости которого мог бы позавидовать сам адмирал Илаи. Проследовав в дом за слугой – бывшим дворецким барона, оставшимся на службе даже после становления Республики? управляющим? кем он вообще был? – Рубидия изо всех сил старалась не сверлить тому спину и не задаваться вопросом, зачем Мейтнеру прислуга. Ну не понимала она легкости, с которой люди могли впускать в свой дом кого-то постороннего и разрешать ему касаться собственных вещей, но в ней, скорее всего, говорила привычка алых магов. Она же и в лаборатории не позволяла ни лаборантам, ни студентам подходить к рабочему столу без её надзора, а дом почти любого мага-артефактора неминуемо становился ещё мастерской, пускать в которую непосвященных было просто опасно. Но Мейтнер едва ли оставлял дома незавершенные артефакты, а особо ценные вещи точно хранил в сейфе или банке, и потому мог не опасаться, что прислуга случайно сдвинет и повредит какой-нибудь экспериментальный образец. Крылья в расчёт брать не стоило, едва ли Мейтнер хоть кому-то позволял их касаться – не для того он добивался разрешения хранить их дома, а не в арсенале, как положено.       Взор Рубидии скользил по интерьеру, который не отличался кричащей демонстративной роскошью. Качественная, не вычурная и даже почти скромная мебель, элегантные лампы, приятные взгляду цвета, пара небольших акварелей на стене прихожей – на первый взгляд, достаточно простых, но если присмотреться, то мастерство художника становилось очевидным. На первой картине живой солнечный свет золотил северный город, едва тронутый ранней весной и потому серый, но в каждом штрихе уже чувствовалось предчувствие близкого тепла и пробуждения. На второй была изображена надвигающаяся гроза, и чернильно-синяя туча поднималась из-за светлого перелеска, сочного и зелёного, облитого полуденным солнцем. И тревожное предштормовое небо так ярко контрастировало с безмятежной землёй, что Рубидия даже на миг замедлила шаг перед изумительным рисунком.       Но времени рассматривать акварели у неё не было. Хозяин уже ждал её, и уделять картинам внимания больше, чем ему, смотрелось вопиющим неуважением.       – Добрый вечер, майстерин Гаусс. Рад видеть вас в добром здравии, – поприветствовал Мейтнер её лёгким наклоном головы. За прошедшие годы он не слишком сильно изменился. Если Эрсин с возрастом, казалось, лишь поседел, обзавёлся морщинами и перестал стесняться шрама, который после войны непременно пытался прикрыть отрощенными вопреки уставу волосами, то Лотар, и в юности отличавшийся более крепким телосложением, слегка погрузнел, а его русые волосы седина почти не тронула. В Нердинском сражении вице-адмирал был ранен и потому держал левую руку на перевязи. Тем не менее, серо-зелёные с карим глаза смотрели всё так же внимательно, как и в юности. Ничего удивительного: насколько могла судить майстерин, характер у него ничуть не изменился, и даже на крыльях он до сих пор летал едва ли не чаще молодых авиаров.       – Добрый вечер. Взаимно, господин Мейтнер, – вернула жест вежливости Рубидия. Это просто часть этикета, на самом деле они друг другу почти безразличны, поэтому затягивать встречу и вести светские беседы точно не стоит. – Я думаю, нам стоит сразу приступить к делам.       – Не стану возражать, майстерин. Вы осмотрите артефакт и оцените его повреждения, а заодно мы с вами поговорим, как и подобает старым знакомым.       Вице-адмирал провёл её в свой кабинет, где и хранил крылья. Да и не только их: на книжных полках алая майстерин воочию увидела знаменитую коллекцию рутилиевых звёзд. Сорок пять, по одной на каждую победу, одержанную Алым Бароном в воздушном бою – во время Великой Войны Мейтнер завёл себе привычку заказывать драгоценную рутилиевую звезду за каждого убитого им вражеского пилота.       Лотар Мейтнер всё-таки был на редкость тщеславен.       Сдержав лёгкую усмешку, Рубидия отвела взгляд от закалённых огнём разноцветных граней. Она оглядела комнату и не могла не отметить легкой небрежности, которая чувствовалась повсюду. И в бумагах на столе, и книгах, расставленных на полках шкафа на первый взгляд не было особого порядка, но измененный взор майстерин позволял ей понять, что естественные потоки эфира в этой комнате текут ровно, не рассеиваются на пыли и соре, не встречаются с неожиданными препятствиями. Похоже, вице-адмирал желал всегда знать, касался ли кто-нибудь его вещей, и потому тщательно следил за малейшими изменениями в обстановке. Внимание майстерин привлекло кресло, явно заказанное уже после становления Мейтнера авиаром, со слишком уж специфической спинкой, которая должна была разгружать усталые плечи и спину летуна и при этом не давить на импланты. Как выяснилось много лет спустя после создания первых авиаров, несмотря на все усилия целителей и почти идеальное сведение эфирных потоков в человеческом теле, нагрузка на костно-мышечную систему авиара всё же оказывалась чрезмерной, особенно при долгом ношении крыльев и недостаточном отдыхе. Все пережившие Великую войну авиары столкнулись с последствиями многодневного перенапряжения, когда даже спать им приходилось в крыльях, с полностью подключенными имплантами, и каждый из старших летунов страдал от хронической боли. Рубидия знала об этом исключительно от целителей, даже Эрсин не признавался ей и старался скрыть приступы боли, когда она внезапно накатывала и заставляла его неестественно сжаться.       Майстерин невольно посмотрела на Мейтнера, который тем временем с удивительной ловкостью вытаскивал из футляра и разворачивал крыло с алой перепонкой. Точно в молодости, он почувствовал её взгляд и чуть заметно ухмыльнулся в полуобороте, а затем поманил её к себе.       – Вот, майстерин, что осталось от крыльев на этот раз. Берёг их как мог, но сами понимаете, война…       Рубидия сдержанно кивнула и потянулась за артефактом. Просмолённая ткань перепонки оказалось достаточно прочна, чтобы выдержать падение Мейтнера, не порваться и не лопнуть… почти не порваться. Ярко-красное полотнище, цвет которого ничуть не потускнел за двадцать с лишним лет, почернело и расползлось в лоскуты на каркасе. Нахмурившись, Рубидия счистила истлевшие лохмотья, чтобы рассмотреть металл остова. Под остатками ткани рутилий пожелтел почти до золотисто-бронзового цвета. Его точно прокалили, но Мейтнер точно бы не стал греть артефакт специально. Вглядевшись в эфирные потоки, Рубидия поняла, что с момента, когда она последний касалась артефакта, сеть текущего сквозь металл эфира, стала обширней и гуще, слишком густой, чтобы при максимальной нагрузке не перегревать рутилиевый каркас. Похоже, Мейтнер под Нердином попытался выжать из крыльев максимальные скорость и мощность, а потом, при падении, ткань и часть перегретых направляющих подверглись слишком сильному физическому воздействию…       – Господин Мейтнер, возможно, мой вопрос покажется вам неуместным и странным, но вы можете рассказать мне, что именно произошло в Сильте? – вновь обернулась Рубидия к авиару. Тот смерил её непроницаемым взглядом и прищурился:       – Вы спрашиваете меня как майстерин Алой коллегии или как подруга адмирала Илаи?       – В данный момент это не имеет значения, – отрезала майстерин Гаусс, – как алая майстерин, я обязана узнать историю, которая предшествовала повреждению артефакта, чтобы верно оценить все дефекты и исправить их. Как подруга адмирала… я хотела бы знать, что случилось с ним на самом деле.       – Что ж, майстерин, раз уж я неосмотрительно пообещал вам рассказ… Мы должны были пересечь границу и нейтрализовать пограничные войска, затем двинуться на Нердин и Таргштайн, чтобы перерезать железнодорожное снабжение. Долгая разведка, обучение жестовым сигналам и ваши тепловые очки, все ночные тренировки авиаров, как вы знаете, держались в строжайшем секрете, командование и крылья сохраняли полное радиомолчание на протяжении операции и подготовки к ней – мы все исполняли свой долг перед Деймаром. Мы сумели добраться до Нердина и начать налёт, но одна-единственная сигнальная ракета, запущенная перед самой атакой, осветила первое крыло и выдала нас. А потом адмирал Илаи напал на меня, попытался зажать крылья или хотя бы порвать перепонки, я уж не знаю.       Он говорил, и даже здесь, в особняке Мейтнеров, при тёплом свете электрических ламп, под тихий шелест скудного дождя, который больше напоминал изморось, Рубидия до боли ярко представляла себе, как могла выглядеть схватка двух авиаров в воздухе.       Не предполагалось, что крылатые солдаты будут сражаться друг с другом, но на всякий случай подобные манёвры отрабатывались, но совсем немного, скорее для тренировки общей ловкости и подвижности. Тактика, которую использовали авиары, не должна была меняться и при нападении на аэроплан, и при атаке на себе подобного. Лишь немногие авиары могли развивать скорость, сопоставимую со скоростью аэроплана, и потому предпочитали внезапное нападение долгой погоне. Бросок наперерез – резкий взлёт или падение на врага в пике, а затем вцепиться когтями на крыльях в фюзеляж или крылья, ударить ножом, застрелить почти в упор. Если противник авиатор, сражаться с ним легче, чем с другим авиаром, который будет сопротивляться, работать кулаками и оружием, биться за жизнь до конца – и всё это на лету. Сцепиться меж собой авиары могли, лишь сбив врага, и каждый миг боя отнимал драгоценное время. Хуже, чем собачья драка аэропланов или таран, ведь средств эвакуации у авиара нет. Если повезёт, то времени хватит, чтобы взлететь или хотя бы смягчить удар о землю.       Мейтнеру вот повезло. В падении он лишь помял крыло и сломал руку, да и то левую, нерабочую, и сейчас долечивал раны. Майстерин Гаусс изо всех сил старалась не сверлить его взглядом даже через повязку и не всматриваться в белизну гипса и бинтов.       – Мог ли адмирал Илаи тоже выжить после вашего поединка? – тихо спросила Рубидия.       Авиар ненадолго задумался и кивнул.       – Я думаю, мог. Высота была небольшая, и падали мы не так уж быстро. Хотя лучше бы ему умереть… Он упал не на крылья, а на живот, с полученными при этом травмами умирать можно долго и мучительно. Телимцы вряд ли бы стали его выхаживать, какую бы услугу он им ни оказал.       – Вы считаете, что адмирал Илаи действительно предал Республику?       – Я давно ничего не считаю, – тяжело вздохнул Мейтнер, – но предательство это единственное, чем можно объяснить наше сокрушительное поражение. Телимский гарнизон был приведён в боевую готовность и даже противовоздушные пушки были уже заряжены. Они ждали именно авиарское крыло, а то и не одно, и готовились сражаться с нами, а не с авиаторами, механизированными войсками или пехотой. Телимцы знали, с какой стороны и когда готовится нападение, а о таких подробностях до последнего момента знали всего два человека.       – Вы и Эрсин, – подвела черту Рубидия. Мейтнер кивнул.       – Именно так, майстерин. По правде говоря, мы никогда не были близки с адмиралом Илаи, и потому посочувствовать вашей потере я не могу. Но я благодарен вам за ваш вклад в создание авиаров, и потому счёл,что вы заслуживаете знать о случившемся с вашим… – он впервые замешкался, как будто подбирал подходящее слово, – старым другом раньше, чем обо всём расскажут газеты.       Разговор был окончен, и Рубидия даже при желании не смогла бы ничего возразить на это ужасающее откровение. Намёк обернулся обвинением, а воспоминаний Мейтнера вполне хватало, чтобы объяснить перегрузку артефакта.       – Благодарю вас, господин Мейтнер, – безэмоционально ответила Рубидия. – Мне необходимо забрать с собой ваши крылья, чтобы починить их. Если хотите, могу даже покрасить их потом сама.       – Как вам будет угодно, майстерин, – склонил голову авиар. Он даже с одной рукой попытался помочь ей свернуть крылья и вернуть в защитный футляр, Рубидии пришлось деликатно отстранить его и сделать всё самой. Чтобы отнести крылья, Мейтнер позвал слугу, но не прежнего старика, а другого мужчину, помоложе и покрепче. Тот помог Рубидии донести до дверей футляр, а сам Лотар попытался подать ей пальто, но с одной рукой не преуспел, майстерин даже пришлось вздохнуть в нарушение неписанных правил:       – Не стоит, господин Мейтнер.       Она уже собиралась уходить и наконец прощаться с господином вице-адмиралом, но краем глаза уловила чужой взгляд и обернулась, чтобы на миг встретиться со светлыми глазами, напоминавшими своим цветом то ли пасмурное небо, то ли бледную безоблачную синеву зимнего рассвета, которую солнце уже лишило красок ночи, но не одарило дневным огнём. Странно, очень странно – Рубидия не сомневалась, что уже видела похожий взгляд, но никак не могла вспомнить, у кого именно. Точно не у женщины – а дама, облив майстерин холодом, отвернулась от неё к Мейтнеру, как догадалась Рубидия, своему мужу.       – Вы не знакомы? – невозмутимо осведомился у дамы авиар и тут же посмотрел на Рубидию, – Позволь представить тебе алую майстерин Гаусс, она занимается созданием авиарских крыльев и иных артефактов. Госпожа Гаусс, это моя супруга, Тригг.       – Рада встрече с вами, – Рубидия осторожно склонила голову, принимая и подтверждая его слова. Супруга, значит… На первый взгляд, вице-адмиралу повезло, хотя таким взглядом деловых знакомых мужа обычно не провожают, если муж, конечно, любящий и верный. Изящная, словно статуэтка, госпожа Мейтнер в молодости явно отличалась достаточно своеобразной холодной красотой, которую сохранила даже сейчас, будучи весьма зрелой женщиной. И всё же в по-девичьи тоненькой фигуре – Творец, да она даже после трёх родов стройнее Рубидии, хотя не сказать, что фрау Мейтнер намного моложе! – чувствовалась внутренняя сила и несгибаемость, с такой лёгкостью наделявшие её внешним спокойствием. Даже в простом домашнем платье она выглядела достаточно строго и элегантно, как будто собиралась на выход. Рубидии хотелось шипеть от досады: Тригг Мейтнер до безумия кого-то напоминала, но майстерин никак не удавалось понять, кого именно.       Тем не менее, задерживаться в этом доме и ловить ускользающие образы майстерин Гаусс точно не собиралась.       – До свидания, господин и госпожа Мейтнер. Я постараюсь починить артефакт как можно скорее.       И отвернуться, сохраняя спокойствие, изо всех сил стараясь быть невозмутимой, пока спину холодным огнём жгли светлые глаза.       Рубидия вернулась домой со знаменитыми алыми крыльями, которые, без сомнения, могла починить, пусть и с некоторыми усилиями. Передавать их другим артефакторам, занятым в авиарском проекте, не имело смысла: кроме неё и майстера Татлина никто не работал с первыми опытными образцами, а майстер был весьма немолод ещё до Великой войны и, Творец укрой его душу, не дожил до её конца. Казалось, что эвакуироваться из прифронтовых земель в столицу, расположенную почти на другом конце страны, будет безопасней для не слишком здорового старика, но вышло всё совсем иначе. Эллери захлестнула революция, и жизнь алого майстера стала лишь одной из тысяч, уплаченных за смерть империи и рождение Республики. Рубидия нахмурилась, вгляделась в потрёпанную ткань артефакта, который даже не успела развернуть, и отодвинула от себя тяжёлый чехол. Не самой приятной вещью были крылья Лотара Мейтнера – стоило к ним прикоснуться в одиночестве, как возвращались слишком многие воспоминания, которые майстерин предпочла бы навсегда забыть. Запах горных трав и цветов под вечер и в полдень – бесконечные дни последнего предвоенного лета, ставшего первым военным. Вымораживающее душу ошеломление первого военного утра, когда известие о вторжении показалось всего лишь дурным сном, и хотелось заснуть обратно, чтобы после пробуждения всё было в порядке. Первые дни, когда всем ещё верилось: сражение не будет долгим, через несколько дней война кончится, и всё будет по-прежнему. Пусть бы они потеряли Сильту сразу, но боль быстрого и почти бескровного поражения была бы лучше почти пяти лет мясорубки. Лучше жизни на передовой, когда не было ни душа, ни времени отдохнуть, и приходилось бесконечно латать и переделывать крылья, несмотря на боль, усталость, страх…       Алые полотнища на столе в квартире, что принадлежала уже не лисентирин, а майстерин Гаусс, слишком многое помнили и о слишком многом напоминали, и Рубидии даже на миг показалось, что она слышит далёкий грохот орудий, который стал привычным фоном для её работы.       Дурацкий Мейтнер, сломавший крылья. Дурацкий артефакт, который вновь и вновь возвращал её мыслями в прошлое.       Крыльям Лотара Мейтнера было не место в её мастерской, но Рубидия уже пообещала восстановить их и не могла взять свое слово назад. Оставался единственный выход: закончить ремонт как можно скорее и избавиться от крыльев, отправив их обратно вице-адмиралу. Даже в личной встрече нет необходимости: в прошлом, когда ей необходимо было починить чьи-то крылья, она спокойно нанимала курьера, который доставлял артефакт к хозяину.       Следующие несколько дней слились в однообразную муть, так похожую на приморский стылый туман: утренние газеты, из которых Рубидия отчаянно пыталась вытянуть любые крохи информации о Сильте, Нердинском сражении и возвращении авиаров; работа в Университете, где она читала лекции и руководила парой студентами; возвращение домой, к вечерним газетам и опостылевшим алым крыльям, в которых требовалось переплести сеть эфирных потоков и адаптировать её к возросшей нагрузке – опять возросшей! демонов Мейтнер, ну зачем ему нужна была служба? обучался бы магии… главное, чтоб не в Алой коллегии… ему больше подошла бы золотая менталиста или оранжевая повязка алхимика…       Впервые за долгие годы любимая работа не приносила Рубидии удовольствия. Алые крылья вызывали отвращение одним своим видом, а до тошноты страшные, мерзкие и болезненные воспоминания и предчувствия накатывали вновь и вновь, стоило лишь коснуться рутилиевого остова или взяться за инструменты. Студенты, которые не чувствовали и не понимали простейших вещей, впервые за много лет вызывали не снисхождение и сочувствие к чужим промахам, а скрытый гнев и глухое раздражение. Рубидия помнила себя в студенческие и даже лисентиарские годы, понимала, что все когда-то только учились и артефакторике, и физике, и математическому анализу, и она тоже в своё время не знала правил, что сейчас казались ей элементарными, но всё равно не могла вернуть прежнее спокойствие. Каждое прикосновение к крыльям делало хуже, хотя она старалась пересилить себя и выполнить обещание. Словно порывом ветра с неё сдувало опыт прошедших двадцати лет, точно пепел или снежную пыль, лишь слегка припорошившие ту самую Рубидию, которой хотелось выть от отчаяния, потому что Эрсин тяжело ранен и до сих пор в госпитале, от родителей с севера писем нет уже третий месяц и происходящее в родной земле окутано кровавым туманом гражданской войны, а сама она до темноты в глазах и боли в висках боится ехать в Эллери. Город-во-фиорде кажется самым страшным местом в Деймаре, потому что там взорвали майстера Татлина…       …”Летатлина отправили летать”. В равнодушных строчках телеграммы – всего лишь пересказ собранных в Эллери слухов, от которых сжимается сердце…       …Не думать, не вспоминать, не думать… …Обожжённый Илаи снится ей в кошмарах… Она помнит, как пахнет горящая плоть и палёная кожа, пусть не видела именно его…       …Не думать. На самом деле раны оказались легче, чем ей привидилось, но шрам на пол-щеки и до виска Эрсин всю жизнь безуспешно пытался прикрыть, спрятать под отросшими волосами. И никогда не носил одежду без воротника или с коротким рукавом…       …Сломанные крылья – не алые, обычные серые. Летун из последних сил машет ими в бледном северном небе Альдес-Пернаута, но ведь авиаров там нет. Почему в кошмарах – её дом?!..       …В какой момент она оттолкнулась от стола и рухнула на пол, майстерин Гаусс вспомнить так и не смогла. Но пришла в себя она уже на полу, рядом с опрокинутым стулом. Несколько минут – или всё-таки часов? – она пролежала, глядя в потолок, просто чтобы успокоить бешено колотящееся сердце, вспомнить, где и когда она находится, убедиться, что Великая война кончилась двадцать лет назад, живые живы, а мёртвые давно мертвы. Она – майстерин Гаусс, давно уже не лисентирин, к ней самой сегодня просились в лисентиары застенчивый рыжий юноша с бесчисленными веснушками и тёмноглазая юлчыларка, которая всегда слушала её внимательно и всеми силами старалась обратить на себя внимание майстерин, отвечая на вопросы Рубидии и задавая их после лекций. Она – здесь и сейчас, не в прошлом. Не двадцать с лишним лет назад.       Потирая ушибленный локоть, она с трудом поднялась, нетвёрдым шагом вышла из мастерской. Привычным движением выключила свет, но так и не обернулась, чтобы даже случайно не увидеть красного – окровавленного – полотна. И лишь в гостинной, в кресле возле стола она наконец пришла в себя, успокоилась и заснула, не раздеваясь.       Все последующие дни Рубидия пыталась вернуться к рутине. Просто жить, просто стряхнуть с себя непрошеные кошмары и воспоминания. Просто убедить себя, что всё не так, как двадцать лет назад, и дождаться возвращения Эрсина. Не просто же так он пережил Великую войну, остался при всех конечностях и даже не потерял зрение после того, как его сбили. Не просто же так у неё есть только слова Мейтнера и нелепые слухи, а Мейтнер мог ошибиться, мог чего-то не понять или не так воспринять.       Красные крылья – как вечный вызов всему миру. Ей как раз привезли подходящее полотнище, оно наконец достаточно плотное для восстановления перепонки… Майстерин Гаусс даже заставила себя раскроить его в один из вечеров и начать пришивать, хоть каждый стежок и каждый мазок кистью с пропиткой давался ей с трудом.       Утро и день – лекции в Университе, работа в лаборатории. Глаза студентов, родившихся в мирное время.       Вечер – побег от воспоминаний и ненавистных крыльев. Встречи, разговоры, попытки узнать о судьбе Эрсина что-нибудь ещё. Уже не от Мейтнера, от других людей, которым Рубидия доверяла чуть больше.       Нынешний инженерный маг при правительстве защитил майстерскую работу под её руководством семь лет назад, но до сих пор помнил свою наставницу и не отказал ей в небольшой услуге. Как только пришли вести из Телима, Рубидию ждало новое потрясение: адмирал Илаи всё-таки выжил, был ранен и попал в плен. Телимцы даже предлагали обменять авиарского адмирала на другого пленника, уже пару лет томившегося в деймарской тюрьме, но о личности и роде деятельности этого человека её воспитанник умолчал – сами, мол, понимаете, дела и люди государственной важности.       Уже лучше, но по-прежнему недостаточно.       Однако Рубидия не сдавалась, попросту не привыкла сдаваться, и потому продолжала поиски, кроила расписание, выдирала время у сна и отдыха, и наконец удача ей улыбнулась. Почётная золотая майстерин Иссаэль была очень рада встретиться со своей старой подругой, посидеть с закатным чаем, заваренным руками Рубидии, поговорить обо всём, как бывало раньше. Правда, обо всём не получилась: Иссаэль по праву считалась одной из лучших менталисток коллегии, и скрывать от неё свои чувства майстерин Гаусс никогда не удавалось.       – Не уверена, что тебя это обрадует, но адмирала обменяют, – ответила Иссаэль раньше, чем Рубидия успела задать ей вопрос. – Считают, что в любом случае адмирал в руках телимцев опасней, чем скомпрометированный шпион на свободе. Решение уже окончательное. Адмирала Илаи обменяют, а затем будут судить за государственную измену.       Под проницательным серым взглядом темноволосой подруги, в аккуратных кудрях которой до сих пор не серебрилась ни единая седая нить, не получалось юлить и избегать вопросов, которые жгли язык. И Рубидия, отставив чашечку с недопитым чаем, спросила прямо:       – Есть ли шансы, что Эрсина оправдают?       – Эрсина… – как будто с мягким укором качнула головой Иссаэль, – Насколько мне известно, ситуация считается однозначной, и доказательства его вины неоспоримы. Суд станет чистой формальностью, даже судебного мага назначили всего одного.       Рубидия аж поперхнулась.       – Одного?! Не триумвират?! Речь же о государственной измене!       Но гостья лишь развела руками. – Я же говорю, Руби, решение уже принято. Окончательно.       И только сейчас майстерин Гаусс поняла, что же на самом деле Иссаэль имела в виду. Адмирала Илаи обменяют вовсе не потому, что он может раскрыть врагу какие-то важные сведения, даже ненароком. Эрсин неплохо умеет сопротивляться ментальной магии и ничего не расскажет под пытками, но захват Сильты провалился, и пленённый адмирал кому-то показался подходящей кандидатурой на роль виновника поражения.       И всё же Рубидии отчаянно не хотелось верить в предательство адмирала Илаи. Ну не складывалось всё, что она знала, в единую картину. Мстить за погибших в Сильте родных предательством Республики, расплатиться за своё желание смертями мальчишек, которые застали Великую войну младенцами или вовсе не успели родиться, пока телимские и деймарские войска сидели в окопах, а артиллерия стирала города с лица земли, да ещё и двадцать лет спустя… Нет, это совершенно не было похоже на Эрсина, иррационально винившего в смерти близких только себя – за то, что не оказался рядом, не сделал хоть что-то, не успел, не спас.       – Неважно, поступил бы он так или нет, – тихо заметила Иссаэль, – важно лишь то, что нужна жертва, которая не сможет оправдаться.       Не сможет, а Эрсин ещё и не захочет.       – Это будет его выбор, – отчеканила золотая майстерин, вновь подслушав мысли Рубидии, которая та и не пыталась скрыть.       – Но ведь не только он сделает свой выбор, – Рубидия стиснула в руках несчастную чашечку, стараясь, впрочем, не сломать её, и впилась взглядом в Иссаэль: – Исса, ты же можешь выбрать наблюдателей для суда.       – Могу, – кивнула Иссаэль, – могу даже попросить кое-кого выдвинуться самостоятельно, но эта кандидатура тебе едва ли понравится.       Исса, почти всегда невозмутимая и спокойная, как и положено принадлежащим к Золотой коллегии, демонстративно скривилась, будто ей пришлось разгрызть целый лимон, причём не просто кислый, а недозрелый и потому горчащий. Но Рубидия и без того поняла, о ком речь.       – Госпожа Танненхольц, неужели вы и впрямь готовы встретиться со своим бывшим мужем? – Иссаэль терпеть не могла эту фамилию, но увы, замуж она вышла раньше, чем получила майстерскую повязку и начала судебную практику. Поэтому после развода, который она получила не без активной помощи Рубидии, ей так и пришлось остаться майстерин Танненхольц.       – Ох, Руби, исключительно из моей огромной к тебе любви, – жеманно ухмыльнулась ей Иссаэль и как ни в чём ни бывало потянулась за вазочкой с печеньем. – Только ты мне потом обязательно расскажешь, хорошо? Каждая ваша встреча – это нечто, достойное отдельной саги и памяти в веках…       – Да уж, – невесело согласилась Рубидия. Вот только за половину этих встреч и собственное поведение майстерин впоследствии не могла вспоминать без стыда.       Иссаэль улыбнулась ей, но теперь уже мягко и по-доброму.       – Руби, прости меня, пожалуйста. Шутка вышла так себе, но он тот, кого ни один здравомыслящий человек и ни один менталист не сочтёт твоим сторонником. Слишком многие помнят вашу встречу, когда вы с ним друг друга поливали наукоподобной грязью.       – Исса, я всего лишь назвала его лжеученым, а его теорию – шарлатанской, – фыркнула Рубидия, – К тому же, я убедительно обосновала свою точку зрения, несмотря на то, что мы принадлежим к разным коллегиям.       Иссаэль звонко рассмеялась и забралась в кресло с ногами, точно девчонка.       – Дорогая, некоторые вещи слишком больно бьют по мужскому самолюбию. Тебе стоит быть снисходительней к поверженным противникам.       – А кто ещё? – с надеждой посмотрела на неё майстерин Гаусс.       – Пока не знаю, попробую протолкнуть кого-нибудь молодого и идейного, – пообещала Иссаэль со всей серьёзностью, и Рубидия чувствовала: не забудет и не передумает, и впрямь сделает всё, что будет в её силах.       Остаток вечера прошёл куда более приятно. Они просто болтали, пили чай с ванильно-пряным печеньем, причём Исса в шутку грозилась заставить-таки Рубидию вспомнить рецепт и вытащить его из мыслей. Та сперва для виду посопротивлялась, но потом аккуратным округлым почерком написала всё необходимое и вручила его подруге. С Иссаэлью было хорошо и тепло, даже вечное беспокойство и страх ненадолго отступили, возможно, благодаря какому-то тонкому ментальному воздействию. И лишь когда золотая майстерин засобиралась домой, Рубидия вновь осталась одна, наедине с надвигающейся трагедией. Эрсина обменяют, осудят и казнят, а она не сможет ничего сделать!       Алые крылья и мрачные предчувствия ещё не взяли над ней верх, но ей уже не хотелось даже проходить мимо мастерской. Слишком много жутких событий оставили на крыльях свой след, который не сотрётся и не затихнет, будто долгий резонанс эфирного эха… Эхо?! Точно!       За волнениями и мрачными вестями последних недель Рубидия совершенно забыла о ключе, которым владела уже давно. Эфирное эхо, которое точно должно было сохраниться после Нердинского воздушного сражения. Эфирное эхо, что помнило всё беспристрастно и точно.       Эфирное эхо, способное доказать невиновность адмирала Илаи.       Теперь майстерин знала, что должна сделать, и во всём мире был лишь один человек, способный помочь майстерин Гаусс. Никто не мог бы за столь ограниченное время придумать и осуществить эксперимент, опираясь лишь на неподтвержденную и слишком смелую гипотезу.       Никто, кроме неё.