Стаккато

*** (Андреа) Происходящее было странным и совершенно не логичным. Еще раз внимательно осмотрел узел из ткани на железных прутьях, крепкий, достаточно крепкий, что бы удержать тело. Самодельную веревку разрезали посередине и пока не стали снимать с трупа. Дежуривший охранник Данкинс был бледным как приведение, найти мертвого заключенного в свою смену не то о чем можно мечтать. Одно дело, когда кто-то умирает во время допроса, или в результате болезни, и совсем другое, самоубийство. Это не в положительную сторону сказывается на авторитете Начальника тюрьмы перед власть имущими, все-таки правительство платит такие деньги не для того, что бы кто-то самовольно уходил отсюда, пусть и к Господу Богу. А что плохо для Начальника, априори плохо и для всех нас. Когда он появился, я стоял прислонившись к стене напротив камеры, не люблю уж совсем узких помещений, Данкинс и двое других подчиненных вытянулись по струнке, тоже распрямился. Черной тень прошел мимо и направился в камеру, как и я внимательно осмотрел узел, потом тело Четыреста сорок третьего. Данкинс отрапортовал, что когда приступил к дежурству все заключенные были в камерах, затем часть из них забрали на работы, а этого оставили из-за поврежденной руки, но он был жив. С того момента прошло не больше часа. На вопрос уходил ли он с поста в это время, выяснилось что да, но не надолго и по нужде, так как самого утра у него крутило живот. Если бы взгляд мог убивать, Данкинс был бы уже мертв, думаю, Аверли понадобилась не малая выдержка, что бы оставить его живым. - Милорд, событие не тривиальное, я бы просил разрешение… - не успел даже договорить, когда получил добро. Кто бы не делал эти странные вещи, я ему был благодарен за возможность в очередной раз попрактиковаться во вскрытии. Тело быстро доставили в морг и отложив все дела на сегодня, я занялся им. Только к вечеру смог выйти, направившись сразу к Аверли. Странно, но Двести Тринадцатого не было на месте, пришлось войти постучавшись. Разумеется, он ждал. Я пересказал, все что обнаружил, все-таки это был яд и список сократился предположительно до трех наименований. Любой из них мог вызывать такие симптомы и почти не оставлял следов, точнее сказать было не возможно. - Не думаю, что этот человек связан с медициной, в противном случае он бы знал, что смерть от удушья и смерть от яда слишком отличаются, что бы пытаться скрыть одно другим. Но и смысла в этом не вижу, если травишь зачем подстраивать самоубийство. Тем более со сломанными пальцами Четыреста сорок третий явно не смог бы завязать этот узел, и отравивший должен был понимать, что подозрения возникнут. - Вероятно на это и расчет. Хочет, что бы его заметили, оценили как ловко он все проворачивает не попадаясь. - Похоже, что он бросает вам вызов Милорд, он знает процедуру и что вы будете вынуждены сообщить о случившемся выше. Другой вопрос это будет рапорт о самоубийстве или об отравлении. Мне и не надо было продолжать, в вопросах политических игрищ Аверли понимал больше меня, а я составлю любой доклад, который ему будет необходим. - Самоубийство, при желании человек даже со сломанными пальцами может умудриться повеситься. Кивнул, все будет сделано. Я собирался уже уходить, когда Милорд Начальник выпрямился, всем видом демонстрируя, что разговор еще не окончен. Под ложечкой засосало, давно эти глаза не смотрели на меня вот так. Изучающе, выпытывающие, словно искали спрятанное, неужели думает, что я причастен к отравлениям. Бред. - Когда ты первый раз встретил Двести Тринадцатого? - нахмурился, при чем здесь этот мальчишка. - В первый день его появления здесь, до этого мы не были знакомы, - в такие моменты лучше просто говорить правду. - Его полное имя? - Мэй Варидан, - удовлетворительно кивнул, пока он в таком плохом настроении лучше поостеречься и не задавать лишних вопросов. Для вопросов есть дежурные, вот у кого я и спросил интересующее, ответ был совершенно неожиданный. По приказу Милорда Аверли Двести Тринадцатый отправлен в «мешок» до особого распоряжения. Если бы Начальник прибил мальчишку, я бы так сильно не удивился, но отправлять его сразу в «мешок», даже не в «красную комнату», было из ряда вон выходящим. Знал ли я его раньше и под другим именем, был ли соучастником, вот что интересовало Аверли. Но соучастником чего? Что Мэй натворил и на сколько сильно это может навредить мне. Проклятье, этого еще не хватало. Какой-то псих ходит по тюрьме травит людей и драконит Милорда, а мальчишка оказался похоже не тем за кого себя выдавал. И я тот человек, который его продвигал. *** (Мэй) Когда я был маленьким, иногда Маркус, мой старший брат, приходил ко мне в спальню и рассказывал жуткие истории, про людей, которых замуровывали в стенах нашего замка и потом их призраки ходили ночью по коридорам. Поэтому долгое время мы с моими сестрами боялись выходить из комнат после девяти вечера. Только в детстве можно так слушать рассказы и восхищаться тому, что кровь стынет в жилах, и совсем другое дело когда это происходит с тобой в реальности. Я пришел в себя как раз, когда двое охранников тащили меня к узкой черной кованной двери. Один распахнул ее, внутри была тьма и свет от факелов туда даже не попадал. Узкая щель в которую меня впихнули и закрыли дверь. Стоячая могила, без света, без возможности даже присесть, можно было только чуть чуть согнуть колени, попытался развести руки в темноте и уперся в стены. Дверь закрывалась так плотно, что не было и малейшего намека на свет. Могила для живых людей, но это было не самое страшное, потому, что очень скоро я понял, чем же «мешок» сводил людей с ума. Тишина. Абсолютная, нереальная, оглушающая тишина. Не комфортное отсутствие звуков, а жуткая поглощающая все темнота. Закричал. Но даже звук моего голоса казался приглушенным и далеким. Я кричал и кричал, мне казалось, что тьма вокруг поглощает меня, знал, что никто с той стороны двери не стоит, и не спасет. Когда голос сорвался, закашлял и прекратил кричать, поднес руку к лицу и стер слезы. Оказывается, что человеческое тело издает столько звуков, если убрать лишние шумы. Я слышал биение своего сердца, как урчит живот, как скрипят суставы, когда я поднимаю руку или пытаюсь согнуть ноги. Только по этим звукам я еще мог понять, что у меня есть тело, а не просто сознание в темноте. Стены были мягкими на ощупь, а пространства слишком мало, что бы разбить голову и отключить сознание. Я не могу точно сказать сколько прошло времени, но постепенно мне стало казаться, что здесь не хватает кислорода, что воздух заканчивается и мне не чем дышать. Наверное, сознание покинуло меня, но потом вернулось все в туже темноту. Я слышал от охранников, что людям надо несколько часов, что бы начать сходить с ума здесь, но сколько конкретно не знал. А сколько уйдет у меня? Время вообще теряет любой смысл если ты не можешь его измерять. Я пытался продолжать кричать, и делать хоть какие-то попытки сопротивления, пусть и бессмысленные, но меня поглощала темнота. И тогда, впервые, ха долгое время я стал молить Бога даровать мне безумие, что бы уже ничего не понимать и ничего не помнить. Ни своей вины, ни того где я, ни кто я. Я молил и молил, терял сознание, засыпал, просыпался и опять молили об одном. Позволь мне все забыть. Пожалуйста, пусть меня не станет, я больше так не могу. И в темноте, как ответ на мои молитвы, послушались шаги, я увидел впереди как начинает разгораться слабый огонек света, и в центре этого света стоит стул, простой деревянный стул и виолончель. И шаги шли из темноты и приближались к свету. Я не думал о том откуда впереди в темноте может быть свет, мне казалось, что мир распахнулся и показывает, что мне можно уйти отсюда. Сделал шаг и стал ближе к свету, еще шаг и смог четко увидеть прекрасные изгибы инструмента, в какой-то момент стало понятно, что это я свои шаги слышал чуть ранее. Это я шел сюда, в центр света, я сажусь на стул и ощущаю его твердую поверхность, пальцы касаются головки виолончели, гладкой , деревянной, скользят вниз по шейке, по отполированной деке, в руках сам собой появляется смычок. Это не просто смычок, это моя рука продолжается не пальцами а смычком, даже удивительно, что раньше его не было. Это же так естественно. Я касаюсь им струн и звук сначала заполняет только свет, но мелодия начинает нарастать и из темноты в такт моему смычку, тихо вторят трубы, затем присоединяются скрипки, контрабас, альты, и мир превращается в музыку. Она заполняет все вокруг, больше нет меня, нет рук и ног, нет глаз, есть только прекрасная мелодия, которая льется вокруг. И мне хотелось, что бы она никогда не заканчивалась, поэтому как только стихали последние аккорды, все начиналось заново. И только краем сознания подумал, что все-таки сошел с ума.