Цветущие ветки миндаля

      До того, как наступила долгожданная пятница, в ходе которой должны были прийти весьма неожиданные и непривычные для наших обычных посиделок мои друзья — О’Коннелл Феликс и Вулфбридж Бет, прошло несколько запоминающихся моментов.       За завтраком — ни слова. После завтрака — он молча и строго сидел за столом в нашей веранде, занимаясь работой, накопившейся за эти недели — рисование тех самых соборов, которые набросал. Более того, он постоянно и неустанно что-то писал, будто свою книгу или мемуары, но на них это было не похоже. На письма также нет. Страницу за страницей, аккуратным, строго выверенным почерком. И только однажды я вдруг заметила то, что почему-то не видела раньше: он пишет левой рукой. Левша.       Иногда я ловила себя на мысли, что он прячет от меня что-то важное. Нет, не тайну, а именно какую-то часть своей жизни, в которую меня не пускают. Как будто существовал целый пласт его мыслей, устремлений, планов — а я стояла перед закрытой дверью, не стучась, но и не уходя.       Нет, сегодня в город он не едет. Может быть, завтра или на выходных. Нет, в крокет с мамой и её друзьями сегодня он играть не пойдет. Затем он направлялся на кухню. От него исходил такой холод, схожий с самым сильным январским морозом, который я себе представляла. Мне было боязно подойти к нему во время работы, и я только ходила как тень за ним, издали наблюдая за углом.       Лишь недавно его губы соприкоснулись с моим запястьем и мы говорили так глубоко по душам, ездили на велосипеде вдвоем, он мазал мне мазь на запястье. А сейчас — он ведет себя так, словно мы чужие и смотрит на меня, будто не знает, кто я вообще.       — Думаю, я буду очень скучать по вашему дому, г-жа Сеймур, — однажды сказал он на ужине.       — С удовольствием приезжайте, когда захотите! — Улыбнувшись, ответила она.       В эти минуты я мечтала, чтобы он исчез, растворился, испарился из нашего дома, из моей жизни, чтобы вместе с ним исчезла и эта невыносимая тоска. Но стоило представить его отсутствие, и мне становилось ещё хуже пустота была бы невыносима. Я хотела уничтожить в себе всё, что связано с ним, и одновременно цеплялась за каждую крошку его внимания, словно за воздух.       Его существование стало моей пыткой: эта лёгкость, с которой он вхож в сердца других, эта непробиваемая игра — то приближение, то отстранённость, его холодность рядом со мной, когда кто-то смотрит, и улыбка, такая дурацкая, до ушей, как будто ему всё нипочём. Она сводила меня с ума, потому что знала: именно её я люблю так же сильно, как ненавижу.       Мне хотелось непременно ворваться в его комнату, сорвать эту завесу молчания, спросить прямо — что для него всё это значит? Схватить его за ворот рубашки и сжать ткань в кулак. Притянуть к себе, чтобы он хоть что-то сказал мне. Хоть на маленьком ответе и возгласе я буду благодарна. Лишь бы рассеять это молчание, но я понимала: я не могу. Я слишком много пересекла границ — рубашка, письма, его бумаги, запах… Всё это теперь было как метки на моей совести, которые нельзя смыть.       Я рассказывала обо всём этом Феликсу по телефону и он говорил:       — Если ты ему нужна — он сам подойдет и поговорит. Имей гордость. Не надо ему навязываться.       Возможно, так оно и было.

***

3 июля, 1987. Пятница.

      — Блэйр здесь? — Спросила я, поворачиваясь к матери.       — Разве он не ушел?       Что?! Как он посмел снова пропустить ужин. Что ж, значит, если он не придёт сегодня вечером вновь, будто избегая меня, то между нашими отношениями смело можно ставить глубокий крест.       Спустя некоторое время г-жа Харпер пришла с наполненными стаканами апельсинового сока.       — Не хочешь стаканчик? — Смотря на мой выпитый бокал, она вежливо и с добротой спросила меня.       — Нет, благодарю, — четко сказала я. — Я, наверное, пойду прогуляюсь.       — Но куда ты пойдешь, да ещё в такое позднее время? — Сразу спросила мать, подразумевая скорый ужин. — Скоро ещё и твои друзья придут, ради которых мы все собрались. Ты в последнее время что-то не в настроении, дорогая.       — Я в порядке.       — Настоятельно не советую тебе идти куда-то на улицу в такое время за пределы нашего участка.       — Да, не волнуйся, мам. Я пойду в магазин.       — Нет.       Суровым взглядом она посмотрела на меня.       — Тогда пойду просто подышу воздухом и прополощу ноги под садовым краном.       Всё, что угодно, только не считать злостные минуты до его появления.       Часто «просто подышу воздухом» было предлогом того, что я выходила скурить пачку сигарет, купленной в местном ларьке. Мать не догадывалась об этом, а если и догадывалась, то я спускала сигаретный дым на курящего гостя мол «по-моему это г-н Блэйр или Харпер снова курит сигареты наверху, ничего удивительного».       Оказавшись возле яблоневого сада подальше от дома, чтобы никто не увидел меня, я начала замечать, как солнце уже приближалось за горизонт. Затем мне захотелось уйти в сторону леса рядом с яблоневым садом, который ограждал наш участок и уже остальные строения, не принадлежавшие нам.       Несмотря на поздний час, во дворе всё же было оживлённо, на заборе, словно на сцене, сидел упитанный полосатый кот и что-то яростно вылизывал. Я уже собиралась пройти мимо, но он внезапно подпрыгнул и, потеряв равновесие, рухнул прямо в кусты жасмина. Шорох был такой громкий, что я сама чуть не подпрыгнула. Через секунду кот вынырнул обратно, сохраняя вид непробиваемого достоинства, будто ничего и не случилось. Улыбнувшись краешком губ, я подошла к большому деревянному столбу. Немного постояла, вдыхая свежий аромат жасмина, а затем зажгла сигарету. Томный сигаретный дым обволакивал меня и мое сознание. Она была весьма крепкой и терпкой на вкус, как и сам Блэйр.       Внезапно мою сигарету между пальцев ловко выхватил кто-то сзади, и, когда я обернулась, мне показался высокий силуэт, трудно различаемый из-за приближающихся сумерек и сигаретного дыма.       — Нам, курящим… — Издался мужской голос.       Это был Феликс. Он искусно положил сигарету себе между зубов.       — Ты сумасшедший, Феликс! — От испуганных чувств неожиданно вырвалось у меня.       — Вам нельзя курить, леди Сеймур! — Сказал он мне в ответ.       — Хочу, и курю! — Возмутилась я. — Тебя это не касается.       Юноша нахмурился. Его шелковистые волосы вновь блестели переливчатым оттенком платины, запах же казался томным и изысканным, словно он перестал пользоваться детским мылом с ароматом ромашки и стал наносить мужскую туалетную воду с соответствующим запахом. Одет он был в бежевый фрачный костюм с коричневым жилетом, под низом которого скрывались белоснежная крахмальная рубашка со стоячим воротничком и завязанный синий галстук в крапинку.       — Что-то снова случилось? — спросил светловолосый, докуривая сигарету передо мной.       Я попыталась выхватить её у него, но из-за случившихся событий у меня просто элементарно не хватало сил на эту безудержную борьбу с этим юношей, упрямым хуже, чем я.       — Вновь твой, как там его, этот г-н Блэйр? — он насмешливо растянул слова.       — Да, — спокойно сказала я, переставая злиться на его манеру разговора.       — Кстати, — сказал он. — Меня уволили с паба, и я нашел работу. Неделю назад устроился кассиром в зоомагазине возле Крукс Вэлли. И, кажется, вчера видел одного очень рыжего мужчину…       — Рыжего мужчину? А что тот забыл в зоомагазине?       — Он спрашивал про кроликов, — ответил он. — Говорил, что они очень понравился ему, поэтому хочет забрать одного на днях.       Забрать?       — Ого, и что ты ему ответил?       — Я сказал, что это невозможно, поскольку их уже будет забирать другая семья. Предложил посмотреть других животных, но он ушел, расстроившись.       — Вот как, — я посмотрела на землю.       — Похоже, ты ему тоже очень нравишься, — сказал он, хмурясь от терпкости сигары и докуривая последний окурок, а пепел разлетался вокруг. — Наверное даже больше, чем он тебе…       Я промолчала и пожала плечами. Никогда мою душу не терзали столь глубокие противоречия. Это была настоящая агония: что-то сродни ярости и радости неистово бушевало во мне и переливалось через край. Я попыталась посмотреть на закат вдали, дабы успокоить свой разум, попутно представляя что-нибудь спокойное и безмятежное в попытках скрыть свое волнение. Феликс внимательно смотрел на меня и затем слегка тронул за плечо, бросив сигарету на землю.       — Ну что, идём?       — Идём.       Молча мы вернулись домой, Марка попрежнему нигде не было видно. Я вновь спросила о нем. «Нет, его и в помине не было» — ответила мама. Его припаркованный велосипед и шляпа на вешалке в прихожей покоились как обычно, когда он бывал дома. Мать, увидев новоиспеченного гостя, сразу всколыхнулась:       — Ах, так это ты!       — Да, прошу любить и жаловать, г-жа Сеймур! — сказал он, улыбаясь и пожимая ей руку одной ладонью, а другой словно обхватывая само рукопожатие. — Феликс. Феликс Фредерик О’Коннелл.       — Ну, — она выпучила глаза, взглянув на него. — Вымахал ты отлично и изменился очень сильно.       — Да, — ответил он, попутно помогая снять с меня легкую куртку, тем самым показывая истинные манеры джентельмена. — Армия делает свое.       — Так ты всё это время служил в армии, говоришь? — переспросила она. — Боже правый, ты выглядишь копия, как мой муж в юности.       — Благодарю, г-жа Сеймур, — улыбнулся Феликс. — Ваши слова — настоящая честь для меня.       Вдруг в прихожую со стороны кухни вторглось отвлекающее обстоятельство в виде молодой девушки с кудрявыми, медного цвета волосами, одетая в легкое, короткое, желтое платье. Это была Бет.       — О, — громко воскликнула она и побежала ко мне. — Элли, я так по тебе скучала.       Девушка обняла меня так сильно, что я чуть не упала назад, и затем, обхватив её в ответ, мы закружились в водовороте чувств посреди окружающих нас людей. О’Коннелл и мама просто молча наблюдали за нами.       — Милости просим, дорогой Феликс, — сказала мама, обратившись к юноше. — Заходите, сейчас будем ужинать.       — А для ужина не слишком рано? — спросила я.       — Пока вы все где-то пропадали, наступило уже половина восьмого!       С этими словами она поспешила обратно в дом.       Феликс лишь бросил на меня вопросительный взгляд, на что я ободряюще кивнула, и он последовал за моей мамой.       Наш ужин можно было назвать роскошным и неслучайно. На столе теперь покоилось множество различных блюд — трюфели — душистые грибы, растущие глубоко под землей и обходящиеся гурманам очень дорого, roast-beef окровавленный — блюдо из лучших сортов говядины, которое жарилось на вертеле и подавалось к столу невполне прожаренным, а с кровью. Помимо основных сегодня был страсбургский пирог — паштет из гусиной печени и мягкий, с острым запахом, нарезанный ломтиками лимбургский сыр, который был привезен подругами матери из Бельгии.       Я была очень рада видеть, что О’Коннелл, увидев сегодняшний стол, буквально замер с приоткрытым ртом, словно был готов в любую секунду наброситься на любое из этих блюд и залпом выпить бокал красного вина — однако он продолжал стойко стоять, не шевелясь, до указания г-жи Сеймур.       Блэйра, нашего долгожданного гостя, так и не было видно. Из-за чего ужин был отсрочен на минут пятнадцать, а горячие блюда всё также продолжали стыть на тарелках, дожидаясь своего выхода. Если Марк опоздает — то не станет есть с нами, а значит будет ужинать где-то ещё.       — Не понимаю, предупредил бы хотя бы, что не придет сегодня на ужин, — вздохнула мама и взглянула на Шарлотт.       — Видимо снова что-то случилось с его работой, — предположила та. — Он говорил мне недавно о том, что материалы закончились и нужно докупить ещё.       — Или, может быть, он снова у врача. Марк постоянно жаловался, что у него частые проблемы с зубами в последнее время, как приехал к нам.       Наконец все из присутствующих сели на свои места, кроме места отсутствующего гостя.       — Сегодня была относительно замечательная погода… — Начал Феликс.       — Отнюдь нет, — возмутилась Шарлотт. — После сегодняшней прогулки на велосипеде нужно было нести с собой зонт!       — Видимо, погода меняется в зависимости от региона… — Предположила я. — Феликс, где ты был сегодня?       — На работе в центре Шеффилда.       — А вы, миссис Харпер?       — В окраинах города подле небольших гор Холлоу Мидоуз.       — Соответственно, — начала я. — В горах влажность будет намного сильнее, чем в центре, где площадь поверхности относительно ниже площади в Холлоу. Поэтому сегодня и был небольшой дождь.       — Благодарю за объяснение, — ответила Шарлотт. — Как много ты всего знаешь.       — На самом деле я не знаю, ровным счетом, ничего. Просто знаю, какие книги лучше всего читать и как соединять слова в предложения, — но это вовсе не означает, что я умею говорить о том, что для меня в самом деле важно.       — Но ты не замечаешь того, что делаешь это прямо сейчас, — прищурив глаза, ответила женщина.       Наступила короткая пауза, вслед за которой мама спросила, взглянув на белокурого юношу:       — Ну, пожалуй, расскажи о себе, Феликс.       Он важно поправил свой галстук и вытянул спину вперёд.       — Дорогие гости, присутствующие на великолепном ужине, — молодой человек встал со стула и обратился к Шарлотт и Бет. — Полагаю, вы меня не знаете, как и я вас, поэтому был бы крайне рад познакомиться с вами. Я — Феликс О’Коннелл.       — А я — Элизабет! — Воскликнула тут же девушка. — Но можешь звать меня просто Бет.       — Приятно познакомиться с вами снова, Бет.       — Шарлотт Харпер. Приятно познакомиться с тобой, Феликс. — Сказала она, не протягивая ему руку и не вставая со стула. — Чем занимаешься?       Белокурый юноша явно ожидал и её выхода, стоя с открытыми руками, но, уяснив закрытую позицию г-жи Харпер, тут же смирно сел на место.       — Я служу в армии войск Великобританской Национальной гвардии. Помимо этого самостоятельно зарабатываю деньги на дальнейшее обучение.       — Обучение? — уточнила мама.       — В будущем, года через три, я планирую обучаться в Лондонском университете искусств на специальность оперного певца.       — Оперного певца? — снова переспросила мама.       Явным образом его цели всерьёз заинтересовали её, ведь матушку вряд ли можно было чем-то удивить и добиться расположения.       — Признаюсь, — добавил он. — Мне показалось бы странным, если бы вы и остальные окружающие нас гости не услышали бы мой первый комический номер, который я сочинил буквально неделю назад. Более того, если бы моя лучшая подруга — Элеанор… — юноша обратился ко мне, а затем вновь посмотрел на гостей. — …Не сказала бы мне о предстоящем событии, то, откровенно говоря, я пропустил бы свой заветный шанс показать его вам. Да, и к тому же, приглашение на ужин к вам для меня является такой ценностью!       — Феликс, благодарю тебя за искренность, — откликнулась мать. — Должна сказать, что подобные примеры приглашения людей на обычный ужин вовсе не являются редкостью для нашего семейства.       — Вы в самом деле, госпожа, очень добры, что пригласили меня.       — Не стесняйся, чувствуй себя у нас, как в своем собственном доме. — Она рассмеялась переливчатым смехом. — А что за комический номер?       Однако минуты текли, в моей голове их общие разговоры казались туманом в голове, и я думала только об одном: «Где Блэйр?».       Прямо напротив меня одиноко покоились пустая тарелка и приборы, ранее приготовленные для него. Одиноко оставлены просто так — без никакого сожаления либо желания вкусить еду, словно и никакого гостя здесь никогда не существовало. Я просто видела, что, если он не явится в течение этих десяти минут, то эта самая тарелка со столовыми приборами просто исчезнет, а вместе с ней — его присутствие, предвещая о том, что случится меньше, чем через месяц.       — Мой комический номер называется «Ни один осёл мне не звонит». Я написал её буквально за мгновение, который провел день в больнице на предыдущей неделе.       В больнице на предыдущей неделе? Когда он успел?       — Ты был в больнице? Что случилось? — задала несколько вопросов мама.       — Да, это было лишь небольшое недоразумение. Я попал в палату после того, как разбился на велосипеде по пути из дома на работу утром, затем меня отпустили вечером. Наложили шов, выписали лечебную мазь и болеутоляющие.       — Как у тебя ещё хватило сил писать номер…       — Ничего страшного, — улыбнулся он. — Зато у меня появилось немного свободного времени, и в голову закралась идея. Позвольте я спою её вам, г-жа Сеймур и дорогие гости.       Вокруг Феликса все воодушевленно собрались, у каждого из гостей, даже у Шарлотт и матери, загорелись огоньки в глазах. Было искренне жаль, что Марк отсутствовал на таком прекрасном моменте.       Все тело парня вытянулось, словно он выступал перед огромной толпой восторженных зрителей, а лицо мгновенно приняло отстраненное выражение. О’Коннелл вытянул свою шею, слегка согнул правую руку и с придыханием, как настоящий оперный артист, начал:

Ни один осел мне не звонит, не интересуется мной

Живу я тут давно, и телефон есть,

Но молчит он всё равно.

Ни один осел мне не звонит, не интересуется мной…

Грустно мне до жути.

Хоть бы кто-нибудь позвонил чуть-чуть.

      Осел. «Верно подмечено, Феликс» — подумала я. Интересно, к чему такие мысли пришли к нему. После он немного остановился, убедился в заинтересованности слушателей и продолжил, приобретя уже более теплое выражение лица:

Такую ситуацию в расцвет цивилизации

Никак нормальной не назвать,

Ведь телефону грех молчать.

Я из дому боюсь выйти,

Ведь от мысли меня корчит,

Что только я покину дом,

Как затрещит он тотчас.

Меня, быть может, помнят в государстве Финском

Иль где-то далеко — там, где вороны грохочут на берлинском.

Но ни один осел мне не звонит,

Не интересуется мной,

Вина тут не моя,

Ведь свой телефонный счёт оплачиваю я.

      Мама, наконец не удержавшись, захохотала, мисс Харпер приятно улыбнулась, а Бет начала хлопать ему в такт голоса. Неожиданно Феликс скрепил правую руку в кулак и громко ударил себя по груди, произнеся:

Я от отчаянья завыл!

Найти я выход должен был!

И вот купил, в розетку чик! — 

Включен автооответчик.

Чуть позже прихожу домой

И от восторга сам не свой!

Автоответчик замигал —

Мой номер кто-то набирал…

      Вдруг входная дверца хлопнула. У меня дрогнуло сердце. Неужели это пришел г-н Блэйр? Но, возможно, я ошибалась. Я напряженно вслушалась в звуки: пытаясь расслышать, как кто-то снимает ботинки, кладет их на место, ставит зонт в корзину и почти бесшумно направляется в сторону столовой, где находились мы.       — Прошу прощения за опоздание, — прервав красивый номер юноши, заявил обладатель моего сердца. Он обаятельно вошел в комнату с сиянием.       — Ох, — воскликнула мама. — А где же вас так носило? Присаживайтесь, г-н Блэйр. Как видите, блюда уже стынут!       Его рыжие, пепельные волосы были вновь слегка мокрыми, а сам он был одет в легкую, трикотажную рубашку, поверх которой были натянуты тканевые подтяжки в полоску. Дыхание мужчины явно сбилось: по всей видимости он непросто шел, а бежал к нашему дому. От него несло жаром, но он словно этого не замечал; на его лице блестели капли дождя.       — Искренне прошу прощения, — сказал он, задыхаясь и вытирая мокрые следы на своем лбу столовой салфеткой. — Как вижу, сегодня у нас новые гости.       Он оглянулся вокруг и поднял взгляд на певца. Феликс всё также невозмутимо стоял, как статуя, и недружелюбно посматривал на Блэйра по всей видимости из-за того, что его прекрасный комический номер прервали столь грубо и бескультурно.       — Знакомьтесь, г-н Блэйр. На сегодняшнем ужине у нас друзья моей дочери, — спокойно промолвила мать. — Дорогие мои, — она обратилась к ним. — Представьтесь пожалуйста.       — Феликс Роберт О’Коннелл, служу в Британской Национальной армии.       Юноша протянул руку, и тот пожал её.       — Кажется, я видел вас на днях, — прищурился он. — В зоомагазине, в центре города.       — Да, я работаю там.       Они оба присели на свои места и стали заинтересованно поглядывать друг на друга.       — О’Коннелл… У вас ирландская фамилия, и по совместительству очень благородная, — негромко промолвил Марк, — Каким образом ваши предки прибыли сюда?       Белокурый задумчиво покачал головой.       — Мои предки, глубокоуважаемый сэр, прибыли в Шеффилд из Северно-Западной Ирландии в 1940 году, когда началась Война за независимость и та стала частью Соединенного Королевства. С конца 1960-х наша семья претерпела большое количество волнений и решила обосноваться точно здесь, поскольку отношения двух сторон были попрежнему весьма напряженными. По прибытии мы лишились всех землей и титулов в Ирландии, которые нам уже не вернули. Роду О’Коннеллов более 1300 лет.       Поэтому с тех пор мы более или менее начали пасти скот, продавать говядину и рыбу, поставлять её на местный торг, и остались верны католической церкви. Нас в семье шестеро детей — четверо сыновей и двое дочерей, которые к тому же близнецы. Мой старший брат женат и владеет конным бизнесом на нашей ферме Гэрринг, поэтому мы надеемся, что одна из наших лошадей отправится в Манчестер в этом году. Второй брат работает на заводе в Бирмингеме, а я — как средний сын в семье, по традиции нашего рода обязан помогать матери по дому, пасти скот и воспитывать младших детей, но я нисколько не расстроен и наоборот чувствую к этому склонность, — мягко улыбнулся он, и на его щеках появились ямочки. — В конце концов я горжусь своим именем и происхождением.       Повесть о происхождении его рода недурно произвела впечатление на Блэйра и остальных присутствующих.       — А откуда «Феликс»? Довольно интересное имя, нераспространенное в Северной Ирландии, даже больше похоже на Германское.       — Меня назвали так, поскольку матушке за несколько дней до того, как она обременилась мной, явился преподобный епископ Феликс Ноланский, покровитель животных. А так меня должны были крестить под кельтским именем Séamus.       — Это замечательно.       Серо-голубые глаза Марка ласково улыбнулись ему.       — Но. У вас шотландская фамилия, сэр, — сказал юноша. — Позвольте узнать, откуда такая странность?       — Мой отец происходит из древнего рода Блэйров, а мать является француженкой. А где-то есть тоже ирландцы. Поэтому я являюсь смесью двух национальностей, но по внешнему виду и внутреннему состоянию больше отношу себя к Ирландии.       — Понимаю.       — Как прекрасно видеть за столом вас всех, — неожиданно промолвила мать, густо намазывая страсбургский пирог на хлеб и разом отправляя его в рот. — Остался уже один месяц, г-н Блэйр. Нам будет очень недоставать вас и ваших прекрасных речей.       Марк рассмеялся.       — Вы ставите меня в неловкое положение, мадам! — произнёс он с лёгким поклоном и почти шутливой торжественностью. — Честно говоря, я впервые за всё время искренне рад, что выбрал именно ваш прекрасный дом. Если бы мне пришлось выбирать между прежним жильём и вашим, я бы ни секунды не колебался. И, признаться, я с удовольствием приеду в Шеффилд и в следующем году… и ещё, и ещё.       Он замолчал, и тогда его взгляд скользнул ко мне.       — Замечательно, — сказала она, запивая только что съеденный бутерброд вином, и обратилась к молодому гостю. — Ну, Феликс, ты, кажется, не докончил свою поэму с прибытием г-на Блэйра?       — Да, всё верно, мадам. Правда, там осталось пару строк.       — Выкладывай всё!       Юноша покорно кивнул, снова встал с места и продолжил:       — Так, на чем же я остановился… — смутился он. — А! Вспомнил.

…Автоответчик замигал

Мой номер кто-то набирал…

Приятный женский голосок проворковал устало:

Прошу прощенья, я случайно не туда попала…

      Мать окончательно растаяла, взглянув на него, а Блэйр спросил:       — Неужели ты сам всё это написал?       — Да, сэр.       — Впечатляет, — Марк слегка поднял брови. — У тебя есть настоящий талант.       О’Коннелл пожал плечами.              — Благодарю, но в пьесе нет ничего особенного, — сказал он, а потом, с короткой улыбкой, добавил: — Следующую работу, думаю, посвящу Элеанор.       Я почувствовала лёгкое волнение, но постаралась не выдать его.              — Куда планируешь поступать? — спросил он уже более деловым тоном.       — Через пару лет хочу поехать в Лондонский университет искусств учиться оперному вокалу. Если не пройду, есть ещё несколько вариантов в других городах.       — Почему только через пару лет?       — Нужно накопить деньги на обучение, — ответил Феликс.       — Понимаю, — кивнул Марк. — В своё время я помогал молодым художникам и музыкантам получать гранты и поступать в университеты. Возможно, смогу подсказать тебе, как лучше действовать. — Он достал блокнот, что-то записал и оторвал листок. — Вот мои контакты, если понадобится совет или информация по грантам.       Лицо у юноши покраснело так, как никогда прежде; возможно он понимал, что своим выступлением кардинально поменял направление в своей жизни и этот вечер в нашем доме был поистине судьбоносным.       — Благодарю вас, г-н Блэйр.       — А ты точно уверен, что выбрал свое направление правильно? — спросила мать.       — Да, вполне, — сказал он, укладывая бумажку где-то в карман своего пиджака. — Я решил это давно.       — Думаю, что профессия творческая, зачастую, бывает непрактичной по сути своей… Только уникумы добиваются своего. Быть может, если ты дослужишься до звания лейтенанта, то это будет наиболее выгодным лично для тебя?       Юноша усмехнулся, чуть приподняв уголок губ.       — Я не собираюсь гробить себя на работе, которая не приносит мне радости, — сказал он твёрдо. — Неважно, сколько на ней можно заработать. Я хочу как можно раньше выйти на сцену, вкусить славу и жить без лишних забот. Сцена — для души, служба — для заработка.       — Понятно, — мама покачала головой. — А жениться ты собираешься? Тебе уже двадцать скоро.       Феликс блаженно улыбнулся.       — Когда встречу ту, с кем смогу разделить не только радость, но и трудности жизни, — ответил он спокойно. — Пока же моё время принадлежит сцене и поиску себя. Женитьба — это не просто слово, а ответственность, которую я не готов брать легкомысленно.              Мать снова покачала головой: видимо столь умные слова, услышанные от Феликса, но никогда не услышанные от меня, поразили её, как гром среди ясного неба. Всё, о чем говорил этот парень за столом, было точной копией того, что всегда твердила мне она.       — Дело говоришь, молодой человек, — произнёс Марк.       Бет, которая покорно слушала всё это время разговоры старших с Феликсом, нетерпеливо дрогнула и спросила:       — Мне очень неудобно признаваться в своем невежестве, но всё-таки обьясните, почему в пьесе поется именно про ослов?       — Ничего страшного, — улыбнулся О’Коннелл. — Осел значит то, как сам относится главный герой к окружающим людям и требует взамен. И, тем самым, вопрошает — «Почему ни один осел мне не звонит, не интересуется мной?».       Элизабет промолчала и, казалось, не знала, как продолжить разговор, подыскивая нужные слова, но О’Коннелл будто видел её насквозь и поддержал их неловкое молчание своим безудержным обаянием:       — Сколько вам лет, Бет?       Васильковые глаза девушки заблестели, а локон длинных кудрявых волос плавно упал на её белоснежное лицо.       — Восемнадцать.       — Вы здесь и родились, Элизабет? — задал вопрос он.       Пока Феликс и Бет стали разговаривать между собой, во взрослом окружении завязалась дискуссия о том, что была зафиксирована рекордно высокая температура за последние двадцать лет в Лондоне, подле аэропорта Хитроу, а именно — 40 градусов. Слушать обоих было невозможно, однако я пробовала разузнать важнейшие моменты в речи каждого, но больше всего меня заинтересовала новая парочка.       — Нет, я родилась в США. — ответила она. — В Шеффилд я переехала, чтобы окончить последние два года школы.       — Да, я заметил красивый американский акцент в ваших словах.       — Благородный британский мне нравится больше!       — Кстати, — сказал он. — Мне очень нравится один американский танцор и певец 20 столетия. Фред Астер. Наверное, вы его знаете.       — Нет, понятия не имею кто это.       Юноша вздохнул.       — А Джинджер Роджерс?       Девушка покачала головой.       — Джин Келли?       — А у нас викторина? — возразила она. — До вас ни один из фермерских сынков, проходя мимо меня, не решался мне и слово сказать. Здоровался — и все.       Он усмехнулся и облокотился на стол.       — А вы бывали влюблены?       — Было бы в кого влюбляться…       — Может, это дело я смогу в два счета поправить.       — Ну, посмотрим, — сказала Бет.       — Надеюсь, через недельки две-три вы будете уже знать прекрасную, американскую музыку 20-го столетия прошлого века, — Феликс окинул её быстрым взглядом. — Уж наверное, ни один из фермерских сынков не сможет вам такое рассказать.       Она презрительно промолчала, будто скрывая бурлящие чувства внутри неё от стольких вещей. Что покоилось в тот момент у девушки в голове, бог только знал.       — Простой овчар, у которого нет своих овец, понимает, что вы ему не пара, а у которого своих овец полно, тот наверняка на вас заглядывался… — добавил он.       — Да как ты смеешь сравнивать моего будущего парня с овчаром?! — Заявила она, сжав губы.       — Потому что какой-то овчар и есть я… — Таинственно промолвил он и устремил взор в сторону взрослой компании. Затем, попутно взглянув на меня, юноша задал вопрос: — В чем причина твоего молчания, Элли?       От долгого молчания мои губы настолько слиплись между собой, что ответом на вопрос послужило тихое мычание, и все рассмеялись, а мне стало очень стыдно.       — Хах, — посмеялся белокурый, поправляя свои блондинистые локоны и присоединяясь к оживленной дискуссии. — Слышу, что жара была сегодня в Лондоне.       Голова болела, мутило, и всё происходящее дальше казалось лишь туманом; жара действительно была нестерпимая. Единственное, я не понимала, как все блаженно сидели и пили чай, будто ничего такого в виде жары и в помине не было. Моя кожа стала липкой от непросыхающего пота, однако мучительнее всего было понимать, что Марку, видно, было совсем не до меня на этом застолье — сидит себе и как ни в чем не бывало болтает с двумя дамами, смеясь во все тридцать два зуба.       Рыжеволосый гость только и взглянул снова два-три раза в мою сторону за весь промежуток времени. По всей видимости мужчина понимал, что я, будучи в компании своих ровесников, всем довольна и прекрасно себя чувствую так, что идиллию молодежи нарушать нельзя. А я просто смотрела на него и снова удостоверялась в том, что между нами всё точно было кончено.       Феликс же, отказавшийся от вина, мелкими глотками пил чай и был необычайно молчалив. Он лишь отрезал крохотный кусочек roast beef’а, вкусил его и продолжил наблюдать за происходящим; а к прочим же лакомствам, к удивлению, юноша и не прикасался, но с упоением пил чашку чая с молоком.       — Пожалуй, дорогие Феликс и Шарлотт, которые не бывали в Лондоне, — начал Марк. — По началу местная еда может показаться вам странной. Культура еды в Лондоне находилась под влиянием культур со всех стран мира многие годы, и поэтому нет ничего лучше субботнего барбекю, холодных японских суш или карри в этом городе. Я, например, люблю брать традицонный Fish & Chips.       — Fish & Сhips? — переспросила мать. — Говорят, в Лондоне рыбка не такая вкусная, как у нас, здесь.       — Пока не отведаете — уж точно не поверите, дорогая мадам Сеймур.       — Хотел бы я вкусить японскую кухню… — Заявил Феликс, попивая чашку с чаем.       Тут в разговор встряла г-жа Харпер:       — Ну уж, японскую кухню, юноша, я пробовала и не раз. Если будешь пробовать, то советую тебе начать исследование с небольших супов и бэнто.       — Бэнто?       — Да, это упакованная еда в коробочке. Включает в себя рис, рыбу, сырые овощи — морковь, лист салата, нори и так далее…       Мигом представив эту картину из японской еды в голове и одновременно наблюдая на нескончаемое количество жирных европейских блюд на столе, меня тут же стошнило. Я сразу зажала рот столовой салфеткой и кинулась за дверь к уборной:       — Прошу меня извинить!       Неожиданно единственным из присутствующих спасителем оказался О’Коннелл. Белокурый извинился перед всеми и, не теряя ни секунды, обеспокоенно направился за мной. Остальные лишь томно переглянулись и что-то шепнули вполголоса.       В ванной я взглянула на своё отражение. Лицо казалось тусклым и бледным, губы дрожали, а во рту стоял неприятный привкус, от которого я машинально сплюнула в раковину. От осознания безразличия Блэйра в горле встал ком, и горькие слёзы хлынули из глаз, мешая дышать.       Кому я могла рассказать это? Маме? Она отвернется от меня в ту же секунду и на совсем запретить общаться с ним. Полли? Наверняка сообщит об этом матери. Отцу? Ни в коем случае! Бабушке по отцу? Пожалуй она бы выслушала меня, но только не по этому вопросу… Так. Кто ещё? Написать об этом в газете? Рассказать об этом кассиру в магазине? Обратиться к психологу? Сказать Марку?       Сказать Марку.       Пожалуй, решением моей проблемы был бы наш искренний разговор наедине.       Еле держась на ногах и вцепившись руками в раковину, в отражении зеркала за своей спиной показался силуэт светловолосой головы. Закрыв за собой дверь, Феликс замертво остановился от потрясения.       — Что с тобой, Элли? — промолвил он, натянув брови.       Я выплюнула в раковину идущую слюну изо рта, чтобы сказать хоть одно слово:       — Всё в порядке, Фел. Иди лучше кушай, а то блюда стынут.       Мои руки приоткрыли кран, и из него начала биться струя холодной ледяной воды. В этой воде хотелось смыть весь накопившийся негатив за последнее время и навсегда покончить с этим, встретившись холодным лицом с махровым полотенцем. Однако, в тот момент, когда я полоскала лицо, мне почувствовалось легкое прикосновение мягкой руки. Теперь он уже был совсем близко.       — Тебе что-то совсем нехорошо в последнее время.       — Мне все время нехорошо. С самого начала этого поганого лета!       Нет, возможно, не нужно было начинать в этом признаваться. Феликс же спросил:       — Интересно, когда ужин закончится.       — Час уж длиться будет точно, — ответила я, вытряхивая с рук капли воды. — Мама любит сидеть с гостями до тех пор, пока ей самой не надоест. Такая у неё натура.       — Мне стало больно смотреть на тебя с самого начала нашей встречи этим летом. Слушай, оставь ты этого Блэйра в покое. Он тебе не судьба. Давай лучше присядем и обсудим это.       Юноша скромно присел на бортик ванны, оставив свободное место на сидении унитаза. Да, условия были не иначе.       — С этим Блэйром я как-нибудь сама разберусь.       — Виноват, Элли, право виноват. Я плохо разбираюсь в любовных отношениях, ведь у меня нет опыта. Ты, наверное, заметила это сегодня, когда попытался поговорить с Бэт. Думаю, мои попытки были самыми позорными в мире… — Печально вздохнул он и опустил голову вниз. — Но я так хотел ей понравиться.       Юноша молча изо всех сил вцепился в мои руки и поднял взгляд на меня.       — А меня ты тоже избегаешь, потому что я фермер?       — Нет, ты что.       Он промолчал. Неожиданно от нашего разговора меня наконец-то осенило: «Я видела все его сигналы. Значит ли, что все шло к тому, чтобы вынудить меня действовать?». И от этого пришла ещё одна мысль. А что если Марк проделывал то же самое со мной? Осознанно не замечал, чтобы выманить и заставить меня действовать?       Вдруг, наперекор всем своим инстинктам, я неожиданно спросила Феликса о том, о чем раньше спросить бы не осмелилась.       — Я правда тебе небезразлична?       «Элли, там всё с тобой в порядке?» — послышался знакомый голос и шаги. Ручка ванной комнаты стала подрагивать. «А что закрылись то, ребята?» — это был женский голос. В отражении зеркала показался образ матери. Наши взгляды встретились друг с другом и последовала небольшая пауза, а я так и не услышала долгожданный ответ от Феликса.       — А вы куда ушли посреди ужина так надолго?— начала расспрашивать она.       — Понимаете, — набрав воздуха, начал он. — Дело в том, что Элеанор стало плохо, и я помог ей.       — Ну это очевидно, — заявила мать и обратилась ко мне. — Элли, а ты что там стоишь у зеркала, ну-ка подойди ко мне!       Сопротивляться было бесполезно, и я покорно подошла к ней, уверенно смотря в глаза словно ничего не было в помине. На поднявшийся шум подошёл обеспокоенный Блэйр. В его лице не было паники, только осторожное, выжидательное выражение.       — Всё в порядке?       — Более чем, — отрезала я, вытирая глаза так, словно и не плакала вовсе. — Разве не видите?       Он моргнул, задержав на мне взгляд, как будто пытался уловить подвох в моих словах. В уголках его губ мелькнуло что-то, похожее на недоумение. Марк, кажется, пытался найти объяснение моему тону, но слова так и застряли у него в горле. Я увидела, как его лицо на мгновение побледнело, а глаза потускнели — словно моя резкость неожиданно задела его сильнее, чем он мог предположить. Несколько секунд он просто стоял, опуская взгляд, словно пытаясь переварить мой выпад.       — Думаю, ей нужно принять немного таблеток от живота. Это не есть хорошо. — Начал Феликс, задумчиво посмотрев на меня.       Его слова позволили немного успокоить мать и ей стало легче.       — Ясно. — Она начала медленно растягивать слова в привычной для неё английской манере, а затем тихо взяла меня за плечо. — А ты, иди в свою комнату, отлежись. Полли принесет тебе лекарства перед сном.       Я покорно кивнула и, посмотрев последний раз на Феликса, а затем на Блэйра, молча поспешила в себе наверх. Мне приходилось пребывать в неведении последующие два часа после девяти, что происходило и чем закончилась их трапеза. Этот произошедший случай с ним не давал никакого покоя.       Позднее тем вечером, сидя у окна, мне послышались звуки того, что остановилась небольшая машина у главной дороги, возле яблоневой аллеи. По всей видимости кто-то приехал забрать одного из наших гостей, а вероятнее всего Бет, ведь за Феликсом вряд ли мог прибыть какой-либо транспорт. Из неё доносились звуки музыки.       Неожиданно, уже ближе к полуночи, зазвонил наш домашний телефон. Я сняла трубку, стараясь, чтобы щелчок не был слышен в других комнатах. На линии оказался Феликс — голос чуть приглушённый, будто он тоже говорил вполголоса:       — Это было… ну, просто невероятно.       — Да так, ничего особенного, — ответила я, устраиваясь поудобнее с трубкой. — И чем всё в итоге закончилось?       — После того как ты ушла, мы ещё немного посидели, поболтали. Миссис Сеймур, на всякий случай, записала мой номер. Потом все начали расходиться… Бет подвезла меня — ей было по пути. Честно, я чувствовал себя немного неловко соглашаться, но и отказаться было как-то грубо. Надеюсь, ты не… ну… не ревнуешь.       Я тихо хмыкнула, прикрывая рот ладонью, чтобы никто не услышал.       — С чего бы мне ревновать?              — Да врёшь ты.       — Нет.       — Почему?       — Ты же сам прекрасно знаешь, почему.       — Не ревнуешь, потому что я тебе не нравлюсь?       — Нет.       — Никогда не нравился?       — Нет… Просто… мне сейчас вообще никто не нравится.       В трубке повисла тишина. Мы оба молчали, и казалось, что проходит целая вечность.       — Знаешь, через пятнадцать минут мне стукнет двадцать. А я всё такой же дурак…       — Ну, я не лучше, — тихо ответила я. — С днём рождения, Фел.       — Спасибо, Элли.       Мы ещё секунду помолчали, и он положил трубку. Я так же осторожно повесила свою, чтобы не разбудить маму, и вернулась в комнату. Разглядывая многочисленные крапинки звездного неба со стороны окна своей чердачной комнаты, я переживала похожее ни на одно из известных человечеству чувств. Оно было намного хуже. Я даже не знала, как это назвать. Внутри меня существовал страх неудачи, страх потери, страх быть осмеянной. Беспокойство всегда было со мной, хоть оно и было незримым всё это время.       Почему меня так заботит то, где он? Его взгляд? Даже мельчайшие подрагивания пальцев на его руках, покрытых столькими венами и морщинками? Почему? Pet Shop Boys, Оруэлл и вся остальная болтовня… Почему я теряю такое самообладание лишь потому, что его нет дома и что он избегает меня? Зачем вечно ждать его — ждать, когда он посмотрит на меня, ждать, когда он начнет разговор, ждать, когда мы встретимся глазами вновь в этом доме? Ждать, ждать, ждать… Почему я вынуждена испытывать это?       Лежа на кровати, я чувствовала себя абсолютно беспомощной в данной ситуации и ненавидела в первую очередь себя за эту беспомощность. Надев легкую пижаму на себя, я мгновенно заснула.