Подарок ветра

      Туман, вечный страж Замка Седых Слёз, цеплялся за его чёрные базальтовые шпили. Здесь, на краю Пропасти Забвения, царили холод и тишина, нарушаемая лишь шелестом невидимых существ да редким звоном ледяных сталактитов. Здесь правила Лориэль, Колдунья Застывших Сердец. В её ледяных галереях стояли одиннадцать принцев – не статуи, но живые памятники её мести. Они спали вечным сном, их пленённые души мерцали в хрустальных сферах на полках как зловещие светлячки. Холод был её доспехом, одиночество – короной. Лишь редкая искра злорадства согревала её, когда она проходила мимо своих безмолвных трофеев.              Однажды осень обрушилась на ущелье бешеным ураганом. Ветер выл, как раненый зверь, и сквозь его рёв пробился другой звук – слабый, но настойчивый стук в исполинские ворота.              Лориэль, раздражённая, метнулась к окну. Ни кортежа, ни доспехов. У ворот, прижавшись к камням, стоял одинокий путник. Плащ висел лохмотьями, лицо было в ссадинах и крови, рука неестественно прижималась к боку. Он едва держался. «Смертник», – мелькнуло у неё. Но что-то в его глазах – не страх смерти, а упрямая воля к жизни, горевшая сквозь боль и изнеможение, – заставило её пальцы сжаться. «Глупость!» – прошипела она, но махнула рукой. Ворота со скрежетом расступились.              Он рухнул на каменный пол, потеряв сознание. Лориэль велела безликим теням-слугам отнести его в башню с камином – самую дальнюю от её ледяного сердца. Не убила. Почему? Сама не знала.              Он провёл в её замке недели, звали его Элидан. Он был немногословен, но его тихая благодарность за хлеб и скудное тепло очага казалась искренней. Лориэль, вопреки холодному расчёту, наблюдала. Сначала из любопытства к «диковинке», а потом – с тревожным, нарастающим интересом.              Она видела, как он корчится от боли по ночам (рёбра срастались медленно, криво, рука ещё не слушалась), но утром маг встречал её взгляд усталой, но упрямой улыбкой. Эта стойкость раздражала и… завораживала.              Слышала, как он тихо разговаривал с безликими тенями-слугами, не ожидая ответа, просто пытаясь развеять гнетущую тишину крошечными искорками человечности. Это было так глупо. Так… трогательно.              Заметила, как его взгляд задерживался на ней, когда она стояла у высокого окна, глядя в вечный туман. В нём не было страха или осуждения. Сначала было любопытство, потом – глубокая, непонятная печаль, а затем… нежность. От этого взгляда у неё внутри всё холодело и одновременно вспыхивал странный жар. Опасность. Чистейшая опасность.              Почему его глаза светятся так, даже сквозь боль? Что он видит, глядя на меня? В ней бушевала незнакомая буря: жуткая, колющая нежность, смешанная со слепящим страхом – не за него, а того, что он однажды просто уйдёт. Это… симпатия? Быть такого не может.              Одним тихим вечером у очага они сидели близко. Он рассказывал о простом: о запахе моря, о смешном гноме-трактирщике. Она ловила каждое слово. Их пальцы едва соприкоснулись тёплым пламенем. Она вздрогнула и отдёрнула руку. Он замолчал. В его глазах – понимание и грусть. Она долго смотрела на свои пальцы, чувствуя жгучий след.              С тех пор их глаза всё чаще встречались и цеплялись. Она пыталась заморозить его. Он отвечал упорным, тёплым взглядом, прожигающим лёд. Один раз она не выдержала: «Что?!» Он не смутился. «Ты сегодня особенно красива», – сказал спокойно. Она осталась стоять, чувствуя, как волна тепла смывает все мысли. «Дурак…» — прошептала без злости.              И она менялась. Рука, подающая миску с похлёбкой, дрожала уже не только от привычного гнева или презрения. Ледяная скорлупа вокруг её сердца дала глубокие трещины. Она ловила себя на незнакомых, пугающих мыслях: «Какой была его жизнь до пропасти?»              Когда Элидан смог выходить из замка, он нашёл у горячего источника выживший синий цветок. Принёс ей. Молча положил на стол. Она взглянула – на цветок, на него. Никто не дарил ей цветов. Она подняла его дрожащими пальцами. Без слов. Потом бережно спрятала в страницы древней книги. Сердце бешено колотилось. Запах невозможного.              Однажды ночью он застал её у окна, хрупкой и бесконечно одинокой в лунном свете. Он встал рядом. Молчание длилось вечность. «Ты знаешь, за что я их ненавидела?» – прошептала она, не глядя. – «За то, что они никогда не видели меня. Только титул. Добычу. Ведьму. Они приходили первыми, мечтали уничтожить меня. Но за что? За то, что я такой родилась? Я научилась защищать себя, и свой дом. А ты? Ты… ты видишь меня?» Голос дрожал. «Я вижу Лориэль», – ответил он просто. Она взглянула – в её глазах что-то надломилось. «Это опасно», – прошептала. – «Для нас обоих». «Знаю», – сказал он. И остался.              В ней бушевала незнакомая буря: нежность, смешанная со слепящим страхом потерять его. Это… любовь? Безумие. Гибель.              Окончательный перелом случился неожиданно и жестоко. В глубоких криптах её замка, куда Лориэль спустилась за компонентом для редкого зелья, ожил древний страж. Каменный голем, забытый даже ею, пробудился от её шагов и, восприняв как угрозу, обрушился на неё лавиной камня и магии. Удар был стремительным и мощным. Лориэль, застигнутая врасплох, отбросила защитный барьер, но голем пробил его. Осколки камня и ледяной магии полосовали её руки, один крупный обломок пригвоздил полу её плаща к полу, лишив манёвренности. Страж занёс каменную кулак для сокрушительного удара. Она замерла, видя, как каменный кулак заносится для удара. Умереть сейчас? Когда… только начало светлеть?              Элидан появился как видение. Он был блёден, его ещё плохо сросшиеся рёбра явно кричали от боли при беге. Но он был между ней и големом. С криком, в котором было больше отчаяния, чем силы, он выпустил сгусток чистой энергии. Не для уничтожения – для отвлечения. Золотистый шар ударил стража в лицо, ослепив его на мгновение. Этого хватило. Элидан рванулся к ней, не к выходу, а к ней, пригвождённой к полу. Его здоровая рука схватила её за талию, он рванул плащ, отрывая его от осколка, и толкнул её прочь от траектории нового удара голема. Сам он рухнул рядом, задохнувшись от боли, лицо исказила гримаса.              Лориэль, оглушённая, поднялась. Ярость дикая, ослепляющая – вспыхнула в ней. Одним резким жестом, подкреплённым вековой мощью, она разнесла стража в пыль.              Камень голема грохнулся к ногам Элидана, рассыпаясь в пыль. Последний отголосок битвы замер в сводах крипты. Боль в сломанных рёбрах пронзила его, как раскалённый клинок, вынуждая согнуться. Он опёрся на стену, пытаясь вдохнуть, мир плыл перед глазами.              Лориэль тут же кинулась к Элидану. Он полулежал, скрючившись, хватая ртом воздух, на лбу выступил холодный пот от перенапряжения и боли в рёбрах. Но он улыбался. Слабо, но улыбался, глядя на неё. «Жива?» – прохрипел он.       Никто не смотрел на неё с таким… облегчением, что она цела. Лёд растаял. Она упала на колени рядом с ним, её руки подрагивали, когда она осторожно прикоснулась к его лицу, проверяя, не задет ли он. «Дурак!» – выдохнула она, и в голосе не было злости, только ужас, благодарность и что-то невыразимо нежное. – «Ты же едва ходишь!»              Голос Лориэль сорвался не в крике, а в надтреснутом шёпоте, где смешались ярость, ужас и что-то ещё. Что-то хрупкое и огненное. – «Он мог…»              Он поднял взгляд, превозмогая боль. Её лицо было так близко. Серебристые пряди, выбившиеся из косы, касались его виска. Глаза, всегда холодные, как глубины Пропасти, теперь пылали. Не магическим огнём, а живым – страхом за него. За него, который только что бросился между ней и каменным кулаком голема. За него, который сейчас дышал с хрипом, но в глазах не было ни капли сожаления.              «Не мог», – выдавил мужчина, голос хриплый, но упрямый, как скала. Его рука, окровавленная, дрожащая, накрыла её ладонь, прижатую к его щеке. Пальцы сомкнулись вокруг её — крепко, намертво, как якорь в бурю. «Не пока… пока ты не выбралась…» Он вдохнул, и боль пронзила грудь, но важнее было другое: «Ты… цела. Главное».              В его взгляде не было тени расчёта, долга, холодного разума Архимага. Там горело что-то первозданное, дикое, беззаветное. Преданность. Не королевству, не магии – ей. Только ей.              Лориэль замерла. Века льда, страха, одиночества – всё это треснуло под натиском этого взгляда. Ледяная Королева пала. Не от заклинания, а от простой, невероятной правды: никто никогда не бросался за неё в бой. Никто не принимал удар. Никто не смотрел на неё с таким… облегчением, что она жива.              «Ты…» – её голос пропал. Слова были бессильны. Мысли рассыпались. Она не думала. Её руки, обычно такие сильные и уверенные в жестах силы, отпустили его плечи. Ладони прижались к его щекам – крепко, почти грубо, передавая дрожь, пробегавшую по её телу. Она склонилась ниже. Их лица разделял сантиметр. Дыхание смешалось – его прерывистое, болезненное, её – частое, горячее. В глазах Элидана вспыхнуло изумление, восторг, немой вопрос. Он не сказал ни слова. Архимаг забыл о долге. О боли. О мире.              Любовь прорвалась.              Не поцелуем сразу. Сначала – лбом к челу. Простое, детское прикосновение. Дрожь. Общая дрожь, идущая из самой глубины, откуда прячутся самые потаённые страхи и самые сокровенные надежды. Её пальцы вцепились в его волосы у висков, его рука обвила её талию, притягивая ближе, осторожно, боясь причинить боль, но не в силах отпустить. Они сидели так, слившись в одно целое у развалин голема, в пыльной крипте, дыша в унисон, слушая бешеный стук двух сердец, сливающийся в один гулкий ритм. Никаких слов. Только правда кожи, дыхания, дрожи.              Потом… потом его губы нашли её веко. Лёгкое, влажное прикосновение к солёной слезинке, скатившейся по её щеке. Она вскрикнула – тихо, как раненый зверёк, и потянулась к нему. Первый поцелуй был не страстью, а вопросом, признанием, мольбой о прощении за все стены, что были между ними. Её поцелуй был ответом – горячим, влажным, полным слёз и обетом. Лёд растаял. Не просто растаял – взорвался паром, ошпаривая душу.              Они часами не могли оторваться.              Не в поспешности, а в бесконечном исследовании. Каждое прикосновение было открытием. Её пальцы, дрожа, расстёгивали пуговицы его льняной рубахи, касаясь горячей кожи под тканью, чувствуя вздымающуюся грудь, биение сердца под рёбрами. Его руки скользили по её спине, ощущая каждый позвонок под тонкой тканью платья, впитывая дрожь, пробегавшую по ней при каждом его движении. Страстные поцелуи – у виска, в уголке губ, на чувствительной шее под ухом – чередовались с нежным шёпотом, обрывками фраз, смысл которых терялся, оставалось лишь звучание имени, стона, признания, произнесённого прямо в губы: «Эли…» – «Лори…».              Она никогда никого не подпускала так близко. Никогда не позволяла себе быть уязвимой. Теперь же она растворялась. Не теряя себя – обретая новое целое. В его объятиях, в его тепле, в его взгляде, который не отрывался от неё ни на мгновение, она находила то, о чём даже не смела мечтать: принятие. Доверие. Дом. Каждый шрам на его теле под её пальцами становился священной летописью его силы, которую он положил к её ногам. Каждый её вздох, каждый стон, вырывавшийся из её губ под его ладонями, был музыкой для него, доказательством того, что её лёд превращается в живительную влагу жизни.              Безмолвные признания говорили громче слов. Говорил жар их тел, сплетённых на холодном каменном полу крипты, под плащом, наброшенным им для тепла. Говорили взгляды, полные изумления, благодарности, немого вопроса «Это правда? Ты здесь? Это не сон?». Говорили руки – её, вцепившиеся в его спину, как в единственную опору в мире; его, гладившие её волосы, спину, бедро с бесконечной нежностью, словно боясь сломать хрупкое чудо. Говорила тишина между поцелуями, когда они просто смотрели друг другу в глаза, дышали одним воздухом, и в этой тишине звучало громоподобное: «Ты мой (я). Навсегда».              Это не было страстью ради страсти. Это был ритуал. Священнодействие двух душ, нашедших друг друга среди льда и камня. Танец тел, отражающий танец сердец. Они не просто касались – чувствовали. Каждую клеточку, каждый вздох, каждую тень прошлой боли и каждую искру новой надежды. Мир за стенами крипты перестал существовать. Были только они: Архимаг, забывший о власти, и Колдунья, сбросившая ледяные оковы. Двое спасённых. Двое, нашедших в объятиях друг друга не просто утешение, а рождение. Рождение Любви, такой же неистовой и непредсказуемой, как стихия, которой они служили, и такой же вечной, как звёзды над Пропастью Забвения. Они горели, не боясь сгореть, и в этом пламени рождалось что-то новое, хрупкое и невероятно сильное. Их будущее. Их «сейчас». Их настоящее.              Правда открылась через несколько дней блаженного счастья…