Госпожа Элегия

Машина остановилась около въезда на территорию, Лера мастерски припарковала её недалеко от КПП. Дождь превратился в мелкую морось, серый свет сквозь тучи делал здания корпусов ещё более массивными. Лера выключила двигатель, но не спешила выходить. Она ещё несколько секунд молча сжимала руль, будто бы хотела мне что-то важное сказать. В итоге она вздохнула и повернулась ко мне. — Ты точно запомнил? Вельнивецкий сегодня же, — в глазах Леры читалась сталь. — Я запомнил, — кивнул я, поправляя галстук. Горло всё ещё саднило после приступа, но я старался не подавать виду. — Я позвоню после пятиминутки. Лера потянулась ко мне, поправила воротник рубашки и нежно провела ладонью по щеке. — Не задерживайся и не вздумай пропустить обед, — прошептала она, прежде чем поцеловать меня в уголок губ. — Конечно, доктор, — усмехнулся я, зная, что Лера больше, чем доктор. Она клинический психолог моего сердца. Однако её взгляд тут же заставил меня сменить тон. — Обещаю, любимая. Мы вышли из машины, прошли через КПП, и Лера направилась к своему корпусу. Как только её фигура скрылась за дверьми, я глубоко вдохнул, чувствуя в груди боль. А затем направился дальше, доходя до тёмно-синего здания с моим отделением. Четырнадцатое встречало, как всегда, родным гулом: где-то плакала девочка, из-за дверей доносились обрывки разговоров, в воздухе витал запах больничной столовой. Анна Ивановна с Мариной — дежурные медсёстры — переговаривались на посту. — Константин Викторович, — обратилась ко мне Марина, отрываясь от беседы, — Вас Елена Михайловна ждёт. Она сказала, что это срочно. — Хорошо, я сейчас переоденусь и зайду к ней. Как дежурство? — спросил я. — Дождитесь пятиминутки, доктор, — заигрывающее сказала Марина. — Новенький в пятой палате всю ночь в истерике бился. Еле успокоили его под утро. Я нахмурился, но ничего не сказал. Взял стопку историй болезни, которые протянула Марина, и направился к гардеробу. Я помнил времена, когда мы ещё переодевались в санитарной комнате… Гардероб отремонтировали ещё лет пять назад, но те времена я запомню надолго. После того, как я переоделся в халат и хирургичку, я направился к кабинету Лены. Дверь была приоткрыта, я постучал и вошёл, не дожидаясь ответа. Лена сидела за столом, заваленным бумагами, и что-то яростно писала в документации. Её каштановые кудри спадали на лопатки, наскоро завязанные в небрежный хвост. Тёмные круги под глазами выдавали бессонную ночь. Лена подняла голову, услышав шаги, и тут же её лицо озарилось улыбкой. — Костя, приветик! — Лена откинулась на спинку кресла. — Я уже думала, что не дождусь. — Не шути так, — засмеялся я, опускаясь на стул перед ней. Дышать было сложно. — Мы с Лерой пораньше вообще-то приехали. Что случилось? — Ничего катастрофического, — Лена потянулась к документам и вытащила оттуда несколько листов. — Но тебе нужно вот это заполнить для отчётности и… у меня к тебе ещё одна просьба. Я насторожился, её тон был нарочито непринуждённым. — Какая просьба? — спросил я, беря в руки протянутые бумажки. — Возьми ординаторов первого года, пожалуйста, в сентябре, — выпалила Лена. — Леночка, — я строго посмотрел на неё. — Я не педагог. — Не начинай, — она подняла руку, останавливая моё недовольство. — У тебя есть учёная степень и ещё одна диссертация на подходе. Ты не можешь не преподавать. — Я лечу детей, а не учу других, как это делать. Иногда нужно выбрать между наукой и практикой, не потерявшись в этом выборе окончательно, — проворчал я, листая бумаги. — Ну-ну, — Лена щёлкнула ручкой. На её ногтях сверкнул привычный чёрный лак. — Я не спорю, ты крутой практик, но попробуй и преподавание, пожалуйста. Для меня. Я закатил глаза. Лена знала, как правильно мной манипулировать. — Сколько их? — спросил я. — Конкретно под твою ответственность четверо, — улыбнулась Лена, понимая, что я сдался. — Можешь выбрать себе любого пациента из новых поступлений, я разрешаю в качестве бонуса. Я поднял бровь. — Это что, взятка, уважаемая заведующая? — Нет, — рассмеялась Лена. — Я знаю, что ты сложненьких любишь. Но их могут разобрать… Я вздохнул, потянулся к стопке историй, которую она пододвинула и начал их листать, пока… не наткнулся на знакомую до боли фамилию. Гольдман. Сердце ёкнуло, я быстро пробежался глазами по документам. Гольдман Даниил Авраамович. Четырнадцать лет, попытка повешения, в анамнезе — депрессивное расстройство, тревожность. Поступил в состоянии средней тяжести. — Я беру ординаторов, — выпалил я. — А чем тебя так этот мальчик зацепил? — поинтересовалась Лена. — Тебе же больше эффектность порезанных ручек нравится. — Это внук Гольдмана. Соня хочет попасть к нему в ученицы, но он её унизил вчера. Сказал, что слуха нет. — Кость, это неправильно… — Лена сморщила брови. — Я знаю. Я не собираюсь над ним ни в коем случае издеваться. Просто… не важно. Ты обещала отдать мне любого. Я беру этого. — Ладно, не кипятись. Гольдман, так Гольдман, — она встала и положила подписанные бумаги в шкаф. — Ординаторов высылай ко мне сразу, как появятся, — я тоже встал и благодарно кивнул. — Ура! — воскликнула Лена. — Спасибо! Но ты с ним поаккуратнее. Мальчик сложный, хоть там и написано, что состояние среднетяжёлое. — Все они среднетяжёлые, если не тяжёлые, — усмехнулся я, выходя в коридор. В груди клубилось что-то мрачное, и это «что-то» очень сильно меня пугало.

***

Пятиминутка закончилась минут через сорок. Лена пожелала всем хорошего дня, медсёстры и врачи разошлись по палатам, а я остался стоять у окна, глядя, как дождь снова усиливается и стекает по мутному стеклу, оставляя за собой извилистые следы. Я набирался смелости. Я достал телефон из кармана халата, провёл пальцем по экрану и на секунду задержал его над контактом онколога. Последний раз мы виделись года два назад на плановом осмотре. Тогда он похлопал меня по плечу и сказал: «Пока всё чисто». И я ушёл, стараясь не думать, что это «пока» когда-нибудь может закончиться. А потом я забыл. Меня ничего не беспокоило, посещения доктора стали происходить гораздо реже. Но теперь, когда Лера настояла на звонке, в груди снова сверлила боль. Я нажал кнопку вызова. Гудки прозвучали слишком громко в тишине коридора. — Да, здравствуйте, — ответил чёткий профессиональный голос Виталия Сергеевича. — Я Вас слушаю. — Добрый день, Виталий Сергеевич, — я прижал телефон к уху. — Это Константин Клингер. — А, Костя, — его тон сразу смягчился. — У меня телефон поменялся, все контакты исчезли. Давно Вы не звонили, — он сочетал дружескую атмосферу с формальным обращением. Он всегда так делал. Мы через многое вместе прошли. — В целом… ничего, — я провёл рукой по лицу, чувствуя, как под пальцами проступает лёгкая щетина. — Но жена беспокоится. Говорит, кашель участился. На другом конце провода наступила короткая пауза. — Болезненный? Кровь есть? — напряжённо выдавил Вельнивецкий. — Нет, — соврал я. — Точнее… точнее, есть. И да, кашель достаточно болезненный, чтобы забеспокоиться. — Х-мм, — вздохнул Виталий Сергеевич, — Костя, Вам нужно записаться на приём. Он был спокоен, но в голосе появилась осторожность. Обычно с такой интонацией говорят, когда знают больше, но боятся сказать. — Я понимаю, что ты не хочешь, — продолжил он, убирая это высокомерное «Вы». Сейчас не тот случай. — Но семь лет ремиссии — не гарантия. Особенно с твоим анамнезом. Я молчал, глядя, как за окном дождь бьёт по асфальту, размывая отражение потухших больничных фонарей. — У тебя же дочь, — чуть тише добавил Вельнивецкий. — Сколько ей? Четыре? — Шесть, — автоматически ответил я. — Как быстро дети растут, — протянул Виталий Сергеевич. — Она не должна потерять отца из-за твоего упрямства. Знакомые слова. Примерно так же я сам уговаривал родителей своих пациентов на лечение, так же пытался подобрать аргументы. — Ладно, — я сжал телефон. — Запишете меня, пожалуйста? — Жду в пятницу к пяти часам. — Спасибо, — я опустил руку с телефоном. — До встречи. — До встречи, Костя, — Виталий Сергеевич выдохнул и сбросил трубку. Я слушал короткие гудки отбоя, стоя посреди непривычно тихого коридора, смотря на мозаичный пол. Где-то в глубине души я знал, что он найдёт рецидивировавшую опухоль. А, быть может, и отдалённые метастазы. И снова проклятая химия, после которой Соня больше не сможет зарыться маленькой ручкой в мои волосы, когда мы играем в «лошадку», снова операция под наркотическими анальгетиками… Страх потерять эту семейную идиллию, страх оставить Леру с Соней одних. Хуже всего будет увидеть слёзы в глазах дочери, если она узнает, что у меня снова что-то болит. Она родилась после того, как я чуть не умер, но прекрасно знала эту историю. Она просила маму рассказать о том, как мы познакомились. Было время, когда я чуть не отошёл в мир иной на руках у Валерии в Ботаническом саду. У меня тогда резко случился ателектаз, упала сатурация, и я потерял сознание ещё до приезда скорой помощи. Я глубоко вздохнул, задержал воздух в лёгких, проверяя, не больно ли. И… мне было больно. Что ж. Сколько времени есть у меня на этот раз?

***

Я зашёл в пятую палату, предварительно прочитав историю болезни от корки до корки. — Гольдман Даня здесь лежит? — спросил я. Мальчик, сидевший на кровати, скрючившись в три погибели, будто пытаясь занять как можно меньше места, поднял на меня взгляд. И взгляд этот был просто убийственный, остекленевший от тревоги. — Это я, — ответил ребёнок. — Меня зовут Константин Викторович, я буду твоим лечащим врачом, — сказал я. — Пойдём, нам нужно немного поговорить. Он кивнул, его плечи судорожно дёрнулись. Я подозвал его жестом, и мы зашли в кабинет напротив палаты. Я присел на стул, закрыв предварительно дверь. — Располагайся, Даниил, — начал я. — Скажи мне, как ты себя чувствуешь. Мне почему-то кажется, что ты очень напуган. Он медленно поднял глаза вновь, присаживаясь, будто извиняясь передо мной. В его взгляде было что-то совсем не детское — стыд, вина, усталость. — Не так важно, как чувствую себя я, — прошептал парень. — Родители в гневе из-за того, что я попал сюда. Я уже пять дней лежу здесь. В первом отделении на посещениях они сказали, что скрывают от моего дедушки… Если дедушка Эдик узнает! — юноша сдержал рыдания. — Здесь ты в безопасности, Даниил, не переживай так сильно, — сказал я спокойно, чтобы немного снизить градус накала. — Расскажи мне, пожалуйста, как ты здесь оказался. Я ждал, что он начнёт с формальностей — «плохо спал», «не справлялся». Но тут он резко вздохнул, и его дыхание стало рваным. — Я… я не… — Даня вскочил с кресла, зашатался, глаза расширились. В них читался кристальный ужас. — Даня, дыши, — я осторожно подошёл к нему, когда тот забился в угол кабинета около двери. Но Даня уже не слушал. Его руки тряслись с неимоверной амплитудой, и он схватился за голову. — Не могу… не могу… Я не могу! Я открыл дверь и громко позвал Марину. Она прибежала откуда-то из стороны сестринского поста. — Алпразолам принеси из процедурки. Сейчас же. Марина кивнула и бросилась за таблеткой. Я присел около мальчика, но не касался его — это могло усилить панику. — Даня, слушай мой голос. Тебя здесь никто не обидит. То, что происходит с тобой сейчас, скоро пройдёт. Он мотал головой, слёзы текли по щекам. — Я… опозорил… всю семью! Медсестра распахнула дверь, подавая ему воду и таблетку транквилизатора. — Выпей, пожалуйста, — сказал я тихо, заглядывая в его покрасневшие от животного страха глаза. Его руки дрожали так, что вода расплёскивалась. И всё же Даня проглотил лекарство. Я принялся ждать, мельком бросив взгляд на часы. — Простите… — сказал мальчик. — Тебе не за что извиняться, — я кивнул медсестре, демонстрируя, что ей лучше сейчас уйти. В этом ребёнке было столько глубокого отчаяния, что у меня сжималось сердце. — Ты не виновен в том, что родился среди тех, кто не умеет поддерживать и любить, — сказал я. — Но ты можешь научиться жить без страха перед их оценкой. Он сжал кулаки. — Не могу. — Нет, ты можешь, Даниил. Ты себя недооцениваешь. Мы будем пробовать вместе снова и снова, — тихо произнёс я, понимая, что парнишке нужен не просто врач. Ему нужен тот, кто не предаст. И я захотел стать этим человеком. Не ради мести Гольдману, а ради чувства долга и сострадания.