Сага о Кассионе

Воздух в Горном Репозитории «Око Хроноса» был не просто стерильным — он был *выжженным*, вычищенным до грани вакуума, гудевшим от напряжения кристаллических матриц, вплетенных в сердце скал Аэлиона. Здесь, среди сияния полированного металла и мерцающих голограмм, вершины инженерной мысли Золотой Эры Прямых Путей, работал **Мастер Кел’Таран**. Его не интересовали боги или духи — лишь **фундаментальные принципы**. Перед ним пульсировала **Проекция Безмолвного Глотка** — не космос, а *Ничто*, бездна до времени, пространства, самой материи. Темнота, которая была отсутствием. «Стабильность — лишь пленка поверх Хаоса, Терес,» — его голос, сухой как пергамент, разрезал тишину. Терес Младший, молодой помощник, чье восхищение гением Мастера боролось с леденящим душу предчувствием, сглотнул. «Мастер… Риски… Теория Предельного Источника лишь гипотеза…» «Риски?» — Кел’Таран обернулся, глаза горели холодным пламенем фанатизма. «Риски — это довольствоваться каплями, когда перед нами — **океан**!» Он указал на свое детище под прозрачным куполом — **"Пробойник»**, копье из сгустка рунической логики и темной энергии, направленное в сердце Глотка. «Гипотеза требует доказательства. Мы проложим канал.» Его пальцы взлетели над панелью активации. Сирены взвыли. Машины завыли, переходя в ультразвуковой вой. Проекция Глотка содрогнулась, темнота в центре сгустилась в вязкую, пульсирующую массу. «Пробойник» залился багровым, неестественным светом. Острие завибрировало с частотой, режущей кости. **ЩЕЛЧОК.** Не звук. Ощущение гигантской стеклянной сферы, треснувшей навсегда. Проекция **разорвалась**. Не изображение — сама ткань пространства в поле проектора порвалась, открыв **Разлом**. Окно в абсолютное Ничто. Оттуда не хлынула энергия — хлынуло *отсутствие всего*. Первой жертвой пал «Пробойник». Купол рассыпался в безвкусную пыль. Конструкция оплыла серым пеплом. Волна… не взрывная, но всесокрушающая… **Волна Распада Смысла** покатилась по Репозиторию. Мониторы погасли — символы перестали что-либо значить. Балки забыли быть твердыми, потекли как воск. Воздух стал тягучим. Терес вскрикнул от ужаса потери — потери себя, мира, смысла. Он забыл дышать. Забыл руку. Забыл *кто он*. Кел’Таран стоял, ошеломленный и восторженный, наблюдая чудовищную красоту распада, его контуры уже мерцали, растворяясь под напором Хаоса Истока. «Потенциал… реален… Но нужен стабилизатор… **Сердцебиение**…» — его шепот превратился в шелест осыпающегося песка. Он сделал шаг **в сторону** и исчез. Осталась лишь серая пыль и расширяющийся Разлом, из которого уже выползали первые сгустки абстрактного голода — Пожиратели Эха. Терес, истекая серой пылью из-под ногтей, пополз к аварийному пульту, к коду активации прототипа на далеком Безымянном Острове. Его последнее сознательное действие. Последняя мысль: *"Простите нас… Мы не знали…»* Где-то в недрах Острова, в только что построенном Репозитории «Сердцебиение», заглушенно забилось кристаллическое сердце, приняв на себя первый, чудовищный удар из только что пробитого Разлома. **Искра безумия гения** зажгла пламя Катастрофы, сжигающей Золотую Эру. Столетия спустя мир Калдор, рожденный из того же Безмолвного Глотка, лежал в руинах, изъеденный серой проказой Полей Молчания — мест, где реальность была изъедена Пожирателями до костяка смысла. Легендарный воин **Аларик**, некогда могучий, теперь сгорбленный под тяжестью нескончаемой войны, стоял на обломках стены Обсерватории. Рядом, у мертвого фонтана, сидела **Елена**, его любовь, его свет. Ее дар целительницы стал проклятием — она *чувствовала* каждый акт распада мира как ножевой удар по душе. «Они ближе,» — выдохнула она, голос сорванный от немого внутреннего крика. «Чувствую… новую волну. Пожирает не воду… Пожирает *саму идею* реки.» Старый ученый **Терес** (потомок того самого Тереса Младшего?), копошащийся у треснувшего кристалла-архива, забился в кашле. «Русло… ведет к Источнику Сердцебиения! Если Пожиратели пожрут его суть…» Он не договорил. Конец. Аларик спустился, броня скрипела как кости мертвеца. Терес, в редком приступе ясности, показал на мерцающие обрывки голограмм: схемы циклопической машины, лицо человека с горящими фанатизмом глазами — Кел’Тарана. «Он не просто разорвал Завесу, дурак воинственный! Он *проколол*! Проколол барьер! Там, на Острове! И из прокола сочится… *это*.» Он махнул рукой в сторону Поля Молчания. «Сердцебиение… стабилизатор! Если Пожиратели пожрут его… Разлом расширится до небес. Сама суть Безмолвия хлынет. Все растворится.» Елена встала, лицо землистое. «Как будто нас и не было.» Решение созрело мгновенно. «Остров,» — прошипел Аларик. Ледяной ужас сменился яростью. Они шли через **Лес Шепчущих Теней**, где голые деревья были пустыми оболочками, а воздух звенел эхом тысяч съеденных голосов. Каждый шаг для Елены был пыткой, по ее бледным щекам струилась кровь — ее дар агонизировал, пытаясь ощутить жизнь там, где осталось лишь Эхо распада. У берега **Черного Моря**, тяжелого и не отражающего свет, их встретили **Ткачи** — полуматериальные паукообразные тени, плевущие саму серую мглу Эха, растворяющую реальность. Битва была яростной и короткой. Молот Аларика, «Суд Пращура», крушил хитиновые панцири, но сам потускнел, покрылся трещинами. Аларик чувствовал ледяное касание Эха в душе — стирались воспоминания. Елена отражала распад хрупким золотым светом, кровь текла из ее носа и ушей. Найти лодку в мертвом порту было чудом. Гребля по черной, вязкой воде, сопротивляющейся каждому движению, была адом. Время текло неровно, сбиваясь с ритма. Безымянный Остров встретил их **гнетущей тишиной**, тяжелой как свинцовый саван, и глухим, ритмичным гулом (`бум… бум…`), исходящим из недр. Репозиторий «Сердцебиение» возвышался как надгробный памятник, его кристаллические шпили почернели, покрылись пульсирующими черными прожилками. Часть конструкции провалилась в зияющую трещину — **Разлом**, источающий мертвенный свет. Вокруг копошились истинные **Пожиратели Эха во плоти** — плотные сгустки чистой абстракции распада, поглощающие камень, свет, сам воздух. «Сердцебиение… едва бьется,» — простонала Елена, чувствуя агонию машины. Аларик не думал. Он действовал. Его молот обрушился на ближайшего Пожирателя. Существо взревело звуком рвущейся вселенной и начало расплываться. Но победа была пирровой. Молот тускнел, трещины углублялись. Новые воспоминания стирались из души Аларика. Он бился как загнанный зверь, становясь щитом между чудовищами и Еленой. Елена подбежала к основанию Репозитория, к менее пораженным кристаллам. Она прижала ладони. Золотой свет хлынул из нее **фонтаном**, ярким, жертвенным, как кровь из артерии. Кристаллы слабо, но отчаянно вспыхнули. «Сердцебиение» — *бум* — стало громче, увереннее. Но ее кожа теряла эластичность, волосы седели и истончались на глазах. Она выжигала себя дотла. Аларик забывал лица, имена, победы. Но помнил Елену. Ее улыбку. Тепло ее рук. Звук смеха. Это горело в нем ярче солнца. И вот он увидел: последний, чудовищный Пожиратель, похожий на пульсирующую черную звезду, плыл к Елене, к источнику света, подпитывающему машину. «НЕТ!» — рев Аларика разорвал тишину. Он бросил свой верный, рассыпающийся молот и прыгнул *между* Еленой и Ничто. Без оружия. Только с **волей**. Он кричал в лицо бесформенной тьме, кричал о жизни, о любви, о солнце, о смехе детей — обо всем, что Пожиратель стремился стереть! Он кричал *вопреки* самому Хаосу! Пожиратель замедлился, ошеломленный яростной концентрацией жизни, отрицанием небытия. И в этот миг Елена совершила последнее движение. Она собрала весь свой дар, всю свою связь с Духом Жизни, всю любовь — и направила этот сгусток чистой, неистовой Жизни **сквозь** Аларика **в самую сердцевину связи Пожирателя с Разломом**. Золотой свет, пронзивший багровую мглу, был ослепителен и ужасен. Сущность взорвалась волной *чистой тишины*. Свет погас. Пожирателя не было. Не было и Елены. Она стояла на коленях, улыбаясь Аларику с бесконечной нежностью и облегчением, и медленно **рассыпалась в миллионы искр чистого золотого света**, унесенных ветром из Разлома. От нее не осталось ничего. Ни тела. Ни праха. Ни эха. Разлом пульсировал слабее. Сердцебиение подхватило ровный такт. Печать устояла… **ценой Елены**. Мир получил шанс… **ценой всего, что было для Аларика светом**. Дни после возвращения слились в кошмар. Люди плакали от радости, благодарили Аларика, называли спасителем. Их вера была ножом в его сердце. Он не мог принять ее смерть. Отчаяние, сокрушившее разум, искало выход в безумии. Он жаждал **вернуть**. Рылся в обгоревших обломках библиотек, в обрывках данных, которые **Кая**, верная травница, с риском добывала из мертвых терминалов. Допрашивал старого **Тереса** в редкие минуты ясности. В бормотании старика, в полуистлевших свитках из запретных крипт, он нашел кошмар: **"Вечное Слияние»**, **"Привязка Сущности»**, **"Цена Загробного Покоя»**. Обрывки кощунственных знаний. Идея кристаллизовалась в больном сознании: **вернуть тело**. Создать плоть. **Приковать** часть Жизни. Он нашел лишь ее **простой серый плащ**, пахнущий травами и едва уловимым ароматом *нее*. Этого хватит. В древнем **подземном церемониальном круге**, месте силы, ставшем логовом кощунства, он собрал последние крохи маны, выживших, свои силы. Ритуал был **надругательством**. Не светлая магия Елены, а темное насилие. Он выжигал руны крови и боли на священном камне. Взывал не к милосердию, а *требовал*, *вырывал*, пытаясь зацепить рассеявшееся эхо души из потока бытия, используя плащ как проклятый якорь. Использовал ее любовь как **крюки**. Воздух гудел, камни светились пульсирующим багровым светом. Над плащом сформировался сгусток сияющей, но *больной* энергии. Потом — вихрь жизненной силы, вырванной из мироздания, пульсирующий как открытая рана сердца мира. Аларик, рыдая и захлебываясь кровью, направлял ее, силой воли заставляя принять форму. Кости росли с сухим хрустом. Плоть нарастала серой и безжизненной. Волосы проросли тусклыми. **Лепка куклы из глины и украденного огня**. Когда «форма» была готова, Аларик совершил самое страшное. Он **приковал** вырванный сгусток — **фрагмент самого Духа Жизни** — к этой искусственной плоти. Раздался звук — первый крик новорожденного и предсмертный стон раздавленного существа. «Тело» Елены село. Глаза открылись. **Не глаза Елены.** Там была **чистая, нечеловеческая, бездонная агония**. Боль существа, насильно прикованного к чуждой мертвой плоти. По телу поползли тонкие, светящиеся синим светом **прожилки** — знаки вечного страдания и плена. Она не дышала. Но *двигалась*. Повернула голову. Уставилась на Аларика пустым, невыразимо страдальческим взглядом. Из уст вырвался беззвучный, леденящий душу стон. Аларик понял. Он создал **чудовище**. Он рухнул на колени, потрясенный чудовищностью содеянного. В этот момент дверь распахнулась. На пороге стояли Кая, **Борен** (могучий кузнец), выжившие. Они увидели Аларика на коленях и… **Елену**. Сидящую! Невредимую! Живую! «Елена! Святая Дева!» — вскрикнула Кая, падая ниц. «Она жива! Аларик… ты спас ее! Ты вернул ее из бездны!» Люди рыдали, молились. Терес смотрел с немым ужасом. Он видел синие прожилки, пустоту в глазах, чувствовал волну неестественной, мучительной жизни. Он открыл рот, чтобы закричать: «Кошмар! Это мерзость!» Но Аларик поднял голову. Его заплаканные, полные безумия и вины глаза встретились с глазами старика. В них была бездна… и страшное, окончательное решение. Он не мог признаться. Мир рухнет. Он поднялся. Схватил ледяную, безжизненную руку чудовища (прикосновение было пыткой для них обоих) и поднял ее: «**ОНА ЖИВА! Духи услышали наши молитвы! Заключен ДОГОВОР! Пока жива Дева — жив мир! Пока мы чтим Договор — Тьма не вернется! **» Он лгал. Каждым словом. Каждой клеткой. Так родился **Храм Девы**. **Первый камень был ложью и кровью.** В «Зале Возвращения», теперь святилище, «Елена» восседала на постаменте. Кая, ставшая **Верховной Жрицей**, приблизилась с чашей воды и тряпицей. «Святая Дева… Дозволь омыть следы скорби…» — ее голос дрожал от экстатического страха. Когда влажная тряпица коснулась лба «Елены», тело содрогнулось. Из сомкнутых губ вырвался тихий, беззвучный стон нечеловеческой муки. Синие прожилки вспыхнули ярко. Кая вскрикнула от восторга. «Она чувствует! Чувствует мое служение!» Люди пали ниц. Аларик стоял в тени, вдавливаясь спиной в камень, жаждал исчезнуть. *Чувствует? Да, черт возьми, чувствует! Каждое прикосновение — пытка! * Терес наблюдал с холодным ужасом. «Темницу строим, Аларик,» — прошептал он позже. «Темницу для нее… и клетку для всех нас. Из лжи сплетенную.» Аларик отмахнулся, но семя сомнения было посеяно. Дни превратились в ад. Весть о «воскрешении» разнеслась. Люди шли, жаждали видеть чудо. Аларик метался, выдумывая причины, дозируя «чудо». Однажды Терес застал его: «Стон… когда к ней прикасаются. Ты слышишь? Это вой загнанного зверя. Крик силы, которую пытают.» Аларик взорвался: «ЗАКРОЙ РОТ! Они *верят*! У них есть *надежда*! Если правда вырвется — мир рухнет!» Назавтра Терес был найден мертвым у постамента «Елены» — «одержимый бесом сомнения», якобы пытавшийся «осквернить Святую Деву», «случайно» ударился виском. На похоронах Кая произнесла проповедь, ее голос звенел беспощадно: «Взгляните! Даже здесь притаился **дух Лжи и Отчаяния**! Он пытался осквернить Чудо! Посеять яд сомнения! Пусть гибель его станет заветом! **Сомневаться в Чуде — есть ересь! Пособничество погибели! ** Лишь чистая вера убережет нас! Гнушайтесь шепчущих сомнение!» Люди крепче прижимали детей, озираясь с новым, липким страхом. **Первый «еретик» был назван. Первая кровь во имя лжи — пролита и освящена.** Камень лжи начал каменеть. «Елена» издала особенно протяжный стон. Столетия спустя, в ночь бури, родился принц **Кассиан**. Свечи гаснули, прожив века. Зеркала трескались. Часы останавливались. Его глаза были серы, как утро перед грозой. **Аномальный фокус Хроноса**, воплощения времени. Игрушки рассыпались в прах или молодели под его невольным прикосновением. Плач вызывал дождь из ясного неба. Страх Автократа **Дориана**, дрожащего перед циничной мощью Храма Девы во главе с Матриарх **Илианой**, и ненависть сестры, Младшей Императрицы **Эларии**, заточили Кассиана в забытом Старом Крыле дворца. Его миром стали высокие пыльные своды библиотеки, свитки, одиночество и верный старый слуга **Салвин**, чьи глаза хранили немой укор и жалость. Здесь, в тишине, нарушаемой лишь шелестом страниц и его собственным прерывистым дыханием во время приступов, он услышал **Голоса**. Не речь, а жуткий статический гул, **фундаментальный зов или сопротивление самой ткани Времени, пытавшейся осмыслить или изгнать инородное тело, коим он был**, усиливающийся, когда дар вырывался наружу, оставляя на его тонкой коже причудливые, медленно тающие узоры **инея** — **"шрамы Хроноса»**, видимые метки его присутствия и борьбы. В древних трактатах по магической физике, найденных в самых темных углах архивов, он прочел о безличной природе Духов-Принципов. Никаких богов. Никаких договоров. Лишь силы. И здесь же, в полуистлевшем свитке, запечатанном печатью страха, он нашел страшную правду: подлинную историю Елены. Не святую Деву, а жертву. И механизм ее «воскрешения» — не чудо, а кощунство, величайшая ложь, на которой стоит Храм. Холод праведного гнева смешался с леденящим одиночеством. **Элария**, **Холодное Солнце**, ненавидела брата с той самой Ночи Проклятия, когда его рождение украло у нее солнце отцовского внимания и наполнило дворец страхом. Ее апартаменты в Западном Флигеле были погружены в вечный полумрак, воздух густой от воска, пыли и впитавшегося в камень страха, который она вкушала как вино. Ее игры были жестокими — куклы, замороженные в страдальческих позах на зимнем балконе, холодное любопытство к ужасу служанок. Кассиан украл не только внимание — он обладал *силой*, дикой, реальной, способной гнуть время! А она? Лишь манипуляции, страх в глазах других. Унизительно. Ее единственный визит в Старое Крыло год назад стал откровением и оскорблением. Он сидел за книгами, серебристые волосы падали на лоб, глаза цвета грозового неба смотрели на нее с жадным любопытством, как на редкий экспонат. Когда она выплеснула яд: «Ты — проклятие! Твое место — в темнице!», он лишь улыбнулся печальной, старческой улыбкой: «Темница везде, где есть страх, сестрица. Ты строишь свою собственную. Кирпичик за кирпичиком. Ненавистью. Завистью. И твоя темница… гораздо прочнее моей. И гораздо страшнее.» Он *увидел* ее. Увидел зависть, ярость, ледяное сердце. Увидел ее темницу. Это было невыносимо. Теперь она стояла в кабинете Матриарх Илианы, погруженном в дурманящий полумрак фимиама. Лицо — маска почтительной робости, голос чуть дрожал: «Ваша Святость… Страх за отца… но больше — за него. Его дар пожирает его. Я видела… Голоса… Он говорит с ними! Наслаждается страхом! На днях иссушил лунный лотос… просто взглянул. И улыбался.» Она вплетала ложь в нить полуправды мастерски. Видела, как бесцветные глаза Жреца Варакса, тени Илианы, загорелись хищным интересом. Видела, как тонкие губы Матриарх тронула тень удовлетворения. «Храм видит вашу проницательность, Младшая Императрица. Возможно, время пассивного наблюдения прошло. Испытание у Источника должно быть проведено раньше.» Элария вышла, лицо очистилось от тревоги, губы сжались в безжалостную линию. В глазах пылал холодный огонь триумфа. Она бросила камень. Фундамент его гибели был заложен. Давление стало невыносимым. Под взглядами Илианы и ненавидящим холодом Эларии Дориан дрожал. «Испытание» было приговором. В Белом Зале Храма, залитом холодным светом, пахнущем ладаном и каменной пылью, Кассиан стоял перед каменным Источником. Безликие жрецы окружали его кольцом немых теней. Матриарх Илиана, лицо — безупречная маска спокойной власти, возвышалась над ним. «Испей, дитя. Заключи Договор с Вечными Принципами. Обрети покой под сенью Храма.» Вода в Источнике казалась мертвой. Кассиан чувствовал ложь, густую, как смола. Он поднял глаза, встретив ледяной взгляд Эларии, стоящей чуть позади Илианы. В ее глазах — торжество и голод. «Правду,» — сказал он тихо, но слово прозвучало как удар гонга в тишине. «Правду о Елене. Правду о Договоре.» Илиана не дрогнула. «Правда — в вере, дитя. Испей.» Он колебался. Рука жреца грубо толкнула его к Источнику. Пальцы коснулись холодной воды. И стало катализатором. Его врожденная связь с Хроносом, как проводник с током, **прорвалась наружу**. **Время взорвалось хаосом.** Жрец, толкнувший его, вскрикнул — его рука сморщилась, покрылась старческими пятнами, затем снова налилась молодостью, кожа лопаясь от напряжения. Мраморный пол под ногами Кассиана треснул зигзагом молнии. Статуи святых по сторонам зала закачались и начали рассыпаться, как песочные замки. Воздух звенел, гудел разными временными потоками. Один стражник замер на месте, его доспехи покрылись вековой ржавчиной за секунду, другой вдруг стал мальчишкой, испуганно роняя тяжелый меч. В эпицентре кошмара появился Дориан. Увидев сына — серебристые волосы развевались в невидимом вихре, глаза светились холодным серым светом, руки, поднятые как бы в защиту, излучали волны искажающей реальность энергии, — его лицо исказилось чистым ужасом и отвращением. «Чудовище!» — прохрипел он, и его голос, усиленный магией зала, прокатился над хаосом. «Ты — не сын мой! Ты — порождение Тьмы! Проклятие на наш род!» Он публично отрекся, указав дрожащей рукой на Кассиана. «Храм! Делайте с ним, что должно! Он ваш!» Сила Хроноса, бурлящая в Кассиане, дала ему шанс. Он рванулся не к отцу, а *прочь*, сквозь ряды окаменевших от временного шока стражников, сквозь грохот рушащихся сводов Собора, в ночной сад, а оттуда — в лабиринт мокрых переулков столицы, объявленный врагом мира. Холод Хроноса навсегда поселился в его крови. Назад пути не было. Илиана и Элария, наблюдая из уцелевшей галереи, обменялись взглядом. В глазах Матриарх — расчет. В глазах Эларии — страх, смешанный с извращенным удовлетворением. Мир поверит, что они спасли его от чудовища. Его сила будет их орудием. Бегство по дождевым улицам было паническим, слепым. Хронос бушевал в нем, как раскаленный шлак. Он нырнул в зловонный люк, в темноту канализационных туннелей. Здесь, среди крыс и гнили, он боролся за выживание и контроль. Предметы рассыпались в прах от страха или покрывались ледяным панцирем. Крыса, пробегавшая мимо, вдруг скелетировалась и рассыпалась за секунду — его панический ужас состарил ее до смерти. Голод, жажда, видения кошмарных будущих преследовали его. Попытки сдержать силу оставляли на его коже новые ледяные «шрамы» — узоры инея, которые медленно таяли, но служили видимым маркером его присутствия. На заброшенной набережной он увидел свое изможденное отражение в черной воде и плакаты: один — с предупреждением о слабеющей Печати на Безымянном Острове и знаком Рунных Инженеров; другой — с его изображением-чудовищем и огромной наградой за голову «Еретика Времени». Храм работал быстро. В тумане доков он столкнулся с настоящим Пожирателем Эха — бесформенной тенью, высасывающей суть из старого рыбака. Рыбак не умирал — он *пустел*, глаза теряли блеск, движения становились механическими, как будто стиралась сама его личность. Видение показало Кассиану его собственное рождение — утечку маны из поврежденной кристаллической решетки под дворцом, смешавшуюся с отчаянием матери, умершей при родах, и страхом отца. Он был ошибкой, порождением хаоса. В отчаянии он не атаковал Пожирателя, а сдвинул его во времени, стерев из настоящего момента. Ценой стала кровавая пена у рта, адская боль в висках и новый, крупный шрам инея на предплечье, горевший ледяным огнем. Из тени груды ящиков вышел незнакомец — худощавый, с умными, усталыми глазами и руками, покрытыми сложными татуировками, светящимися тусклым синим. **Лирам**. «Время не лечит, Принц,» — сказал он тихо. «Оно калечит. Но твои 'узоры Хроноса' — не только слабость. Они ключ. Мои руны, знания диких трав… мы можем маскировать их следы. Может, научимся контролировать… или использовать.» Он объяснил, что его небольшая группа Инженеров, уцелевших от гонений Храма, уже несколько месяцев наблюдала за аномалиями времени вокруг дворца, связывая их с легендами о «проклятом принце». Они видели его побег из «Золоченой Клетки». Видели его борьбу в канализации. «Мир катится в бездну, Кассиан. Печать трещит. Храм лишь усугубляет. Нам нужен… шанс.» Кассиан посмотрел на зловещую рябь на воде — эхо Безымянного Острова, отголосок той самой Катастрофы. Его одиночество кончилось. «Хорошо,» — прошептал он, голос сорванный. «Я с вами.» Три года скитаний. Три года борьбы, страха и редких проблесков надежды. К Лираму и Кассиану присоединились другие отверженные. **Майя** — бывшая Договорная, лишенная связи с «Духом Воды» за непокорность, ее руки иногда непроизвольно покрывались инеем, и она носила перчатки, скрывая остатки дара и стыд. **Келлан** — хитрый вор-призрак с сетью контактов в подполье городов, вечно скептичный, но верный тем, кто платит золотом или дает шанс выжить. **Орвик** — молчаливый шаман из горных племен, чьи сородичи пали жертвой ранних Пожирателей; он чувствовал приближение Эха и Молчальников кожей, его амулет из орлиного когтя трескался вблизи них. Они выживали в руинах древних крепостей, в глухих горных долинах, где власть Храма была призрачной, на окраинах, охваченных восстаниями. Хаос служил прикрытием. Лирам совершенствовал рунические повязки для Кассиана, смешивая их с ядовитыми травами, чей дым маскировал энергетический след его дара. Келлан добывал припасы и информацию в городах, рискуя попасться Договорным или наемникам Храма. Орвик вел их окольными путями, минуя зоны, где воздух сгущался от предвестия Эха. Мир гнил. Храм, укрепляя власть, громил последние очаги Инженеров, объявляя их знания ересью. Княжества, отчаявшись, воевали друг с другом за скудные ресурсы. Печать на Безымянном Острове трещала все громче. Появились не просто Пожиратели. Появились **Молчальники**. Не тени, а плотные сгустки абсолютной статики. Где они проходили, время замирало в безжизненном стоп-кадре. Люди, животные, птицы, капли дождя — все застывало, как в гигантской, немой инсталляции смерти. Вечный Ступор. Кассиан учился направлять свой дар не как слепую силу, а как управляемую лавину. Остановить Молчальника было невозможно, но можно было создать временную «волну» времени, отталкивающую серый туман Ступора, давая шанс бежать. Или сдвинуть группу Договорных на секунду в прошлое, сбивая их с толку. Каждая магия отзывалась кровавой пеной на губах, жгучей болью в шрамах и новыми ледяными узорами на теле, которые команда тщательно маскировала перед каждым выходом. Однажды, спасая группу беженцев от Пожирателя, он заморозил его во времени на час, дав людям уйти. Цена — шрам, охвативший пол-лица, и три дня лихорадки, когда Майя не отходила от него, смачивая лоб холодными настоями. Они стали семьей, этой кучке изгоев. Но противостоять Источнику было невозможно. Чертежи машины Кел’Тарана, способной не просто стабилизировать, а *закрыть* Разлом, могли храниться лишь в одном месте — рядом с ложной святыней Храма, «Еленой», в Святая Святых под самой столицей, уже опутанной серым саваном Ступора. Целью стал смертельный путь назад — в сердце лжи и льда. Орвик, глядя на карту, покрытую пятнами серого, лишь мрачно хмыкнул. Келлан точил кинжалы. Лирам проверял руны на повязках Кассиана. Майя молилась тихим шепотом. Они шли навстречу концу или началу. Прорыв сквозь окаменевшие улицы столицы был адом. Целые кварталы стояли как ледяные скульптуры ужаса: женщина, застывшая в беге, рот открыт в беззвучном крике; дети, окаменевшие в игре; птицы, висящие в воздухе кристаллами льда и перьев. Воздух в зонах Ступора был тяжелым, мертвым, время текло с чудовищным скрипом. Они шли крадучись, Кассиан впереди, его дар рассеивал серый туман на несколько шагов, но каждый раз боль сковывала виски, а шрамы под повязками пылали холодом. Фанатичные Договорные, защищенные амулетами Храма, нападали из-за углов окаменевших зданий. Орвик, его древний оберег — коготь горного духа — треснул и рассыпался, когда он прикрывал отступление группы от отряда Договорных, прорвавшихся сквозь временную завесу Кассиана. «Идите!» — крикнул шаман, бросаясь на врагов с боевым топором, его тело начало неметь, покрываясь инеем Ступора. «Закрой Разлом! Для всех!» Он замер в последнем броске, превратившись в статую ярости и жертвенности. Келлан, раненный клинком Договорного в бок, скрипя зубами, исчез в переулке: «Отвлеку! Встретимся у…!» — его голос заглушил грохот обвала. Он уводил погоню, оставляя кровавый след. Лирам был ранен в руку, его руны потускнели. Руки Майи сковывал ледяной панцирь — остатки ее дара буйствовали вблизи Святая Святых. Кассиан вел их, искажая время врагов, рассеивая туман, каждая магия отзывалась кровавой пеной и огнем в шрамах. Они ворвались в полузамороженный Храм, по мраморным коридорам, где статуи святых смотрели пустыми глазами. В Святая Святых их ждала **Элария**. Ее роскошное платье казалось нелепым на фоне руин. Глаза пылали не только ненавистью, но и истеричной триумфальностью. «Демон! Ты пришел поглотить последнее? Пожрать саму святыню?» Кассиан не стал тратить силы на бой. Он сжал время вокруг нее, создав локальную петлю бесконечного падения. Она замерла, выражение ужаса и ярости застыло на лице. За ней зияла пустота — кристаллическая дверь, сердце механизма Слияния, была разрушена. Но рядом, в сплетении гигантских, почерневших кристаллов, стояла она. **"Елена»**. Не живая. Не мертвая. Вечная пытка. Кассиан *чувствовал* ее агонию — тонкую, высокую ноту страдания, вплетенную в механизм Храма, питавшую его ложную мощь. Он услышал ее немой стон. Временные нити привязки светились для его взгляда, как ядовитые паутины. Он протянул руку, не касаясь, и силой воли, холодной и точной, **разорвал** их. Кристаллы дверного механизма треснули окончательно. «Елена» вздохнула — звук, похожий на шелест высохших листьев, — и **исчезла**. Где-то в безличной бездне Равновесия, Дух Жизни содрогнулся — огромная, незаживающая рана на его сути наконец закрылась. Внутри открывшегося пространства стояла машина. Не просто руины. **Машина Кел’Тарана**, интегрированная в кристаллы Храма, сложная, пульсирующая остаточной энергией. Лирам, стиснув зубы от боли, подполз к ней. Его глаза, знатока древних механизмов и рунической логики, бегали по панелям управления, кристаллическим схемам. «Не просто стабилизатор…» — хрипел он, пальцы дрожали, но были точны. «Она… создает канал. Управляемый канал к самому Разлому! Храм… использовал ее, подпитываясь от…» он кивнул в сторону, где была «Елена», «…от *этого*. Но чтобы закрыть Разлом… нужен толчок изнутри Бездны. Или… **Якорь**.» Он поднял измученный взгляд на Кассиана. «Нечто… уникально стабильное. На самой грани миров. Точка опоры в Хаосе. Не просто сила, а аномалия, застрявшая между реальностью и Бездной… способная выдержать напор.» Кассиан понял мгновенно. Его связь с Хроносом. Его искаженная сущность. Его шрамы вечности. Его сама жизнь, отмеченная вечностью с рождения. Он был единственным ключом. Единственным Якорем. Майя, ее глаза полные ужаса, схватила его руку: «Нет! Кассиан, нельзя! Есть другой путь! Мы найдем!» Он улыбнулся ей печально, той самой старческой улыбкой, которую когда-то видела Элария. «Я устал бежать, Майя. Устал быть проклятием. Пусть мой дар послужит чему-то, кроме разрушения. Пусть станет Якорем.» Он высвободил руку. Подошел к машине. Положил ладонь на холодный, вибрирующий металл. «Делай, Лирам.» Лирам, стиснув зубы до хруста, кивнул. Его пальцы взлетели над панелью. Машина загудела, кристаллы вспыхнули багровым светом. Кассиан стал **фокусом**. Его воля, его сущность, его боль, его связь с Хроносом устремились по каналу к Разлому, стали **пробкой** для двери миров. Молчальники, почуяв угрозу, устремились к нему из глубин Храма, неся волны окаменения. Боль была запредельной. Его **растягивало** между Бездной и Хроносом. Шрамы на его теле вспыхнули ослепительным синим светом, прожигая одежду, становясь видимыми сквозь плоть. Он чувствовал, как время мироздания бьется о него, как скалу. Он чувствовал холодную пустоту Безмолвного Глотка, жаждущую поглотить все. Он обнял и то, и другое. Стал дверью. Стал замком. Стал **вечной жертвой**. С грохотом, похожим на вздох гиганта, Разлом **схлопнулся**. Молчальники остановились, замерли на месте, затем начали медленно расплываться, как тени на восходе. Тишина. Глубокая, немыслимая тишина после века войны. Мир выжил. Но победа была пирровой. Серые пустыни Вечного Ступора остались немыми памятниками битвы. **Храм Девы устоял.** И объявил о Победе. «Чудо Договоров!» — гремели проповеди. «Сила нашей веры усмирила Демона Времени! Свет победил Тьму!» Ложь стала официальной историей. В бывшей Святая Святых, куда теперь водили толпы паломников, стоял новый алтарь. На нем, под гигантским прозрачным кристаллическим саркофагом, покоился **Кассиан**. Не мертвый. Не живой. **Вечный Якорь**, запечатавший Разлом ценой себя. Его тело было застывшим, прекрасным и пустым. Пылинки внутри саркофага кружились в бесконечном медленном танце — то ускоряясь, то замирая. Край его простой холщовой рубахи медленно, веками, превращался в прах, и так же медленно восстанавливался из ничего. На его коже, сквозь кристалл, иногда проступали призрачные очертания ледяных шрамов — узоров Хроноса. Храм объявил его «Усмиренным Демоном Времени» — живым трофеем своей незыблемой власти. Паломники толпились у саркофага, бросали монеты в специальные щели, молились о защите от времени, о здоровье, о удаче. Они смотрели на прекрасное застывшее лицо и бездонные, пустые глаза, не видя муки. Раз в столетие, в глубине этих мертвых глаз, вспыхивала крошечная, яркая искра невыносимой боли — пульс существа, навеки запертого на грани бытия и небытия. Паломники шептали, что это — «благословение Девы», знак ее милости к верным. Никто не видел правды: он служил якорем миру, который проклял его имя и превратил его величайшую жертву в спектакль лжи. **Правда умерла. Принц Застывших Мгновений обрел свою вечную клетку.** Прошли века. Саркофаг начал меняться. Синие прожилки на кристалле, казавшиеся частью узора, медленно угасали последние пять лет, как угли в забытом костре. Жрецы шептались в темных коридорах, но для паствы — «Демон Времени наконец усмирен». Сегодня утром стражник нашел первую настоящую трещину. Тонкую, как волос, идущую от основания к вершине. «Ваше Высочество…» — он задыхался от страха. Элария, теперь Императрица-Матриарх, ее красота заморожена магией и волей, подошла. Провела пальцем по щели. Иней на подушечке растаял, оставив жгучую боль. «Да. Он уходит.» Где-то в глубине саркофага, в том месте, где должны быть глаза, что-то шевельнулось. В подвале под складом соляных бочек, в городе, который уже забыл свое название, умирал **Лирам**. Его дни кончились в схватке с наемниками Храма, искавшими последние архивы Инженеров. Кишки лежали на полу аккуратной спиралью — так удобнее было дописывать письма мальчишке-гонцу, единственному, кому он еще доверял. «Слушай…» — хрип вырывался из перебитого горла. «Когда кристалл треснет… время в столице зациклится. Первый знак — дождь из мёртвых голубей. Второй — часовые начнут стареть на глазах… Третий…» Кровь хлынула ртом. «Третий знак — ты увидишь его тень у Колодца Договора. Не бойся. Он пришёл не за тобой.» Мальчишка бежал, прижимая к груди пропитанные кровью страницы. На последней было нарисовано кольцо с зубцами внутрь — символ, который Кассиан чертил в припадках. **Майя**, давно потерянная для мира, жила в руинах старого храма забытого бога. Ее губы шептали канонические тексты Храма, но пальцы выцарапывали на запястье обратные руны. Кровь стекала в чашу с «святой водой» — той самой, что давали паломникам. «Ты уверена?» — шепот из темноты. **Келлан**, теперь больше тень, чем человек, сжимал в кулаке обрывок холщовой ткани — клочок от рубахи Кассиана. «Нет. Но если Хронос действительно говорил с ним…» Майя выплеснула воду на пол. Капли замерли в воздухе, образовав на миг точную копию саркофага. «Он уходит,» — прошептала она, глядя на призрачный образ. По ее щекам потекли слезы, не от страха, а от горького понимания. «И мы все уходим с ним.» В ее голосе была не только скорбь, но и странное облегчение. Кошмар подходил к концу. В соседней комнате разбилось зеркало. Элария пришла к саркофагу одна, ночью, сжимая в руках древний свиток, найденный в архивах Старого Крыла. «Я знаю, ты слышишь,» — ее голос был неестественно громок в пустом зале. Трещина подернулась инеем. «Ты ненавидишь меня. Ненавидишь их. Но почему до сих пор держишь дверь?» Воздух дрогнул. На стекле проступили слова, будто выведенные морозом: «ПОТОМУ ЧТО ТЫ ПОПРОСИЛА БЫ». И тогда Элария вспомнила. Ярко, как вчера. День до заточения. Она, маленькая, злобная, сунула ему в руки сломанную куклу. «Держи, уродик. Тебе больше и не надо.» Он взял. Не сказал спасибо. Просто смотрел на нее своими странными серыми глазами. Кукла. Всего один раз. Она прижала пергамент к трещине. Сложные символы вспыхнули багровым. Она прошептала слова, звучавшие как скрежет льда, вспомнив ту самую ночь, страх в глазах отца, холод, пронизавший дворец… *Его* холод. И шагнула *сквозь* мерцающий воздух у трещины, словно входя в зеркало. Холод саркофага обжег ее кожу. Когда Матриарх Илиана вбежала в зал по тревоге, кристалл уже светился изнутри холодным синим пламенем. «Где Элария?!» Жрецы молча указали на саркофаг. Внутри, рядом с фигурой Кассиана, теперь стоял второй силуэт. Женский. Их руки сливались в месте трещины. На полу валялся кинжал с гербом Автократа. «Она… она добровольно…» — кто-то начал, но в этот момент потолок зала с грохотом раскрылся, обнажив черное небо без звезд. Из трещины в реальности посыпались часы. Настоящие. Стрелки всех показывали одно время. **Полночь.** Мальчишка из соляного подвала увидел его у Колодца Договора, как и обещал Лирам. Кассиан был прозрачным, как дым от костра, но глаза — те же, серые и бездонные. «Они все…?» — мальчишка не нашел слов, глядя на мертвых голубей, устилавших мостовую странными узорами, и на истлевшие за минуту доспехи часовых у ворот. «Да. Но не ты.» «Почему?» Кассиан коснулся его лба. Холод пронзил кости. «Потому что ты назвал меня по имени.» И тогда **время разомкнулось**. В столице начался дождь из мёртвых голубей, их перья прилипали к брусчатке. Часовые у ворот старели на глазах, превращаясь в рассыпающиеся скелеты в доспехах. А у Колодца Договора стояла тень с серебристыми волосами и глазами цвета грозового неба. Те, кто осмеливался подойти, слышали шепот: «Я не демон. Я просто устал.» В подземельях Храма кристаллы начали петь — низкий, статичный гул, как Голоса, сводящий с ума. Жрецы молились, но звук усиливался, разбивая стекла витражей. Последний, кто видел Эларию живой, старый слепой садовник, клялся, что видел ее идущей к саркофагу с древним свитком в руках. «Ее глаза… светились, как у него в ночь рождения.» Когда стражники пришли к нему, нашли лишь горсть пепла на скамейке. Ветер уносил его к руинам Старого Крыла. В Белом Зале, где когда-то Кассиан отказался пить из Источника, вода внезапно застыла — не льдом, а остановилась, как будто время перестало течь. Жрецы в ужасе наблюдали, как их отражения в неподвижной поверхности начали медленно улыбаться незнакомой, жуткой улыбкой. Когда первые Пожиратели появились на улицах, люди не сразу поняли. Тени стали гуще. Звуки — приглушеннее. Потом начали исчезать мелкие вещи: ключи, монеты, детские игрушки. Столы. Двери. Люди. Они не умирали. Они просто **переставали быть**. Как будто их никогда не существовало. Кассиан наблюдал из глубины своего вечного плена, из распадающегося кристалла. Он мог бы остановить это. Еще был миг, когда можно было все исправить. Но он просто смотрел. И ждал. Ждал, когда последняя нить, связывающая его с этим миром, построенным на лжи и страдании, наконец порвется. Он смотрел на распадающийся город, на лица, превращающиеся в ничто, и чувствовал не ужас, а… *облегчение*. Сквозь боль вечности пробивалось холодное, чистое чувство конца. Скоро он перестанет быть Якорем. Перестанет быть. И ложь, скреплявшая этот мир, растворится вместе с ним в Безмолвии. Это была не месть. Это был итог. Ждал, когда сможет перестать быть Якорем. Перестать быть. Последнее, что он увидел перед тем, как окончательная тьма поглотила все — лицо мальчишки из соляного подвала. Тот стоял посреди разрушающегося города, смотрел прямо на него сквозь слои распадающейся реальности. И улыбался. Как будто знал что-то, чего не знал даже Кассиан. Потом не стало ничего. Лишь бесконечный шелест **песка времени** — миллиардов застывших мгновений, рассыпавшихся в прах и утекающих в ненасытную пасть Безмолвного Глотка, и последний, захлебывающийся удар **машины-сердца** в подземельях Храма — бессмысленный импульс в вакууме, отдающийся эхом в наступающей пустоте, словно последний стук остановившихся часов. **Хрустальная Ложь** рассыпалась, унося с собой мир, который она скрепляла. Начался конец. Или, возможно, лишь завершился долгий путь расплаты.