Призрак Пустыни

— Повели нас в другой домишко. Прямо так, по песку. Я так понял, это что-то вроде участка. Машины подъезжали и отъезжали. Какую-то девку в наручниках поволокли согнутую. Таких сцен в любом полицейском управлении насмотришься. Парни и девки в зелёных мундирах курили, кофе хлебали, трепались в теньке под навесом. На нас — ноль внимания, фунт презрения. Гурин позади нас тащился, пару раз с такими же офицерами поздоровался. Тихо-мирно. Нас же мандраж бьёт — что этот тип задумал? Если он на обмен согласен, так убивать не будет, наверное. Приводят в строение побольше. На входе пост, двое часовых. А дальше перекрытый решёткой коридор и ряды закрытых железных дверей. Ага, тюрьма. Гурин с постовыми пошептался, один в рацию что-то сказал и с пульта открыл решётку — она в сторону отъехала. Далеко нас и не вели, почти сразу открыли дверь, пятую или шестую слева. На двери номер был выбит — «103». Жирно так, жёлтым по серому. Заходим и охреневаем. Кресло стоит вроде дантистского, широкая лавка, какой-то плёнкой обтянута. Лампа бестеневая над этим креслом, ремни на подлокотниках. И столики такие низкие. И поблескивает по этим столам такой инструмент, что от одного вида плохо стало. Пахло там чем-то острым и половой тряпкой. Такой, знаешь, заскорузлой и немытой. Мартин побледнел и начал на меня падать. Еле подхватил кое-как, в браслетах-то неудобно. Конвой вышел, дверь лязгнула и замок щёлкнул. Гурин же, сука этакая, обошёл нас, присел в ротанговое креслице у окна и говорит лениво, с развальцой: — Сейчас вы увидеть что есть истинная mraz. Я только потом в словаре глянул, что это слово значит. Мерзость, короче. Негодяй. Ну что, — Пауль вздохнул — Не обманула эта скотина. Мартин дрожал в моих руках. Он совсем зарылся в мою рубашку, я чувствовал, как она мокнет. Я тихо показал Паулю на аптечку и одними губами шепнул: — Эриум. За что я ценю Пауля, так это за понятливость. И умение не задавать дурацких вопросов. Он мягко встал, нашёл ампулу-шприц и сам аккуратно сделал Мартину инъекцию. В основание шеи, меж моих пальцев. Две минуты и Марти заснул. Мы осторожно положили его на диван, разули и я бросил на Мартина плед. Потом мы забрали бутылку, погасили свет и пошли ко мне. На рубахе осталось мокрое пятно. «Рысь» тихо гудела вспомогательным движком, свет ламп на палубах был выставлен на минимум. По дороге я бросил взгляд в контрольный люк трюма и отметил, что надо послать киберов прибраться перед погрузкой — вдоль стен остались слежавшиеся полоски зерна. Соберём, перемелем и на камбуз. Поди плохо — килограммов двадцать-тридцать пшеничной муки про запас. Ребята иной раз ругают меня за крохоборство, но я не сдаюсь. У меня не принято выбрасывать то, что можно использовать. Нет, пацаны, я слишком долго копил на этот корабль, чтобы швыряться запасами. Мы сели у меня, накатили ещё по шотику и Пауль продолжил повествование. Он сидел согнутый и смотрел на свои руки. И скажу — вскоре я понял почему. — Когда тот тип зашёл, я обалдел. Наш курсовой офицер считался накаченым, но этот… там руки были толщиной со ствол дерева. Рубаха с коротким рукавом натянута, едва не рвалась на плечах. Рост под два метра и кулаки с дыню. И венчала всё это наголо бритая башка со злющими глазами. На башке каким-то образом держался серый берет без кокарды, какие в этом заведении младшие чины носили. Выступающие вены на ручищах — точно стероиды жрал или белковые смеси. Дверь захлопнул, к Гурину повернулся и что-то спросил. Тот, не меняя позы, сказал ему несколько слов, потом ещё чего-то и закурил. Причём не элрету, а такую бумажную хрень с чистым табаком. Качок обошёл нас, что-то прикинул, схватил обоих за вороты и раскидал — я полетел, как мелкая псина — Мартина в кресло, а меня на пол. Так стукнулся, что весь гонор из меня вылетел. Эта скотина, сопя, привязала Марти к креслу за руки, сняла с нас обоих браслеты. Потом он присел возле меня, взял за подбородок и повернул мне голову влево-вправо. Словно примеривался. Брезгливо так. Гурин всё курил, потом лениво встал, окурок в пепельнице раздавил и что-то сказал этой перекаченой скотине. Тот морду развернул свиную и чего-то там ему ответил, я только слово «блонд» уловил. Гурин расстегнул мундир, рубаху. Подошёл к Марти, схватил за волосы и развернул лицом вверх. И облизнулся. Вот правда, облизнулся, как лиса горная. Чуть наклонился: «В рот брать, тварь». Марти задёргался, замотал башкой, вот только гадина держала его крепко. «Вы с ума посходили»?! — кричу — «Вы не полиция, вы бандиты»! И тут как врезал мне здоровяк под дых — весь воздух вышибло, в глазах потемнело. Гурин ещё издевается. Он, оказывается, общегалакт знал. Вот на нём так лениво и цедит: «Смотри, Серго, мальчики есть глупые. Они бандиты и честных гардов бандитами зовут». А эта тварь на том же общегалакте: «Может дать выбор, господин майор? Как обычно, мы же не животные». Такая издёвка в его голосе сквозила, не передать! Гурин отбросил Марти — башка аж мотнулась. «Хорошее предложение, Серго. Зачем мучиться, кровь лить, уродовать… Немного терпения и всё будет, так»? — и всё вот это он так расслабленно, насмешливо, как лекцию по философии читает. Морда скучная, губы кривятся. Мордоворот вскочил, закивал: «Так точно, господин майор»! «Подвесь этого», — бросил Гурин и застегнулся. Ремень ещё поправил. — «Вернёмся позже. А пока у нас с тобой в меню сучка из «Литейных Кошек». Мне опять браслеты нацепили, а потом эта скотина Серго меня поднял и за наручники к потолочному крюку зацепил. Стою навытяжку, еле ноги до пола достают. Тварь берёт и рвёт на мне рубашку. Гурин опять закурил, смотрит лениво, скучно. «Неплохое тело, Серго. Но я люблю потоньше. Ну что, дети собак, немецкие грызуны, у вас есть время подумать. Лучше добровольно, а не насильно. Всем будет лучше». — и они вышли. Жара в этой камере, духота. Марти сидит в кресле и тихо рыдает. Я тоже в полном охренении — ни хрена себе жизнь и свобода! Ничего себе казнь-чтобы-помнили! Всякая дрянь по галактике шляется, конечно. Но чтобы вот таких в полиции держали?! Хоть сейчас во Флибусту или к какому-нибудь вольнографу в тюремщики. Живот болит, тянет, чёрный синяк во всё брюхо, пить охота. Голова мутная. Но чуть заснёшь, наручники в руки впиваются. Спина заныла. Господи — думаю — лучше бы расстреляли. И на кой чёрт я сдался?! Поверил сениору комиссару, дурачок. Сволочи поганые. «Мартин»! — зову — «Мартин, не надо, не плачь. Держись, парень. Дальше смерти не умрём. Но поддаваться этим гадам нельзя». А он поднял на меня глаза свои полные слёз. Дорожки по щекам бегут: «Прости», — говорит — «Пауль. Надо было мне согласиться. Я ведь тёплый брат, мне хоть и не хочется ему давать, но тогда бы тебя не мучили». Я обалдел слегка, конечно. Вот так в лоб — и признание. Но что же такого, в конце концов? Мы цивилизованная страна, нормальное общество. Да, есть такие люди, ничего против отродясь не имел. В конце концов это нормальное человеческое право быть с тем, кого любишь ты, а не твоя мамаша или пастор общины. Но вот так за здорово живёшь расплатиться парнем за жизнь?! Да хрен тебе, сука руситская! Я уже догадался, что обе эти твари потомки руситов или каких-то родственных народов, судя по их языку. «Нет, Марти. Пусть лучше расстреляют. Я камрадами не торгую». «Да ведь всё равно»… «И ты ляжешь под них»? Он голову опустил, губы кусает. Потом так зло сказал: «Хоть одному — да отгрызу». У меня сил уж не было что-то сказать. Голову мутило. Духота страшная. Только и смог кивнуть слегка. И потерял сознание. Очнулся от того, что мне на морду вылили ведро ледяной воды. Лежу на полу, руки вытянуты за голову. Ломота в теле страшная. Живот прямо нарывает и в штанах мокро — обоссался. Надо мной мощная туша в полутьме. Серго этот. Поднял меня, как котёнка, и бросил на тележку, вроде больничной каталки. Лампы слабо светили, но Гурина я увидел и ещё двоих офицеров. Моложавые, рожи наглые. Стоят, скрестив руки на груди. Мартина в кресле уже не было. Куда он делся, я понял, когда меня вывезли на улицу и бросили в фургон. Стояла ночь, светилась в домиках дай бог если пятая часть окон. Похолодало, надо заметить, резко. Пока до машины довезли, уже почуял. Вот в фургоне на резиновом рубчатом полу Марти и лежал со связанными запястьями. Обычная верёвка. Мог бы руками двигать — развязал бы. Но в том и дело, что я не мог пошевелить ими. Видимо вывихнуло их, кисти опухли, всё тело болело. Дверь фургона захлопнули. Потом машину качнуло, заурчал движок и нас куда-то повезли. Пауль выдохнул. Помолчал. Взболтнул бутылку и вылил остатки меренджа в глотку. Я медленно переваривал сказанное и поклялся больше никогда в Астрополис не ходить. Реально мне захотелось сейчас выйти на взлёт, сделать петлю и врезать по их башням полным ударом тормозных дюз. Ну и сволочи же местные! Как есть — сволочи. — Зря ты мне заранее не сказал, — говорю, а сам смотрю в стену. Пауль обнял меня за шею: — Альберт, — тихо произнёс он, — Мы всегда с тобой. Дела плохи, мы знаем. Отказываться от фрахта нельзя. К тому же не думай, всё закончилось лучше, чем мы ждали. Хотя был момент, когда всё висело на волоске. Я тоже его обнял и положил голову на плечо. Это ведь реально круто, когда есть у тебя друзья, способные переступить через всё ради тебя. — Есть ещё выпить? — спросил Пауль. — Джин. — Давай. Я протянул руку к бару над креслами, наощупь достал квадратную бутылку. Пауль свернул чёрно-золотую пробку и мы по очереди хлебнули прямо из горла. — В общем, мастер, везли нас недолго. Минут десять или пятнадцать. По какой-то хреновой дороге. Машина остановилась, задний борт откинули вверх и без церемоний вытащили нас за ноги наружу, на песочек. Стоят над нами, коршуны такие. Трое жилистых и одна туша. Гурин командует на своём: «K palme ego»! Меня оттащили в сторону и подняли вдвоём. Привязали к пальме, дали ещё оплеуху хорошую. Один из тех двоих рассмеялся и что-то второму сказал. Тот ему только так манерно протянул: «Ro-o-o-ni, ti nenasiten», — и они опять стоят, хихикают. Это была деревушка из таких маленьких домиков, крытых травой или листьями. Низкие строеньица, без дверей нормальных, тёмная, брошенная. Я заметил знакомую водонапорку вдали на дюне и понял, что отвезли нас, дай готт, километра за три. Марти меж тем подняли на ноги, развязали руки и Гурин дал ему напиться из фляги. Он выпил, отдышался, утёр лицо рукой. Стоит, шатается, смотрит зло. Потом Гурин дал воды и мне, а его палач взял и так резко руки мне вниз дёрнул. Взвыл я от боли, бьюсь в верёвках. А эти сволочи гогочут. Руки плетьми повисли, я их вообще не чувствую. И спина — жуть болит. Холодно, замерзать начал. Градусов десять от силы, не больше. Ветерок гуляет. Пыль гонит жёлтую. Гурин отошёл, бросил пустую флягу на водительское место и говорит на общегалакте: «Значит так, ты, мелкое существо! Выбирать. Или ты сейчас добровольно сосать у нас и без колдовства, или мы твоему дружбану ни одной целой кости не оставим. Я этому старому глупцу Альенде обещал жизнь, а не здоровье». Дружок Рони демонстративно ремень расстегнул, лезет в штаны и достаёт хер такой кривоватый. Рони его пальчиками погладил, чтобы отросток зашевелился. Мартин вскидывает голову, взгляд решительный: «Сами у друг друга сосите, pidorasi»! Надо же — думаю — запомнил. Гурин с размаху влепил ему по морде и кивнул Серго. Тот невозмутимо достаёт из машины стальную палку, подходит ко мне, размахивается и так по голени врезал, что у меня белые звёзды в глазах вспыхнули и свет померк. В три оплеухи эта тварь приводит меня в чувство и на этот раз лепит по рёбрам. «Ночь длинная. У нас хватит времени, Бергмайер! Ну же, просто небольшой отсос». — вкрадчиво цедит Гурин, держа Марти за плечо. — «Тебе не хочется смотреть, как твой друг станет мясным мешком, правда»? Он отпихнул его на середину дороги. Рони всё надрачивал своему приятелю. Неожиданно я понял, что они оба пьяны. А от Серго несёт блевотиной и кровью. Один Гурин был трезв и холоден. И от этого становилось ещё страшнее. Мне было очень страшно, поверь, Альби. Но я представил, как они будут насиловать Мартина и я вскинулся: «Пусть убивают! Не поддавайся»! — крикнул я ему, видя, что он дрожит и колеблется. Гурин подошёл и посмотрел на меня в упор. Страшные были глаза. Как лёд спейса. «Ты выбирать смерть. Что же, ты сам решил, Егерброк! Ты думать — я убить сразу? Нет. Я всё равно сделать то, что хочу я. А тебя я хотеть сжечь». И бросил Серго: «Mahnov, tashi maslo»! Тот воткнул палку в песок и попёрся к машине, переваливаясь как пингвин. «Жареный немчик одна штука, отжареный немчик — два штука», — ухмыльнулся Гурин. Я почти терял сознание от боли. Серго громыхал в багажнике какими-то железками. Парни у машины откровенно обнимались. Марти посреди дороги стоял и слёзы лились по щекам. Он дрожал, кусал губы. Серго вернулся со здоровенной канистрой, от которой на всю округу тащило нефтяной смазкой. «Классный будет фейерверк, немчик»! — произнёс Гурин. Здоровяк лязгнул замком крышки и ловко поднял канистру на уровень моей груди. И в этот момент Мартин не выдержал: «Нет! Не надо! Я… я согласен»! То, что в голосе слышалось рыдание, проняло, похоже, даже Рони: «Не страх, мальчик. Я не быть грубым. Иди сюда, красивый». Его общегалакт был с жутким акцентом, но понятен. Я закрыл глаза, чтобы не видеть этой мерзости. Прямо сквозь веки ударил яркий белый свет. Резкий женский голос пронзил ночь: «Ti sovsem ohuel, urod nedodelaniy»? А затем я услышал чёткие щелчки нескольких предохранителей оружия. Где-то рядом грохнулась оземь канистра, зажурчало потёкшее масло. Я хотел было глянуть что там случилось, но меня ослепило наглухо. Я только понял, что кто-то помешал Гурину развлекаться. И что меня не сожгут, а Марти не изнасилуют. И тут моё измученное тело решило, что пора бы и на покой. Я попросту выпал в осадок.