Желание на грани свободы

Ливень обрушился на землю градом, словно небеса оплакивали потерю вместе с собравшимися. Ледяные горошины засыпали зеленую траву надгробий, безжалостно прибивая к земле искусственные цветы. Люди в черном, съежившись под зонтами, пытались укрыться от стихии, даже несмотря на скорбь прощальной церемонии. Лишь Кадэрис остался стоять под ледяным дождем, не обращая внимания на холод. В руке, сведенной судорогой, он сжимал букет искусственных цветов. Его взгляд, полный невыразимой боли, был прикован к свежей могиле. Там, всего несколько часов назад, похоронили часть его жизни. Друг, товарищ… любимый. Он только недавно познал это чувство, и вот, в одно мгновение, все рухнуло. Кадэрис не мог смириться с утратой, а ледяной дождь казался лишь слабым отражением бури, бушующей в его душе. Мир вокруг померк, оставив лишь зияющую пустоту на месте того, кто был ему так дорог. Он помнил его смех, такой заразительный и теплый, словно летнее солнце, пробивающееся сквозь густую листву. Этот смех, казалось, мог растопить любой лед, развеять любую тьму. А сейчас… сейчас лишь холодный камень, мокрый от дождя, отделял его от этого тепла. Кадэрис закрыл глаза, пытаясь удержать в памяти образ любимого лица, но его словно затягивало пеленой скорби, размывало слезами, смешивающимися с дождем. Он помнил их первую встречу — случайную, нелепую, но такую судьбоносную. Кадэрис тогда был угрюмым и замкнутым, отгородившимся от мира стеной безразличия. А он… он ворвался в его жизнь яркой вспышкой, заставил улыбнуться, поверить в возможность счастья. Ешун научил его любить, доверять, жить полной грудью. И теперь, когда его не стало, Кадэрис чувствовал, как эта стена, которую он так тщательно возводил, рушится, погребая его под обломками отчаяния. Искусственные цветы в руке детектива казались жалкой пародией на настоящие чувства. Они никогда не завянут, не потеряют своей формы, но в них не было жизни, не было тепла. Как и в его сердце сейчас. Кадэрис хотел кричать, рвать на себе волосы, выть от боли, но лишь беззвучно шевелил губами, словно рыба, выброшенная на берег. Люди вокруг начали расходиться, прячась от дождя в машинах. Зонты, словно черные грибы, исчезали за воротами кладбища. Кадэрис остался один на один со своей утратой, под неумолимым градом, который, казалось, пытался выбить из него остатки жизни. Он не чувствовал холода, не чувствовал боли. Лишь зияющую пустоту, которая разрасталась в его душе, поглощая все светлое и доброе, что в ней было. Детектив желал остаться здесь, пока не замерзнет, пока не станет таким же безжизненным, как эти искусственные цветы, как этот холодный камень, скрывающий его любимого. Он останется здесь, пока не почувствует, что его сердце перестало биться. Стоя у одной из машин, Эврум, укрывшись под черным зонтом от дождя, молча курил, наблюдая за неподвижной фигурой у могилы. Мужчина, казалось, был погружен в свои мысли, глядя в на спину брата, который, пытаясь скрыть свои слезы, прятал лицо под струями дождя. В этот момент к Эвруму подошел высокий блондин, держа в руке зонт. Он остановился рядом, молча оценивая отдаленную фигуру, словно пытаясь понять, что происходит в душе этого человека, который так отчаянно боролся с горем. В воздухе витала тишина, нарушаемая лишь звуками дождя, и оба мужчины, каждый по-своему, ощущали тяжесть момента. — И давно ты приехал? — с холодом спросил Лин. Тяжело выдохнув серое облако дыма, Эврум вновь устремил взор в спину брата. — Тогда, когда ты отправил мне сообщение. — Я писал тебе постоянно! — Я про последнее, — намекнул Эврум. Выбросив окурок на мокрую землю, мужчина втоптал его носком обуви и лишь после перевёл взор на Лина. — Как дело, что ведёт Кадэрис, связано с Рованом? — Так ты только из-за него явился? — с укором спросил Лин. Однако Эврум лишь проигнорировал его слова, не желая объяснять свои действия. Лин, осознав, что диалог заходит в тупик, тяжело вздохнул. Прошло почти четыре года с тех пор, как они в последний раз виделись, и за это время многое изменилось. Они оба стали другими — не только внешне, но и внутренне. Однако, несмотря на все перемены, ни один из них не изменил своих убеждений. — Забирай брата, расскажу по дороге, — раздраженно буркнул Лин. — Сам доберётся! — Эй, Эврум… — зашипел было тот, но слова давнего друга, заставили пересмотреть его мнение. — Ему сейчас, не нужен никто, кроме этого проклятого дождя, — произнёс Эврум, и в его голосе просквозила горечь, смешанная с бессилием. Развернувшись, он резко скрутил зонт, словно ломая что-то внутри себя, распахнул дверь машины и опустился в салон, ища там хоть какое-то укрытие от этой раздражающей погоды. Лин замер на мгновение, снова устремив взор в спину Кадэриса. Юноша продолжал стоять над сырой могилой под градом падающих жемчужин, так и не тронувшись с места. Дождь, казалось, стал его единственным собеседником, единственным, кто разделял его скорбь. Он стоял неподвижно, словно окаменевший, и Лин понимал, что сейчас любое слово, любое прикосновение будет лишним. Кадэрис должен был пережить это в одиночестве, в компании лишь этого проклятого дождя, который, казалось, оплакивал потерю вместе с ним.

***

Хаем раздраженно швырнул бумаги на совещательный стол. Звук, резкий и короткий, эхом пронесся по комнате, заставив некоторых сотрудников вздрогнуть. Он обвел взглядом собравшихся. Представители разных полицейских отделов, люди, которые обычно не упускали возможности помериться силой и влиянием, сейчас старательно избегали его взгляда. Лишь Лин, прислонившись к стене в дальнем углу, казался невозмутимым. Его лицо оставалось непроницаемым, но глаза, темные и внимательные, следили за каждым движением Хаема, словно хищник, наблюдающий за добычей. Он ждал. Все ждали, когда разгневанный начальник наконец разразится речью. — Это, по-вашему, работа? Это результаты, которыми вы собирались меня порадовать? Два месяца! Два ебаных месяца, и это все, что вы смогли накопать? Он снова обвел взглядом присутствующих, но никто не шевелился. Они сидели, как каменные изваяния, каждый в своей скорлупе страха и вины. Хаем знал, что за этой внешней покорностью скрывается клубок интриг и взаимных обвинений. Каждый из них, наверняка, уже мысленно выстраивал линию защиты, готовясь свалить вину на соседа. Его взгляд снова остановился на Лине. Тот по-прежнему стоял у стены, невозмутимый и наблюдательный. В его глазах не было ни страха, ни вины, лишь холодная, расчетливая оценка ситуации. Но сейчас, в этой атмосфере всеобщего паралича, именно Лин казался единственным, кто способен хоть что-то предпринять. — Лин, у тебя есть что сказать? — спросил Хаем, его голос стал чуть тише, но от этого еще более зловещим. Лин медленно оторвался от стены, словно пробуждаясь от глубокого сна. Его движения были плавными, почти кошачьими, лишенными какой-либо суетливости. Он хотел было ответить на вопрос начальника, но тут раздался внезапный голос, коего никто не ожидал услышать. — У меня есть что сказать! — вдруг осведомил тот. В комнате повисла тишина, настолько плотная, что казалось, ее можно потрогать. Все присутствующие, словно по команде, обернулись к двери, застыв в недоумении. На пороге стоял высокий, крепкий мужчина в безупречном костюме. Его голубые глаза скользнули по лицам собравшихся, мгновенно уловив царящую атмосферу: смесь смятения и едва скрываемого раздражения. Неудивительно. В комнату вошел детектив, тот самый, о котором ходили слухи, будто он пытается оправдать серийного убийцу. И эти слухи, без сомнения, дошли до каждого. — Эврум Дикрам?! — изумился кто-то из собравшихся. — О, неужто узнали меня? — с ухмылкой спросил парень. В его голосе сквозила смесь самодовольства и легкой насмешки. Отодвинув один из стульев, мужчина вальяжно сел, красиво закинув ногу на ногу. Вся его поза говорила о том, что он чувствует себя здесь хозяином положения и готов к игре, правила которой, похоже, собирался устанавливать сам. — Эврум! — позвал Хаем с некой скованностью. — Начальник Хаем, позволите мне сказать? — с легкой улыбкой попросил тот. Начальник спорить не стал. Лишь молча кивнул, уступая бывшему детективу право вести совещание. В комнате воцарилась тишина, напряженная и густая. Все замерли, затаив дыхание, и устремили взгляды на Эврума. Но парень, казалось, не собирался тратить время на любезности. Вся его поза, сжатые губы и холодный взгляд — кричали о том, что сейчас начнется серьезный разговор. — Итак, что мы имеем? — Эврум обвел взглядом собравшихся, и в его голосе сквозила неприкрытая насмешка, смешанная с осуждением. — Мальчишку, который вот-вот услышит приговор за убийство, которого он не совершал. И его одногруппника, который, — тут он сделал паузу, подчеркивая иронию, — по-прежнему успешно скрывается от нашей… прекрасной полиции, — последние слова прозвучали как плевок. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием нескольких офицеров. Все понимали, что Эврум не просто констатирует факты, а обвиняет их в некомпетентности и, возможно, даже в предвзятости. Эврум откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Его взгляд, острый и пронзительный, скользил по лицам присутствующих, словно скальпель хирурга, вскрывающий гнойник. — И что же мы делаем? Ждем, пока правосудие совершит чудовищную ошибку? Пока невиновный отправится за решетку? — закидал он вопросами. После парень, обвел взглядом собравшихся. — У нас есть мальчишка, которого нужно спасти. У нас есть убийца, которого нужно найти. — Мало кто знает, но в этом деле замешаны не только подростки, — решил вмешаться Лин. Отойдя от стены, парень обратил на себя взоры собравшихся. — В деле замешаны как минимум три наркодилера. И пацан, которого нам надо поймать, он работает на одного из дилеров, по его указке Калиса Лорнера подставили. — Доказательства? — машинально спросил Хаем. Тут Лин не стал распинаться на любезности. Положив на стол флешку, он выпрямил спину, гордо вскинув подбородок. — Эта запись была сделана детективами во время одного из наблюдений в клубе «Звезда». — Хочешь сказать, кто-то и впрямь желает вытащить Рована Эрсуса? — вдруг спросил Хаем. В одно мгновение все присутствующие, словно по команде, затаили дыхание. Имя этого маньяка-психопата было на слуху у всех последние шесть лет, и до сих пор оно вызывало мурашки по коже. Однако среди них был один человек, который не испытывал ни капли страха при упоминании этого имени. Эврум, как и ожидалось, снова стал центром всеобщего внимания. Его уверенность и спокойствие контрастировали с напряжённой атмосферой вокруг. Он смотрел на собравшихся, словно зная что-то, чего не знали они. В его глазах читалось нечто большее, чем просто отсутствие страха — это было понимание, которое пугало и завораживало одновременно. — Да это безумие! Кому нужен психопат? Что за бред, им его никогда не вытащить, — зашептались люди, даже тогда Эврум остался спокойной скалой. Он лишь косо перевёл взор на начальника, что уже открыл папку с новыми очередными новыми сведениями. — Не об этом сейчас, у нас погиб гражданский, а человек, убивший его… — Хаем замялся. Он лишь положил перед собой фотографию молодого парня в военной форме, что тут же собрала на себя взгляды окружающих. — Сатиус Зриам, бывший военный, прекрасно обученный солдат, ушедший со службы раньше положенного срока, — рассказал тот. Многие замерли, заметив, как брови начальника напряглись, и тот явно решил пояснить свою настороженность. — Его младший брат был связан с делом Рована Эрсуса! — Да ну! Вы серьёзно, начальник? Не может быть! Значит, кто-то и вправду хочет вытащить маньяка, — зашептались люди, обескураженные этой новостью. Сомнений совсем не осталось, и люди, словно увидев нить происходящего, начали обсуждать сложившуюся ситуацию. Пока те увлеклись разговором, Хаем решил обратиться к Эвруму, что до этого молча сидел за столом. — Ты понимаешь, на сколько это серьезно? — Да. Боитесь, что я помогу ему сбежать? — прямо спросил парень, переведя взор на Хаема. Заметив его неуверенность, Эврум усмехнулся, медленно встал из-за стола, и убрал руки в карманы брюк. — Не переживайте, начальник, я к этому не имею никакого отношения, — заверил парень. Медленно двинувшись к двери, Эврум ещё поймал на себе заинтересованные взгляды. Однако они все растворились за хлопком двери, вместе с их блуждающим гомоном.

***

Вернувшись в квартиру, Эврум устало бросил пиджак на спинку стула. Он чувствовал, как напряжение дня постепенно уходит, но усталость все еще давила на плечи. Медленно стянув сдавливающий галстук, мужчина направился на кухню, где его ждала бутылка крепкого алкоголя. Достав ее из ящика, он налил себе стакан, наслаждаясь моментом, когда холодная жидкость касалась стекла. После этого Эврум обернулся и, с неким интересом, скользнул взглядом по стене перед собой. Она была увешана газетными вырезками, плакатами с местами убийств и старыми материалами дел, которые он когда-то вел. Взгляд его задержался на надписях, которые заполнили всю поверхность — это были заметки, мысли, идеи, которые когда-то казались важными. Каждая из них напоминала о том, что он пережил, о тех загадках, которые так и не удалось разгадать. Стена была как хроника его жизни, полная тени прошлого и неразгаданных тайн. Эврум вздохнул, осознавая, что, несмотря на усталость, его работа никогда не оставит его в покое. Мужчина сделал глоток из стакана, и крепкий алкоголь обжег горло, придавая ему ощущение тепла, которого так не хватало в этот холодный вечер. Он снова посмотрел на стену, и его мысли унеслись в прошлое. Каждая вырезка, каждый плакат — были как осколки его памяти, которые он собирал на протяжении многих лет. Он вспомнил, как в начале своей карьеры был полон энтузиазма, как стремился раскрыть каждую загадку, как искал справедливость для жертв, которые остались безголосыми. Но теперь… теперь его гложет совсем другая правда. Он одержим желанием вытащить из пропасти человека, чьи руки обагрены кровью. Не просто убийцу, а жертву обстоятельств, со сломленной душой, превращенной в орудие возмездия. Домашнее насилие, издевательства в школе, бесчеловечное обращение в психиатрической клинике — все это выковало монстра из невинного. И это бесило Эврума больше всего. Не сами отнятые жизни, а то, что никто не протянул руку помощи тому, кто отчаянно в ней нуждался. Никто не увидел в нем человека, прежде чем он стал чудовищем. Он смотрел на фотографии с места преступления, на лица жертв, и видел не только их предсмертный ужас, но и отражение той боли, что терзала убийцу. Он видел в этих лицах отголоски равнодушия, жестокости, пренебрежения — всего того, что подтолкнуло карателя к краю. И это знание жгло мужчину изнутри, как кислота. Он понимал, что его коллеги, его друзья, его начальство — они не поймут. Они увидят лишь убийцу, монстра, которого нужно изолировать от общества. Они не захотят копаться в грязном белье его прошлого, не захотят видеть в нем сломанного человека, нуждающегося в сочувствии и помощи. Они не захотят признать, что общество, в какой-то мере, само создало этого монстра. Эврум знал, что это будет битва против системы, против предрассудков, против самой сути правосудия. Но мужчина был готов. Он был готов рискнуть всем, чтобы доказать, что даже в самом темном сердце может остаться искра надежды, что даже самого сломанного человека можно вернуть к жизни. Эврум должен был попытаться. Ради него, ради себя, ради тех, кто больше не мог говорить. Он должен был попытаться. — Подожди ещё немного, я обязательно вытащу тебя! — вслух пообещал Эврум, делая глоток алкогольного напитка. Горечь алкоголя смешивалась с горечью осознания. Эврум знал, что его ждет. Его будут высмеивать, ему будут ставить палки в колеса, его будут пытаться сломать. Система не любит, когда ей бросают вызов. Она давит, ломает, перемалывает в пыль тех, кто осмеливается идти против течения. Но Эврум был готов к этому. Он уже давно перестал бояться. Страх умер вместе с надеждой на справедливый суд, на честное расследование, на то, что правда восторжествует сама собой. Он отставил стакан, чувствуя, как алкоголь лишь притупляет остроту мысли. Ему нужна была ясность, холодный расчет, железная воля. Эврум должен был продумать каждый шаг, предусмотреть каждую мелочь. Система сильна, но не всесильна. У нее есть слабые места, трещины, лазейки, и Эврум должен был их найти. Мужчина достал из кармана помятую фотографию. На ней был молодой парень, с леденящим душу взглядом серых стальных глаз, без тени улыбки, и малейшего изгиба губ. Каменный выточенный лик, коего Эврум не видел уже шесть лет. Тот, ради кого он затеял эту безнадежную борьбу. Тот, кого система уже списала со счетов. Эврум провел пальцем по изображению, будто пытаясь дотронуться до него, почувствовать это тепло. — Я не подведу тебя, обещаю.

***

Холод пробирал до костей, просачиваясь сквозь каменные стены и скользя по холодному полу пустой камеры. Проливной дождь яростно барабанил по небольшому зарешеченному окну, а ночное небо окончательно поглотили свинцовые тучи. За окном бушевала гроза, но Ровану было плевать. Словно тень, он прислонился к стене, молча уставившись на дверь. Иногда его стальной, серебристый взгляд скользил по рукам, испещренным старыми шрамами. Он цеплялся за эти проклятые неровности и, за отрывки воспоминаний, но лишь усмехался, глядя на них. Рован чувствовал скорые перемены, которые вот-вот должны были начаться, и можно сказать, был уже в предвкушении. Что бы ни ждало его за этой дверью, он был готов. Мысли текли медленно, как густая смола. Он не строил планов, не питал надежд, просто ждал. Ожидание стало его второй натурой, искусством, отточенным годами заточения. Парень научился чувствовать приближение перемен кожей, как животное чувствует землетрясение, и сейчас это чувство было особенно сильным, почти осязаемым. В голове всплывали обрывки лиц, голосов, событий. Лица тех, кто предал, тех, кого предал он сам. Голоса, шептавшие ложь и обещавшие вечную верность. События, окрашенные кровью и пеплом. Рован не пытался их отогнать, не пытался оправдаться. Прошлое было частью его, как шрамы на руках. Грохот грома за окном усилился, словно небеса разверзлись. Вспышка молнии на мгновение осветила камеру, выхватив из темноты его лицо. Холодное, бесстрастное, с глубокими тенями под глазами. Лицо человека, который давно перестал бояться смерти. Рован прикрыл глаза, позволяя звукам грозы заполнить собой. Он чувствовал, как напряжение нарастает, как пружина, готовая сорваться. Что бы ни ждало его за этой дверью — свобода или новая клетка — он встретит это с той же ледяной усмешкой на губах. Он был готов, всегда был готов. Потому что в этом мире, где царили хаос и предательство, единственное, на что можно рассчитывать — это на самого себя, и на сталь, что скрыта глубоко внутри. Но вот раздавшийся новый грохот совсем не был похож на гром. Любой другой мог подумать, что это разошлась природная стихия, но только не Рован. Он знал, что природа просто не способна сотворить такое блаженство звуков. Устало размяв шею, Рован медленно поднялся с холодного каменного пола. Взгляд устремился в окно, ловя молниеносные раскаты, что уже очертили линию его ухмылки. Теперь же взор вновь обратился к двери, словно манящей парня к себе. Медленно ступая босыми ногами прямо к ней, Рован вынул из-под рукава нечто, напоминающее самодельную отмычку. Тонкий металл скользнул в замочную скважину, издавая едва слышное щелканье. Рован замер, прислушиваясь к грохоту снаружи, маскирующему его действия. Молнии плясали за окном, освещая его лицо короткими, зловещими вспышками. Он чувствовал, как адреналин медленно вливается в кровь, разгоняя усталость. Это не просто побег, это симфония, написанная хаосом и исполненная им самим. Замок поддался с тихим, почтительным вздохом. Рован отступил на шаг, прислушиваясь. Тишина. Только яростный рев стихии за стенами. Он медленно потянул дверь на себя. За дверью простирался длинный, полумрачный коридор, освещенный лишь редким светом ламп, чадящими на стенах. В воздухе витал запах сырости и чего-то еще, неуловимо знакомого и неприятного. Рован сделал глубокий вдох, стараясь определить источник. Он ступил на ступени лестницы, отбрасывая длинную, искаженную тень. Босые ноги бесшумно скользили по холодному камню. Он был рожден в буре, выкован в пламени. И этот коридор, этот замок, эта стихия — все это лишь декорации для его личной, безумной оперы. Рован ухмыльнулся, предвкушая следующий акт. Вторая дверь. Парень принялся за нее, с той же легкостью взломав безупречный, казалось бы, замок. И вот показался длинный, пустой коридор. Охраны не было, звуков голосов тоже. Лишь манящий свет ламп тянулся во всю длину тюрьмы, завлекая парня вглубь. Он двинулся вперед, ступая легко и бесшумно, словно тень. Свет ламп играл на его лице, выхватывая из мрака то острые скулы, то хищный прищур глаз. В каждом шаге чувствовалась уверенность, граничащая с наглостью. Рован не боялся ловушек, не боялся засад. Парень был бурей, он был пламенем, и ничто не могло его остановить. Коридор казался бесконечным. Стены, выложенные из грубого камня, дышали холодом и сыростью. В воздухе витал запах плесени и застоявшейся крови. Рован чувствовал его, как зверь чует добычу. Этот запах говорил ему, что он на верном пути.