Критерий разумности - 15

Виталий Виноградов Закончив разговор, получив расписание и средства связи, я направляюсь к разъездной «буханке». Так называется микроавтобус, причем почему именно так, я и не знаю. По слухам, в честь легендарной машины, выпускавшейся чуть ли не два века подряд, что-то такое товарищи офицеры рассказывали. Ну да это неважно, мне сейчас к детям ехать. Их только-только привезли, не сумев не налажать в процессе — как дрова везли, никто ни о питании, ни о питье не подумал. Дети испуганы, скорее всего, плачут, но старшая девочка там есть, поэтому попроще, конечно. Она им «мамой» будет, как в Темных Веках бывало, так что… М-да. Разместили их в заглубленном корабле, ибо до войны у нас считаные дни. После нападений на посольства наши разорвали с «западными партнерами» дипломатические отношения, пальцы застыли на кнопках, но пока те еще надеются нас устрашить. То есть времени у нас месяц-два, и все. При этом гаденыши не стесняются… Но Сашка говорит — не все так просто, ибо о сотрудничестве с «чужими» знает не так много людей, и если как-то поднять бучу… Правда, пока инопланетяне над головой висят, толку от этой бучи чуть. Звездолеты, по идее, выдержат многое, а выбора у нас нет — или вырвемся и уйдем, или нас просто съедят. Я бы сам не поверил, но видео более чем убедительное, учитывая, что съемка наша. Со спутника снимали, вот и получилось. Еще ссылки через слово на Видящую, которая и с кораблями помогла, и предсказала развитие событий… Богиня какая-то, по рассказам, не иначе. Залезаю в микроавтобус, кивнув водителю. Я уже переодет в форму военно-космическую, то есть в комбинезон темно-синего цвета. Вещи мои со мной, а надо мне к тому, что здесь вежливо называется «бункером». Секретность, мать ее… Смысла в ней особого нет, так как нет и врагов почти, так что непонятно зачем. Ладно. Звездолет у меня действительно может к звездам, у него двигатели гравитационные, и, судя по всему, это подарок. Ну и обычные ядерные, способные, по идее, на субсвет свободно вывести, вот только нет у нас такого опыта. С другой стороны, у китайцев ситуация ровно такая же, поэтому они всех стариков оставляют. Мы, кстати, тоже. Не переживут старики заморозку, ну и цивилизацию почти с нуля строить тоже. Больше половины населения, кстати, отказалось. Как их опрашивали, не знаю, но с собой только миллионов пятьдесят утащим. У китайцев больше, конечно… Но тут шансы — как повезет, хотя Видящая обещала, что уйти смогут все. Не уточняла она, сколько до конечной точки народа доберется. — Давай к бэ шестнадцатому, — выплыв из мыслей, командую водителю. — Полчаса, тащ капитан, — отвечает он мне, на что я только вздыхаю. Противовоздушная на боевом, ядерные, насколько я видел, тоже хоботы задрали, так что четкое ощущение создается, что до бабаха считаные минуты. Сашка говорит, в городах эвакуацию начали, демонстрируя всем вокруг, что мы готовимся. Если я все правильно понимаю, инопланетяне должны отреагировать, но пока реакции нет. По крайней мере, мне об этом ничего не известно. Считаем, что времени у нас месяц. За это время надо разместить детей, успокоить, старшую девочку научить всему, что возможно и невозможно, и самому понять специфику в вождении именно этого корабля. То есть чем заняться вполне будет. Кстати, распределили именно так по всем кораблям: где-то одна старшая девочка, где-то пара с мальчиком, но именно девочка важна — малышам нужна мама, а малышей у нас много. Более старших, от двенадцати лет, отдельно забрали, у них какая-то своя петрушка, а у меня вот так… В любом случае всё, что хотели, мне уже рассказали, а выспрашивать дальше — нарываться на неприятности. Мне сейчас с детьми встречаться, как они меня воспримут? Так вот, Сашка говорит, половина или чуть больше населения решили отсидеться, не веря в то, что всем хана. Это в древности главный диктатор приказал и все побежали, а у нас игры во власть народа. Кстати, правители наши тоже отправиться решили, но на чем они, никому не ведомо. Глупые, на самом деле. Если все пройдет нормально, правителями быть они вмиг перестанут. — Подъезжаем, тащ капитан, — сообщает мне водитель, выдергивая из мыслей. Действительно подъезжаем — впереди зево подземелья, что ведет прямо к шлюзу звездолета. В течение следующих дней туда закинут припасы, закачают воду, воздух, после чего все закроется и загерметизуется. Во-первых, нужно проверить, как оно работает, потому что в Космосе проверять будет поздно. Во-вторых, надо привыкать, потому что на солнышко выводить детей уже слишком опасно. Эта моя мысль сразу же получает подтверждение. Сирена аж досюда слышна, я оборачиваюсь и вижу взлетевшие ракеты. На мгновение становится не по себе, но затем я успокаиваюсь: зенитные. Очень характерный старт — минометный, так что пока еще не фиаско, но учитывая сирену, явно гости пожаловали, черненькие. Рассмотреть, правда, я не успеваю, микроавтобус ныряет под землю. — Приехали, — сообщает мне солдат, останавливаясь у… на въезд в бункер похоже, действительно. — Спасибо, — киваю, вздохнув. Вылезаю наружу и, прихватив баул с вещами и снаряжением, покидаю микроавтобус. Освещение тут скудное, но заплутать не выйдет: два шага до широких дверей, за которыми я вижу уже совсем другой вход. Теперь все понятно — корабль утоплен в породу, а внешняя дверь будет закрыта перед стартом, чтобы чего не вышло. Потом посмотрю спецификацию двигателей. А вот и встречающие… — Старший лейтенант Гавронина! — отмахивает приветствие женщина лет под сорок в гражданском. — Вы Виноградов? — Точно так, — киваю я, также поприветствовав ее. — Дети на борту? — Дети накормлены и отдыхают, — докладывает она. — Пойдемте, я покажу вам каюту и представлю детям. Побуду с вами пару дней, — невесело улыбается. — Пойдемте, — соглашаюсь я, пропуская сопровождающую вперед. Знаю я, отчего она не весела — полетит в последнем, куда всех оставшихся военных складируют, а в то, что здоровый мужик знает, как с детьми обращаться, не верит товарищ Гавронина. Но тут ничего не поделаешь — приказ есть приказ, хотя наших военных психологов я бы на Солнце отправил. Мозгов у них, как у вымершей птички колибри. Субординацию понимают, а вот то, что детям женская рука нужна — нет. Девчонка их старшая, Катышева, сама еще ребенок. Семнадцать лет всего, почти восемнадцать, но это все равно дите дитем, куда ей такая нагрузка. Еще и сама сиротой стала буквально сейчас… Эх… Алена Катышева Странные комнаты в этом детдоме, и, кажется, только мы, никого больше. Может ли такое быть? Я не знаю, у меня просто сил нет. Но в столовой стоит один большой круглый стол и стулья, которые на ножках поднять можно. Необычно, по-моему, для детского дома-то… Хотя что я знаю о детских домах? Тем более мы в бункере, а младшие хотят есть и спать, им уже не до истерик. Мне тоже не до истерики, потому что силы все закончились, а тетенька, которая нас встретила, хоть и тепло, но как-то отстраненно себя с нами ведет. Я понимаю почему: мы чужие ей совсем. Осознавать, что это теперь навсегда, страшно. Младшие здесь все, из старших я одна. Ко мне Лика больше всех жмется, буквально цепляется, а вот остальные не так… Я пересчитала — со мной ровно двадцать, но это, по-моему, не очень нормально, ведь бункер большой, куда остальных-то дели? — Суп поешьте, — говорит эта женщина, так, кстати, и не представившаяся. — Отдохнете немного, а затем я буду здесь все показывать и рассказывать. — Мы здесь одни останемся? — понимаю я, и от этой мысли становится… странно. — Еще куратор у вас будет, — как-то совсем равнодушно отвечает она мне. Куратор… Мужчина? Мужчина может заставить… понятно что. И бить еще может, раз мы с ним наедине остаемся. Но чтобы не били младших, я, наверное, на все соглашусь и так. Мы здесь, наверное, навсегда останемся, на что указывает и нападение на посольство, да и бункер… Не знаю… Мысли текут медленно; что мужчина может от почти взрослой меня потребовать — понятно, но это не пугает совсем. Усталость такая, что я почти падаю, поэтому только киваю и механически ем суп непонятно из чего. Все-таки странный бункер. Вот, например, столовая, к ней, насколько я вижу, кухня примыкает, но внутри я не была. А в столовой круглый стол, универсальные стулья, стены бежевые в зеленый цветочек и большой телевизор на стене. И все, больше ничего. Свет прямо из потолка, регулируется, видимо, как-то централизованно, потому что выключателей я не вижу. Но у меня состояние сонное, и думать я совсем не способна. Как мы оказываемся в спальне, я и не понимаю, зато вижу, что спален у нас целых десять и в каждой по две кровати. Быстро распределив девочек с девочками, мальчиков с мальчиками, забираю засыпающую Лику к себе, и… не помню. Кажется, просто отключаюсь, решив, что осматриваться буду, когда проснусь. Действительно, как тумблер повернули, надеюсь только на то, что в еду ничего не подмешали. Наверное, от усталости, но мне снится Таня. Оставшаяся зачем-то там девочка внимательно смотрит мне в глаза, а затем вздыхает. Она одета иначе, не так, как я запомнила. На ней серое платье, некачественное совсем, но Таню это явно не беспокоит. Мне кажется, мы стоим в какой-то комнате, где много кроватей и дети спят, только они худые очень и одежда на них такая же — грубая, некачественная, однотонная. — Наверное, ты хочешь спросить, почему я осталась, — с грустными интонациями говорит она мне. — Так было нужно, Алена. Просто больше некому. — Тебя убили? — тихо спрашиваю, но она качает головой. — Пока еще нет, — вздыхает Таня. — Но я пришла к тебе в сон, чтобы показать. Ты должна знать, что у вас больше нет родителей. — Я понимаю это… — осознавать, что именно она мне показать хочет, тяжело, но она меня не спрашивает. — А почему я тебя вижу? Это настоящее? — стараюсь перевести тему, хоть и понимаю, что это не поможет. — Это настоящее, хотя видишь ты это во сне, — объясняет мне Таня. — Я захотела тебе показать, потому что умею. Смотри! — Но я не хочу! — восклицаю во сне, понимая, что от меня ничего не зависит. Сначала я вижу наше посольство, выглядящее как вскрытая консервная банка, вокруг мертвые валяются, но я все равно их вижу, несмотря на то что закрываю глаза. А затем перед глазами много голых взрослых, дрожащих от страха или холода, не знаю, и среди них… мама. Я не знаю, что я такого плохого сделала Тане, за что она решила мне это показать, но видя, как именно умирает мама, я кричу. Кричу от ужаса и боли, понимая, от чего спасли нас и не спасли родителей. Я очень хорошо это осознаю, проснувшись в руках той самой женщины под громкий Ликин рев. — Проснись, это сон, этого нет, — тормошит меня женщина, но я даже ничего сказать не могу — меня трясет. Мне кажется, я умерла там, во сне, вместе с мамой, почему-то совсем не сопротивлявшейся, когда с ней это сделали. Хочется кричать, но крепкая пощечина прерывает мой крик, заставляя схватиться за щеку. А перед глазами на сером бетоне лежит голова. Возле самой черной летающей тарелки она лежит… Голова той, которой больше нет и никогда не будет. Как пережить это? Как перенести? — Еще по морде дать или успокоилась? — как-то очень равнодушно интересуется женщина, отчего мне страшно становится. — Я… я… усп… илась… — пытаюсь произнести, но меня трясет. А ей, кажется, это все равно, она просто уходит. На меня падает Лика, горько плача, она обнимает меня, а я все не могу прийти в себя. Как сказать этому солнышку, что мамы больше не будет? Как это рассказать всем остальным? Ведь кого не убили в посольстве — просто забили на мясо. Где найти такие слова? И как мне принять это? — Вот, товарищ Виноградов, тут старшая девушка, — слышу я голос вернувшейся женщины, но рядом с ней мужчина. — Что произошло? — интересуется он, делая шаг ко мне и сразу же присаживаясь. — Маленькая, не плачь, расскажи, что случилось. Ой, он не ко мне обращается, а к Лике, при этом очень ласково. А еще незнакомая женщина просто замирает от того, что слышит. Я тоже замираю, потому что не чувствую фальши в его голосе. Он как будто по-настоящему обеспокоен, но разве такое может быть? — Але-е-ена закри-ича-ала! — сквозь слезы выталкивает Лика. — Мн-не стра-а-ашно! — Не будем бояться, — он тянется к ней, чтобы погладить, а потом достает что-то из своей сумки. Схватив меня за руку, этот товарищ Виноградов что-то прижимает к ней, я слышу звонкий щелчок, руку пронзает болью, вскоре, впрочем, унявшейся. Я хочу вырвать свою руку, но чувствую себя внезапно ослабевшей. Надеюсь, он не убил меня, потому что Лика тогда плакать будет. Засыпаю на этот раз совсем без снов. Просто оказываюсь будто в теплой воде, что ласково укачивает меня, как мама, которой больше не будет, в детстве. За что, Таня? За что?