Мелодия рифов

Я не помнил, как дошёл до дома в тот вечер. Дни после вылазки смешались в один. Я на автопилоте ел и пил, также отвечал на сообщения друзей и обеспокоенность матери. Хорошо, что на дворе лето — я смог просто закрыться дома и всасывать произошедшее в одиночестве, без нужды отчитываться перед преподавателями на тему своего отсутствия. День моего рождения подкрадывался незаметно. Родился я 17 июля, и шутка: «Ну конечно, ты любишь морскую флору, ты же рак» — крутилась в нашей семье годами. На моё шестнадцатилетие мама в очередной раз купила мне тортик с мультяшным крабом на нём и повторила шутку в присутствии моих тогдашних друзей, на что я обозлился на неё и ответил что-то очень грубое. Точных слов я не помню, но, ворочая сейчас это воспоминание в голове, я злился на себя так, как не злился никогда. Мама на следующий день сказала: «Мой мальчик вырос», — подразумевая начало того самого периода, когда мальчики начинают стыдиться своих родителей и публичного проявления их любви. Все следующие торты были минималистичными, пусть и вкусными. Два года я радовался тому, что мама перестала меня позорить, а сейчас жалел о том, что на своё двадцатилетие не увижу глупого краба из мастики. Праздновать я не планировал. С каждым годом дни рождения переставали быть особой датой, когда тебе кажется, что этот день только о тебе. Люди взрослеют, и любые праздники перестают иметь такое значение, которым их наделяли наши родители. В этом году мне хотелось, чтобы меня оставили в покое. Я лежал на кровати и в руке крутил ручку. Меня одолевала вселенская скука, что мешалась с тревожностью, к которой я совсем не привык. До недавнего момента я пусть и переживал о том, как выгляжу в глазах других людей, но никогда у меня не возникало необъяснимого чувства тревоги, что возрастала в груди и камнем падала в желудок. Пока мой живот был полон тревоги, я совсем не мог есть, а если пытался — новая волна страха быстро опустошала моё тело, заставляя его вытошнить всё содержимое. Это было странно и необъяснимо в течение первых пары дней. Чувство будто поднималось из ниоткуда и опутывало меня всего, пару раз мне казалось, что я умираю. Вскоре я заметил, что не могу терпеть сладкие запахи. Выйдя в кофейню, в которой работал Энди, чтобы хоть на полчаса побыть вне четырёх стен своей комнаты, я оказался в туалете заведения в течение пяти минут. Приторная сладость в воздухе ударила в нос, его нагнали ощущения ошмётков плоти, что отрывались от кости и плавали вокруг меня. Пустые глазницы, пузыри и вонь, вонь, вонь. Андрей нашёл меня в туалете. В его глазах читались страх и замешательство, а я перед собой видел только раздутое тело ребёнка в ванной, который пролежал там неделю. Он пытался поставить меня на ноги, а я падал. Он что-то говорил, но я ничего не слышал, будто снова оказался под водой, а давление закладывало мне уши. Он смотрел мне в глаза, а я ничего не видел: пелена стала перед глазами и утащила меня в мрак. Я рвался из его рук, пытаясь спасти его, отца и того мужика. Течение уносило их всех прямо перед моими глазами, а я ничего не мог с этим сделать. Рука схватила меня за загривок, пальцы очерчивали круги, и неразборчивый шёпот пытался вернуть меня в реальность. И через какое-то время ему это удалось. Отбиваться от расспросов Энди пришлось долго. Спас меня тот факт, что ему всё ещё надо было работать, а я и так занял много времени. С того дня я не мог смотреть ему в глаза: мне казалось, что тот знал слишком много и будто видел меня голого и освежеванного. Мои мышцы пульсировали от боли и страха, а Энди со знанием дела рассматривал их и пытался выяснить причину болезни. Ручка в руке сломалась напополам — тогда я смог вынырнуть из размышлений и услышал тихий топот ног на кухне. Мама вернулась со смены и занялась делами по дому. Сейчас я бы сделал что угодно, чтобы отвлечься, так что заставил своё тело подняться с кровати и выйти на кухню. — Совёнок, привет. — Мама повернулась ко мне, как только услышала мои шаги. — Я собираюсь заняться ужином. Думаю, сегодня что-то испечь, как думаешь? — Давай без этого. Может, мяса какого? — я скривился на упоминание выпечки и опёрся о дверную раму. Вскоре вспомнил, что стоило бы поздороваться в ответ. — Привет, мам. Может, тебе помочь с чем? Она глянула на меня с подозрением и кивнула: — Ну... После еды я думала убраться в ванной. Если хочешь — возьми средства для уборки и во-от, — она потянулась к нижней полочке, на которой у неё был запас разного рода тряпочек для уборки, — эту тряпку. Я кивнул и собрал всё нужное для уборки. Мама смотрела на меня с толикой печали в глазах, но тщательно старалась это скрывать. — У тебя случилось что-то? — попыталась она, заранее зная, что не получит правдивый ответ. Дети растут и обрастают собственными тайнами, а моя мама не была дурой. — Скучаю по папе, — я дал ей полуправду. — С каждым днём ты всё больше напоминаешь мне его. Она была такой маленькой. Я, казалось, перерос её ещё в одиннадцать лет. Когда-то я мог прыгнуть ей в объятия и скрыться от всех мирских проблем, а сейчас боялся её сломать. Мама тоже скучала по отцу. Казалось, её рана никогда не затянется. Такова была цена жизни с человеком, что влюблён в своё дело. Мама любила отца, а он любил её и море. Потом море отобрало папу у матери, а она не пыталась помешать моей любви к тому, что забрало у неё когда-то самого дорогого ей человека. Я вздохнул, подошёл к ней и крепко обнял, всё ещё сжимая в одной руке тряпку, в другой — сразу два средства для уборки ванной. Мама была маленькой и хрупкой, но она переживала такие вещи, которые я боялся даже представить. Я вновь почувствовал себя мальчиком, который может укрыться за её спиной, и вселенские проблемы мне нипочём. — Приготовишь рыбу на мой день рождения? Не хочу торт, — полушёпотом сказал я, — что-то не фанат сладостей в последнее время. — Конечно, сыночка. — Она отпустила меня, и я увидел её влажные глаза. Мама улыбнулась мне и указала в сторону ванной: — А теперь иди работай, раз уж сам подписался. Я впервые за пару дней улыбнулся по-настоящему и пошёл выполнять свой сыновий долг.