Мелодия рифов

Вся моя жизнь строится вокруг попытки доказать что-либо окружающим. Отцу, что я не неудачник; себе, что меня не должно ранить его мнение; друзьям, что я могу стать опорой в трудный момент. Эта мысль то и дело крутилась в голове бесконечной, изматывающей каруселью. Я смотрел в потолок, залитый утренним светом и слушал мерный гул холодильника, надеясь что он сможет перебить внутренний голос, который звучал точь-в-точь как отец: “Опять потратил деньги на чужого человека? Повзрослей наконец!” Я зажмурился, пытаясь прогнать его. Но голос был упрямый. Он был прав. Я отдал за клинику Дениса большую часть денег, что откладывал на новое оборудование и сделал это не только из желания помочь другу. Это была своеобразная индульгенция, попытка заткнуть чувство вины, которое разъедало изнутри. Звук уведомления прорезал мысль, не давая ей окончательно прорасти в сознании. Лайс: я отчалил с зоны, думаю, ты в курсе Лайс: давай встретимся? В курсе. Главврач написала о выписке за день до неё. Сил хватило только чтобы сообщить Энди об этом. Ехать вместе с ним я, признать честно, зассал. Страх, что Денчик пошлёт меня за такой жест, был сильнее. Пальцы сами потянулись к экрану набирая сообщение на автомате: ЛордПенис: Моя хата свободна, прискакивай. Нам точно следовало бы поговорить, но… вдруг его состояние на самом деле не изменилось? Вдруг он приедет, плюнет мне в лицо, сказав, что такие подачки ему не нужны, и уйдёт? Но когда я открыл дверь, всё оказалось проще и сложнее одновременно. Смотря на Дениса, время будто медленно отмоталось назад. Передо мной стояла не та версия с серой кожей и пустым взглядом, а самая первая, которую я знал, когда Денис в первый раз пришёл ко мне в гости. Только в этот раз на нём был не потёртый бомбер, а новый, тот, который я подарил ему на день рождения. Щёки румяные, глаза ясные. Денис выглядел… здоровым? Будто вернулся недавно из отпуска, а не из психушки. Мы приземлись на кухне. Говорили обо всём, будто ничего не произошло. Денис поблагодарил за небывалый жест щедрости в виде больницы. Тяжёлый камень с души понемногу начал скатываться. Денис отпил кофе рассматривая украшения лежащие на подоконнике за моей спиной. — Собираешься праздновать Хэллоуин? — Это Лиза купила. Сказала, что можно совместить два праздника, — я пожал плечами, делая вид, что это незначительная деталь. — А когда это Хэллуин отмечали вместе с днём работников СИЗО? Или ты решил, если с музыкой не попрёт, то в правоохранительные органы подашься? Я еле сдержал улыбку. Шутит — уже хорошо. — Ну ты и козлина. День рождение у меня. — О как. Стоп, это получается тебе… — Денис задумчиво хмыкнул. Я уже набрался терпения, чтобы не стукнуть его за предлагаемую шутку. — ОЧКО! — Да-да, — я закатил глаза, но уголки губ предательски дрогнули. — Хочу провести этот день в близком кругу, поэтому приходи, если будет желание, и… бери Алину. Вы же вроде как… вместе? — Вроде как… — он сделал задумчивый вид, постукивая пальцем по столу. — Костюмы обязательны? — Спрашиваешь ещё, — фыркнул я. После недолгого разговора Денис ушёл, оставляя после себя лёгкое ощущение, что жизнь понемногу возвращается на круги своя. Даже порыв осеннего воздуха из окна не раздражал. Я уже представлял, как все будут смеяться над кривыми костюмами друг друга, а Макс — незаметно подливать водяру в безалкогольный пунш, который пообещала приготовить Лиза. Ощущение лёгкости длилось недолго. На экране всплыло сообщение от Валентины Павловны. Я усмехнулся, думая, что она опять будет зазывать меня на чай с морковным пирогом, но реальность оказалась куда тревожнее. Валентина Павловна: Стёпушка, прости, что беспокою. Не могу дозвониться до твоего отца. Он должен был выйти сегодня на дневную лекцию, но не пришёл. У него всё в порядке? Блять, он что, издевается? Решил испортить мне день своим фокусом с исчезновением? Вопросы пронеслись обжигающей волной. Он всегда знал, как вывести меня из себя, даже не находясь рядом. Как обратно загнать в чувство вины. Но почти сразу же вопросы сменила холодная тревога. Слишком уж это на него не похоже. Стёпа: Здравствуйте. Я съезжу к нему и напишу вам. Съезжу? Съезжу. Несмотря на наши натянутые отношения, чуйка подсказывала: надо проверить его. Он никогда не пропускал свои занятия. Чего только стоило Валентине Павловне его уговорить взять больничный, после того, как студенты вызвали скорую посреди лекции. Отца увезли с гипертонией, а он на следующий день рвался из стационара на пары, бурча, что «их некому учить уму-разуму!» Я пулей вылетел из квартиры, хватая под руку красный бомбер. Тралик подъехал на остановку как по заказу. Залетев в него, чуть случайно не сбил с ног бабку-контролера, пробивающую билет пассажиру. — Прошу прощения! — бросил я ей через плечо, протискиваясь вглубь салона, лишь бы избежать злобных взглядов. Она что-то крикнула вслед, но я не обратил внимания. Пятнадцать минут поездки длились вечность. Услышав знакомую остановку «Кировский сквер», сердце забилось сильнее. Последний раз я был дома когда закончил учёбу в Москве, отец через пару дней разбил одну из гитар, что подарила мама. Мы сильно поссорились, и я, собрав сумку, ушел из дома. С тех пор и не возвращался. Трамвай резко затормозил. Я выскочил на улицу, в нос ударил знакомый запах сероводорода и нефтепродуктов заводов. С того времени мало что изменилось. Покосившаяся остановка с граффити и объявлением рабочего дома «Помощь бездомным, алкоголикам и наркоманам» — всё ещё висела на повидавшей жизни пробковой доске. Только та самая серая пятиэтажка с решетчатыми окнами на первом этаже напротив выглядела меньше. Или это я вырос? Ноги сами привели к нужному подъезду и квартире. Домофон всё ещё не работал, так что заходить пришлось без звонка. Лестничная клетка пропахла супом, сыростью и дымом дешевых сигарет. Я поднялся на четвёртый этаж и замер у квартиры с номером “41”. Родной птичий звонок всё ещё был на месте. Позвонил два раза, из-за двери донесся приглушенный кашель, а затем шарканье тапочек по полу. Замок щёлкнул, дверь на цепочке приоткрылась. В щели показалось бледное, морщинистое лицо отца. — Ты чего приперся? — грубый голос дал невидимую пощёчину. Привычная обида комом подкатила к горлу. Каждая встреча напоминала крысу с бешенством, что брызжет с пеной у рта, заплёвывая всё вокруг. — Валентина Павловна беспокоится. Ты не вышел на лекцию, она и попросила проверить, — безэмоционально выдавил я. Он фыркнул, звук перешёл в новый приступ кашля. Тело отца содрогнулось, он отступил от двери, чтобы откашляться. Цепочка ослабла, и я, слабо пнув ногой дверь, вошёл в прихожую. Воздух в квартире спёртый, будто не проветривали неделю. Пахнет медикаментами, пылью и сигаретами. Отец стоял, опершись о обувницу. — Всё со мной нормально! — прохрипел он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Я же ей писал, чтобы она замену поставила, — он взял телефон, на котором виднелся неотправленный черновик сообщения. — Не важно. Я молчал, глядя на его дрожащие пальцы, что сжимали корпус телефона. На обувнице рядом валялась полупустая открытая пачка «Явы», сотка и пустой блистер безымянных таблеток. — Проверил? Теперь иди отсюда, — он махнул рукой, уходя в комнату. — Я вообще-то поговорить хотел, — я пошёл за ним, останавливаясь у двери. Отец присел в кресло. — Нам не о чем с тобой говорить, — ядовито бросил он. — Есть. Ты говорил, что музыка — это бред, — я достал телефон, на котором были видео с концерта. — А вот тысяче человек так не казалось, — я подошёл к нему, показывая запись. Он смотрел молча первые тридцать секунд, затем отпихнул мою руку в сторону. Закурил сигарету, откашлявшись. — Ещё одно доказательство, что общество только и умеет, что слушать похабную музыку и полуголыми прыгать у сцены. Я разочарован. — В ком? — голос дрогнул от нахлынувшей ярости. — Во мне или в людях вокруг? Ты вечно всем недоволен, потому что картина мира не вписывается в твои философские убеждения. Воздух в комнате сгустился. Табачный дым заполонил комнату. Глаза отца наполнились знакомым презрением и высокомерием, меня будто отбросило в самое детство. Понеслась. — Ты с самого детства пытался меня сломать. Вдолбить в голову то, что мне не нравится. Заставлял читать сраного Канта, вместо того, чтобы дать заниматься тем, что мне интересно, — голос сорвался на крик. — Ты думаешь, что если ты чего-то не понимаешь, то это не имеет права на существование? Или что я не имею права на выбор своего пути? Отец резко поднялся с кресла, лицо исказила гримаса гнева и… боли? Но я не мог остановиться. Столько лет молчания, накопление обид, попытки доказать что-то вырывались наружу. — Я хоть что-то стоящее делаю. После меня хотя бы музыка останется. А ты? Что ты сделал в этой жизни? Выучил тонны цитат мертвых философов, чтобы потом кидаться ими в бедных студентов, которым не интересен твой предмет? Для чего? Чтобы умереть в прокуренной хате вокруг книг? Последние слова повисли ядовитым облаком. Отец побледнел ещё сильнее, пепел с сигареты упал на красный узорчатый ковёр. Он медленно затушил окурок в стакане. — Всё сказал? — голос был тихим и жгучим одновременно. — Иди отсюда. Пой дальше свои песни толпе дегенератов. Иди. Иди, чтоб глаза мои тебя больше не видели, — он взял меня за шкирку, подбивая к выходу. Как всегда. Отпустив меня, отец демонстративно отвернулся к окну. Я вновь обжёгся, пытаясь достучаться, но вместо признания получил только ледяное презрение. Выходя из комнаты, я заметил, как на неубранном столе, где полно конспектов, написанных убористым почерком, лежит одинокий белый конверт с логотипом частной клиники. Прочитать, что на нём написано, я не успел. Дрожащая рука отца сгребла конверт в остальную кучу бумаг. Отец, увидев моё замешательство, дал мне подзатыльник. — Иди, кому говорю, — прошипел он приказным тоном. Я не сказал больше ни слова. Вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь, оставив его одного. Дожидаясь трамвай, прокручивал недолгий диалог (а точнее, монолог) и был полностью уверен в своей правоте. Вот только конверт не давал покоя. Зачем отец обратился в частную клинику?