Призрак Пустыни

Мартин не отвернулся, не выскользнул из рук Пауля, как обожал делать со мной. Он был текучим, как ртуть, когда освоился. Подставлял вместо губ грудь, вместо груди — живот. Я хотел взять его, а он ускользал и распластывал меня. Готт мой, да горный кот не так гибок! — Когда Пау заснул, я принялся бродить по рубке, стирал пыль с табличек, со стекол старинных приборов. Там были надписи на каком-то старом славянском языке — литеры почти не изменились, но прочитать я не смог ни слова. Трогать что-либо было страшновато — вдруг люк закроется или двигатель заведётся. Мёртвый корабль навевал жуть, Альберт. Иногда мне чудилось какое-то неясное движение на другом конце палубы, я светил туда фонарём, но ничего не обнаружил. Всё та же стена с пятнами ржавчины и полустёртой литерой «3». Тройка была угловатая, как будто из двух незамкнутых треугольников. Я обратил внимание, что и цифры на приборах такие же, сплошь углы. Потом мне это наскучило, я исследовал состав воздуха, насколько позволял анализатор в наруче. Стандартно до скрежета зубов! Кислорода одиннадцать процентов, водорода — пол-процента, азота — шестьдесят, нейтральных газов — пятнадцать. Единственно, что меня насторожило — два процента радона и три — углекислоты, но, вроде бы под землёй это нормально. Тогда я попытался взять пробу металла или пластика с пульта, но быстро бросил это занятие — нож металл не взял, а анализ пластика не дал ничего. Пластмасса, как она есть. Только наруч нагрелся и начало припекать запястье. Тогда я начал рассматривать Пау, — Мартин улыбнулся, — Он был такой симпатичный, когда спал и не пытался командовать. Золотые волосы, аккуратная причёска. Зря ты стал стричься ежом, кстати. Я не удержался, зашёл за кресло и осторожно его погладил по голове. Такая мягенькая шёрстка. — Я так и знал, что это был не ветер и не пауки! — расплылся в улыбке Пауль. — У тебя, Альби, волосы суховаты, как у большинства нейфальцев, суховатый климат гор, думаю, играет. — Я, — говорю, — вообще-то родом не из Нейфальца, а из Йенвельда. Так что тут ты промазал, Март. И вообще — откуда ты знаешь у кого какие волосы? Сравнивал? — Конечно, — невозмутимо отпарировал Мартин, — Не вечно же мне было оплакивать мелкого рыжего мышонка, который носится по звёздам, размахивая хвостиком. Я сошёлся сначала с Юргеном, он как раз был с гор. Потом у меня была ещё пара парней плюс случайные встречи на бульварах Кема. Я хотел было сказать пару слов этой бляди, но собственные воспоминания заставили прихлопнуть рот. Он хотя бы с хуманами это делал, а ты, Альби? Нет, до хинджаров и шаатов ты не дошёл, но пара альбенов и жаба тебя — было и такое — поимели. И никого не касается, что под порошком. В трезвом виде я бы, конечно, жабе не дал. Эромассаж со змеями как бы не в счёт, ладно. Но что бы сказал Мартин, если бы знал как меня драли на «Аквамарине», танкере вольного графства Туберг? Афро и бразильяно. Одиннадцать рыл. Я не знал когда спать, так эти собаки рвались к моей белой заднице. С борта я сполз, натрахавшись на пару лет вперёд и зарёкся впредь наниматься на графские корабли. У них там чётко: белый — второй сорт. Заткнись и глотай. Пауль и Мартин переглянулись: — У тебя такое личико, что на нём все грехи мира заиграли! — Пауль хитро ухмыльнулся, — Чую, и ты в спейсе времени не терял! — Ладно, — буркнул я, — Было или нет, какая разница? Так что там дальше-то, Марти? — А дальше я малость осмелел и решил спуститься в низы, глянуть на двигатель и трюм. Первое мне не удалось — машинное было закрыто наглухо. К тому же радиометр показал такую цифру у двери, что я рванул, подмётки теряя. А в трюме лежали бочки. Даже не совсем бочки, а такие восьмигранные длинные контейнеры, помеченные синим и белым. Трюм был на пять секций и одна полностью забита танкер-контейнерами. Ещё в одной лежали деревянные ящики с крышками. Я поднял одну — в нём были синие кристаллы, у меня голова заболела от их отсвета. А вот третья секция в торце была полузакрыта, дверь примерно на треть сдвинута, но я пролез. Кстати, обнаружил интересную штуку: если навести на лампы в подволоке луч фонарика и немного подержать, они так не очень ярко, но загорались минут на десять. Не все, моргали, но горели. — Это лампы на световой энергии, — уверенно сказал Пауль, — их заряжали на планетах, под солнцами. Иногда — от звёзд. Нам попался очень старый кораблик. Про радиацию мне Март рассказал, когда я проспался. Видимо, там был ядерно-плазменный движок, один из первых старс энджинов. А в той секции… — Там я чуть не умер на месте, — перебил его Мартин, — Представь — там стояли у переборки аллиены. То ли мумии, то ли чучела. Клянусь вечным льдом, я таких никогда не видал. Ростом метра три-четыре, башка — как у жука, с огромными выпуклыми глазами и жвалами. Мускулистый живот и морщинистая грудь шире живота раза в два, мощные длинные ноги-руки. Их там было четыре или пять. Стояли, не шевелились, не дышали! Боже, я перепугался до ужаса! — И помчался наверх, штаны теряя, — уточнил Пауль. — Да там не только штаны — у меня чуть сердце через ухо не выпрыгнуло! Поверь, Аль, мы до сих пор не знаем такой расы. Они были чужими настолько, что даже хинджар как-то привычнее, что ли. Я слушал и молчал, прикидывая. Один седой контрабандер в баре планетоида близ пояса Нурланда сказал мне: «Знаешь, фронтирмены знают больше, чем болтают. Из глубин спейса приходит всякое». Он тут же замолчал и уставился в стакан с вином. Потом мне кто-то говорил, что тот рано поседевший мужик был когда-то спейсманом КША или Канадской Республики, служил на границе внешнего спейса. Что заставило его оставить службу и уйти от привычного ему мира, стать контрабандистом, никто не знал. Он ходил на корвете, который однажды пропал без вести. Вот теперь я, кажется, понял, что имел в виду старик. Действительно, такое не забудешь, но и болтать опасно — в дурку упекут. Мартин ведь не доложил командованию, иначе вряд ли стал бы фрегаттен-капитаном в двадцать пять. Не нужны людишкам неожиданности. И странная раса. И брошеный в пещере корабль с грудой тайн на борту. — Короче, прибегаю я в рубку, весь трясусь, зуб на зуб не попадает. А эта вот белокурая бестия сидит и мясной мусс из пакета тянет. Увидел меня и заорал: «Ты какого дьявола пост покинул, сукин сын»?! «Пасть закрой, сержант»! «С чего это, горелая жопа»? «Ну раз ты устав вспомнил, так и я тебе напомню. Я офицер, а ты»… «Ишь крылья расправил, цыпа»! — и берёт свой рейлган наперевес. Я перепугался ещё больше, честно. Такое у него в тот момент лицо было — смесь возмущения и ярости. «Слушай сюда, герр лейтенант, — сказал Пауль и встал в полный рост, — Командовать будешь на орбите. На земле короли пехота, танкисты и десант, усёк? Ты хоть понимаешь, что надо держаться вместе, что поодиночке нас прирежут, как цыплаков?! Вот чего ты трясёшься, как желе, а»? Я понимал, что он прав, я и так был перепуган, Альби. Поэтому поднял руки и сказал: «Ладно, Пауль, ты прав. Но мне было жуть скучно. Прости, пожалуйста». Он подошёл ко мне, держа рейг стволом вверх и наши нагрудники соприкоснулись с глухим стуком. Пауль посмотрел мне прямо в глаза, несколько секунд. Я выдержал его взгляд, но решил не злобить. Иной раз мне казалось, что он из Одержимых или просто чокнутый. «Так чего ты там перепугался-то»? — спросил Пау уже спокойней. Я ему рассказал и про радиацию и про тех жутких чучел. Он хмурился, молчал, морщился. Проверил своим наручем излучение и говорит: «Вниз, значит, лучше не ходить. Похоже, мы на корабле с ЯПД. Это, Марти, век двадцать второй, не позже. К концу двадцать второго уже пошли ингридиевые машины. Долго ты там бродил-то»? Я смотрю на наруч и говорю: «У меня двадцать два — пятнадцать показывает». А время у нас было по-корабельному выставлено, никто же не собирался на планете сутки сидеть. На операцию десантуре четыре часа отводилось с учётом высадки-эвакуации. Пау смотрит на меня, как на идиота, поднимает руку и я вижу на скафе зелёные цифры «02-40». «Слушай», — говорит, — «Лейт, тут что-то совсем нечисто! В рубку мы с тобой зашли в двадцать — ноль две, я отмечал. Ну, минут через десять я завалился, так? Ты ещё какое-то время здесь по-честному шарился, это я слышал сквозь сон. Допустим, часа через два тебе совсем остопиздело стеречь мою тушку храпящую и ты полез в чёртов трюм, любопытный ты мышонок. И что — там у тебя время остановилось? В стазис-поля всякие я не верю. Давай посмотрим как твои часы в принципе себя ведут. Садись-ка сюда и спи, а я буду посматривать». Я сел, куда было велено. Но сон не шёл, трясло. Часы шли ровно — у меня прошла минута и у Пауля минута. «Расслабься»! — улыбается Пауль, — «Сам же сказал — чучела, не шевелятся, не кусаются. Ну сам посуди — этой лоханке двести лет минимум. Если они за двести лет никуда не делись, то и за пару часов не денутся». «Они ужасные», — говорю я, — «Одни глаза чего стоят. Разве что шаат страшнее». «Да брось», — смеётся — «Мы же с тобой сила и воля, десант и кайзермарине! Нам сами черти не страшны, когда идём плечом к плечу». — Голову так наклонил, улыбается. А потом, Альберт, он протянул голую руку без перчатки и погладил меня по уху, положил руку на плечо, чуть встряхнул и одними губами: — «Спи». И от этого прикосновения раскиселило меня в ноль. Сам не заметил, как уснул и — слава небесам — совершенно без сновидений.