Лепестки роз у твоих ног

Как бы Антон ни хотел избежать этой истории с проектом, деваться всё равно было некуда. В глубине души он ненавидел саму мысль о том, что придётся сидеть за одним столом с Абрамовым. Ненавидел до скрежета в зубах, до дрожи в пальцах. Но всё обернулось так, что выбора не оставили. Классная руководительница позвонила его матери, и та, выслушав, сразу отрезала: «Пойдёшь». С матерью спорить — всё равно что биться лбом о бетон: шишку набьёшь, а толку ноль. Вот и пришлось Антону переться домой к Енисею, сжимая лямку рюкзака так, будто в этом хвате было всё его сопротивление. До сдачи проекта оставалась неделя, и казалось, что именно эта неделя будет пыткой — семь длинных дней, которые нужно будет глотать, как горькие пилюли. Квартира Абрамова находилась в элитном жилом комплексе — новом, блестящем, где даже в холодном октябре всё выглядело ухоженным. Асфальт был ровный, как линейка, ни одной выбоины, ни одного окурка или бумажки на земле. Газоны зелёные, подстриженные, словно кто-то вручную каждую травинку проверял. Антону от этого становилось ещё противнее. Слишком чужой мир — чужой настолько, что самому хотелось сплюнуть на эту идеальную плитку, чтобы хоть чем-то испортить её безупречность. Поднявшись на лифте до десятого этажа, Антон скрипел зубами, глядя на подъезд. Но и подъездом это назвать язык не поворачивался. Всё было слишком чисто, светло, просторно. Никаких граффити на стенах, никаких разводов, никакой вони кошачьей мочи и старых сигарет, от которых всегда щипало глаза в его родной панельке на Уралмаше. Там, в прокуренном и облупленном подъезде, пахнущем пылью и чужими судьбами, он чувствовал себя своим. А здесь — будто вор. Он нажал на звонок, и дверь открылась почти сразу. На пороге стоял Абрамов в чёрной футболке и спортивных штанах, смотрел холодно, без улыбки. Ни слова не сказал, просто отступил, впуская Антона. Вицин зашёл, скинул кроссовки, стянул через голову анорак, и почувствовал, как напряжение в груди сжалось тугим комком. Енисей, не оборачиваясь, прошёл в комнату, будто Антон был не гость, а пустое место. Квартира ударила по глазам. Просторная, четырёхкомнатная, светлая, как будто вырезанная из глянцевого журнала. Стены — в тёплых кремовых тонах, мебель — простая, но дорогая, каждая деталь стояла так, будто выставлена нарочно, чтобы подчеркнуть стиль. Большой зал с широким диваном, на полу мягкий ковёр, от которого ноги тонули в ворсе. На стенах картины — какие-то абстракции, которых Антон не понимал, но видел, что они стоят дороже всей его квартиры. Огромные окна от пола до потолка пропускали свет, даже в пасмурный день внутри было ярко, и казалось, что в этих комнатах не может быть тьмы. Антон шёл за Абрамовым, чувствуя себя так, словно он находится в музее. Каждый предмет кричал о чужом достатке, об иной жизни. И от этого становилось гадко. В зале Абрамов уже сидел на диване, держа на коленях макбук. Увидев Антона, он даже не потрудился сказать что-то вежливое — просто кивнул на место рядом, приглашая сесть. Они оба молчали, и в этом молчании было что-то тяжелее любых слов. Никто не хотел разговаривать. Да и зачем? У них не было ничего общего, кроме обязательного проекта. Антон достал свой ноутбук, сел, поставил его на колени. В голове снова забилась мысль: «Почему нельзя было делать по отдельности? Зачем вообще нужно было переться сюда?» Но задавать вопросы было бессмысленно. – Сделай презентацию, остальное я уже написал, – подал голос Енисей, его тон был холодным, как лёд. Он даже не поднял глаз от экрана. – Сейчас скину материал. Антон только кивнул. Он чувствовал себя неуютно, словно каждый вдох выдавал его ненависть. Хоть у них и не было новых конфликтов после прошлой ссоры, но это молчаливое соседство казалось хуже любой драки. Вдруг Абрамов отложил ноутбук и поднялся. – Ты пить хочешь? – спросил он равнодушно, идя к выходу. – Ага, – коротко бросил Антон, не отрываясь от экрана. – Что будешь? Воду, пиво, виски? – обернулся тот у двери. Антон поднял на него взгляд, пытаясь понять, шутит он или нет. Но лицо оставалось таким же непроницаемым, каменным. – Воду, – наконец сказал он и вернулся к ноутбуку. Через минуту Енисей вернулся с бутылкой воды и… бокалом виски. Он протянул воду Антону, а сам спокойно отпил из бокала и снова устроился на диване. Антон уставился на него, помотал головой и отвернулся. Удивляло даже не то, что он пил — сам Антон пил уже давно, только не дома, а на улицах, за гаражами, где никто не увидит. А этот сидел в своей квартире, пил виски так, будто это вода, и ему было плевать на мнение родителей. Хотя… тут Антон понял, что произнёс свои мысли вслух, потому что Абрамов посмотрел на него. – Я один живу, – вдруг сказал он. И Вицин вздрогнул, мысленно выругался, что не умеет держать язык за зубами. – Батя квартиру подарил к восемнадцати, чтобы не мешался под ногами. – Мне не интересно, – отрезал Антон. Но в глубине души стало легче. Даже собственный отец не выносил Абрамова — и это было приятным открытием. Енисей промолчал, вернулся к ноутбуку и бокалу. Дальше они работали молча. Время тянулось вязко. Глаза устали, спина затекла, мысли путались. Наконец они решили закончить. Антон с облегчением встал, потянулся, помассировал шею. Курить хотелось до дрожи. Он убрал ноутбук в рюкзак и пошёл в коридор. Абрамов пошёл за ним. – В воскресенье у Зидана туса на Хэллоуин, – вдруг сказал он, наблюдая, как Антон нагибается, обувая кроссовки. – Ты идёшь? – А ты надеялся, что нет? – хмыкнул Вицин, выпрямляясь. – Да мне всё равно, – пожал плечами Абрамов. – Хотел просто предупредить, что Вероника со мной пойдёт. – Похуй, – бросил Антон и натянул анорак. Смерив соперника взглядом, добавил: – Похвастаться решил? Енисей вдруг улыбнулся — самодовольно, лениво. Сделал шаг ближе, наклонился, и его голос прозвучал прямо в лицо: – Предупредить решил, чтоб тебе в твою черепную коробку мысль не закралась о том, что ты можешь её пригласить, – сказал он и даже постучал пальцем по виску Антона. Тот резко оттолкнул его руку и схватился за ручку двери. Сжимал её так сильно, что костяшки побелели. Хотелось ударить, но он удержался. – Больно нужно, – процедил он. – Я уже нашёл себе пару, с кем пойду. – Да? – насмешливо спросил Абрамов, засовывая руки в карманы. – И кого же? С Сорокиным пойдешь за ручку, что ли? – А тебя это уже ебать не должно, – выплюнул Антон и дёрнул ручку. Дверь не открылась. Он дёрнул ещё раз. И тут вдруг почувствовал за спиной чужое дыхание. Абрамов подошёл вплотную, прижался торсом к его спине. Тепло чужого тела прожгло ткань анорака. – Ну-ну, – хмыкнул он прямо в ухо. – Меня это и не ебёт, а тебя? Антон резко повернул голову и встретился с его серыми глазами. Слишком близко. Слишком. – Ты чё? – выдохнул он. В этот момент замок щёлкнул. Абрамов протянул руку и открыл дверь. – Ничего, – усмехнулся он и отстранился. Антон секунду стоял, не понимая, что это было. Потом тряхнул головой, вышел из квартиры. На душе было странное, липкое и тягучее чувство, будто в грудь ему залили густой деготь, и он медленно растекался по венам, заставляя сердце биться чаще, а дыхание становилось неровным. Это было похоже на то смутное предчувствие, которое накатывает внезапно, без причины, словно кто-то закинул крючок в его душу и начал тянуть её изнутри, рвать тонкими рывками, не давая покоя. Объяснить это он бы не смог — ни себе, ни другому. Но ощущение было ясным: что-то должно произойти. Нечто такое, что он не сможет предугадать и от чего невозможно спрятаться. Он чувствовал это буквально кожей: невидимое дыхание в затылок, обжигающее холодом, которое шло не от человека, а будто от самой тьмы. Оно прокатывалось по позвоночнику ледяной дрожью, опускалось к ногам и делало их ватными. Страх разливался постепенно, сперва лёгкой тревогой, а потом нарастал, как шум в ушах. В груди завязывался тугой узел, сдавливающий ребра, и каждый вдох превращался в усилие. Паника, которая ещё не успела сорваться в истерику, уже дёргала за нитки внутри — едва ощутимо, но настойчиво. Самое ужасное в этом чувстве — его бессмысленность. Ничего же не случилось. Всё выглядело как обычно: подъезд, стены, запах пыли и моющего средства. Снаружи, казалось, всё спокойно, но внутри всё кричало: «Не так! Здесь подвох! Что-то ждёт тебя за углом!» Словно само пространство на секунду исказилось, и он оказался не в подъезде, а в ловушке, где за каждым поворотом может оказаться засада. Глаза его бегали, цепляясь за каждую мелочь — за мусорный пакет в углу, за тень от перил, за скрип где-то сверху. Он смотрел туда с надеждой и ужасом, что вот сейчас, именно сейчас, из-за угла кто-то выпрыгнет, схватит его, врежется в его жизнь так же внезапно, как этот страх в его грудь. Но за углом не было никого. Только пустота, которая пугала сильнее живого врага. Вицин никогда не отличался интуицией. Он не был тем, кто «чует опасность», скорее наоборот — всё понимал последним, когда уже поздно. Даже друзья не раз говорили, что он слишком простодушный, слишком «в себе», и в этом была какая-то его наивная честность. Но вот сейчас, в эти минуты, он впервые чувствовал себя живым именно через страх. Чувствовал, как его внутренний мир шатается, как будто реальность дала трещину и под её тонким слоем притаилось что-то чужое, недоброе. Наверное, это и есть особенность подросткового возраста — когда ты вроде и глуповат, и уверен, что у тебя всё впереди, что всё обязательно сложится хорошо. Ты думаешь: «Все вокруг дураки, а у меня-то будет по-другому. Я найду лёгкий путь, там, где они падали. Туда-сюда — и я уже миллионер». Но в эти же секунды внутри тебя может поселиться такой страх, что все эти грёзы кажутся дешёвыми, пустыми. Ты понимаешь: никакие мечты не защитят тебя от того, что надвигается, если оно уже идёт к тебе. И в этом предчувствии было что-то древнее, звериное. Необъяснимое. Словно сама судьба склонилась над ним и шептала: «Берегись. Всё не так просто. Ты слишком уверен, слишком расслаблен. Плата близко». Антон не знал, что именно должно произойти. Но это чувство — оно как знак сверху, как будто кто-то пытался предупредить его, ударяя колоколом прямо в грудь. Только он не понимал смысла звона. Не понимал, чего нужно остерегаться.