Рыцарь Храма Соломона

      Сен-Леже, куда Бертрана занесло волею Магистра, был местом скромным и до того провинциальным, что привыкший к помпезности Парижа Бертран едва удерживал лицо, видя неспешно блуждающих по двору командорства кур или кошку с выводком котят, устроившуюся погреть бока на ступенях часовни. Ничего необычного на самом деле в быту Сен Леже не было — таких уютных и небольших сельских наделов у Ордена было сотни и тысячи по всей Европе: добротный каменный дом с кельями и залом собраний, строгая часовенка без излишеств, невысокая каменная же ограда, больше обозначавшая границы, нежели приспособленная к обороне. Сельские угодья, когда-то пожертвованные Ордену небогатым рыцарем при вступлении. Собственно, милый Бертранову сердцу Сент-Коломб-де-ла-Коммандери ничем не отличался от Сен-Леже. Разве что в одном: оттуда в Тампль отправлялось главным образом вино, свиные окорока да выделанная овчина, а во фламандском командорстве почётное место занимало длинное основательное здание с ткацкими станками. Ну и тем, что название одного Дома откликалось в душе сладостным теплом и покоем, а от названия второго веяло безысходностью личной катастрофы.       Бертран чуть поморщился своим невесëлым думам, едва удержался, чтобы не пнуть под зад наглого петуха с роскошным чёрным хвостом, неторопливо пересекавшего ему дорогу, пожелал птице стать наваристым бульоном, выдохнул, отёр пот со лба, перекрестился на часовню и продолжил путь. Уволок деревянное ведро с помоями к яме, опорожнил и развернулся в обратный путь. Это последнее. Потом разгрузить телегу с овсом, потом убрать навоз в конюшне. Поужинать, отстоять молитву и упасть на тюфяк, надеясь забыться хотя бы до утра тяжёлым сном.       Новый командор оказался человеком без фантазии: сказано на самые грязные и тяжëлые работы — значит, на самые грязные и тяжёлые. Сказано пресекать беседы братии с новым насельником — значит, нечего вообще с ним разговаривать. Тут, пожалуй, Бертран был даже благодарен: камень на душе был такой тяжести и величины, что не то что разговаривать — видеть и слышать никого не хотелось. И тяжёлая работа вместо наказания оказалась благом, нужно было двигаться, двигаться, выматывать себя до полумëртвого состояния. И не думать. Но крепко засыпать и не думать не получалось, как Бертран себя ни выматывал. Сон приходил неохотно, и Бертран иногда до рассвета лежал, глядя в тёмный потолок, едва освещаемый неверными бликами свечи. Чтобы утром снова идти по кругу бесконечной работы, чувствуя себя невыспавшимся, измученным и несчастным. Стараясь не гонять прошедшие события перед глазами снова и снова, стараясь не думать.       О том, что происходит в Париже. О хитросплетениях дворцовых интриг и какой-то подозрительной суете папы Климента. О том, отомстил ли уже Магистр досмотрщику, вновь разворошив скандал с де Вилье. Чернецу, выгребающему навоз из-под орденских коней в забытом Богом командорстве только и думать о королях и папах римских… Бертран посмеялся бы кульбитам своей судьбы, только почему-то было не смешно. У него вообще словно задули внутри свечу. Не осталось в душе ни гнева, ни злобы, ни обиды. Пустота. Абсолютная и совершенная. Серая, как зимние сумерки.       Бертранова кобыла, пасшаяся неподалёку от тропки, заприметила уныло плетущегося хозяина, подошла ближе и игриво прихватила его за плечо, выпрашивая ласку и внимание.        — Не балуй. Нет у меня ничего, вечером угощу. — Бертран остановился передохнуть и рассеянно почесал звёздочку на лбу. — Всё, гуляй, некогда мне. Нравится тебе тут, да? Воля. И командорство не в самом городе. Не то что в Париже, стой посреди камня в конюшне и порезвиться не дадут, да?       Кобыла согласно фыркнула. Бертран вздохнул:       — Ну хоть кому-то хорошо от моей дурости.       — Что, уже со скотиной разговаривать начал?       Бертран покосился — два молодых храмовника облюбовали тень под деревом. Чëрт, не заметил, под ноги глядел. Нахрапистые и любопытные младшие сынки каких-нибудь мелких дворянчиков, года два в обители — со скуки бесятся, не удержались, полезли с разговорами. Или на зуб пробовать будут.       — Вам не велено со мной разговаривать, — огрызнулся и продолжил путь.       — Да так то оно так, но нам знать хочется, какой ты проступок совершил, что с тебя мало того, что плащ сдëрнули, так ещё и определили на то, чем сервы обычно занимаются. Тут сильно отличиться надо было.       О, да. Вы даже не представляете как… И не узнаете никогда.       Бертран, не отвечая, продолжил путь.       — По бабам бегал? В самоволку удрал? Коня загнал или сломал чего дорогого? Напился и буянил? — Парни поднялись и зашагали следом, на ходу строя предположения.       Вот привязались!       Бертран стиснул челюсти — заехать кулаком в чужие зубы хотелось всë сильнее. Под пеплом неумолимо разгорались искры ярости.       — А то, может, и правда тебе только со скотом разговаривать да рядом с дерьмом самое место. — Парни не унималась. Один обогнал Бертрана и заступил дорогу.       — Отчего ж не поговорить с тварью Божьей, если других сто́ящих собеседников рядом нет? И я не ослышался, брат? Это ты насельников нашей обители сейчас дерьмом назвал? — Паскудное злоязычие, отточенное за годы тихой войны с де Пейро, возникло как по мановению руки.       Парни синхронно стиснули кулаки и рыкнули. Ну-ну. Порычите, Бертрану-то ниже падать уже некуда. Эх, в его положении помолчать бы! Чай, не в Тампле и без пяти минут рыцарь…       — Слышь, ты, урод! Извиняйся!       Бертран повёл плечами — ему остро не хватало оружия на поясе. Выдернуть из ножен отсутствующий меч ужас как хотелось. Сердце стукнуло и всё быстрее погнало по жилам разгорающуюся кровь.       — Пшёл с дороги, — с угрозой процедил Бертран.        Наверное, измотанный, пропотевший от тяжелой работы чернец с помойной бадьëй в руках, высокомерно бросающий оскорбительные фразы, смотрелся дико, но Бертрану было как-то всë равно. Один раз опустившиеся на плечи плащ и должность так и остались незримо лежать на них. Поднявшая голову ярость уже вовсю ревела и бушевала внутри. Все эти дни ей не хватало самой малости, чтобы полыхнуть, и два зарвавшихся сопляка с успехом в этом помогли.       Парни опешили, но с дороги не отошли.       — Ну! — Бертран пошёл напролом.       — Тебе мало, что ли? Сюда загнали, можно и дальше — к цистерцианцам в камеры, например. — Один из парней всё ещё угрожал, но как-то неуверенно, по инерции.        А Бертрану стало совершенно и абсолютно легко. Он вдруг осознал простой факт, который имели в виду все окружавшие его, но он сам до сего момента не осознавал: ему никто ничего не сделает. Никто. Ничего. Просто потому что он действительно сын Магистра. И как бы Магистр на сына ни гневался, никому другому обидеть его не позволит. Бертран ухмыльнулся самой гнусной гуговской улыбкой, какую только смог изобразить:       — Как сюда загнали, так и обратно вернут. Это наши отношения в верхушке Ордена, а вот тебе бы, щенок, научиться думать, на кого ты тявкаешь.       Склонил голову, быстро просчитывая в уме варианты, как наказать и не быть наказанным самому, потом оглядел с макушки до пят побагровевшего от возмущения парня и медленно, лениво протянул:       — Интересно, а мечом ты так же хорошо машешь, как языком, бра-а-ат?       — Да я тебя размажу! — не подвëл тот.       Ай, молодец!       — Ну и хорошо, — буднично кивнул Бертран, словно не они тут только что чуть не передавили друг друга голыми руками. — Завтра после заутрени жду тебя на тренировочной площадке. И подпевалу прихвати, хочу обоим дать по шее.       Отодвинул задиру с дороги и спокойно пошагал по своим делам.       …Разумеется, Бертран не употел в тренировочном бою. После Гуго практически любой соперник не представлял проблемы, а уж спесивые восемнадцатилетние мальчишки, даже нападая одновременно, раз за разом лишались оружия и падали на землю. Когда они, тихо подвывая, потирая зашибленные руки и ноги, кулями повалились в пятый раз, Бертран убрал оружие, издевательски учтиво склонил голову и покинул площадку. Всё так же молча.       Весь день его сопровождало какое-то озадаченное молчание и внимательные взгляды насельников (полюбопытствовать на тренировочный бой пришли несколько человек), а вечером на пороге его кельи топтались и тяжело вздыхали оба молодых монаха. Бертран удовлетворённо оглядел их: синяки на пол-лица и — он постарался! — куча ссадин под одеждой. Ходить наверняка очень больно: помнится, первые полгода в услужении у Гуго Бертран сам себе напоминал хорошо отбитый кусок мяса. И чего припёрлись? Сказать, какая он сволочь, что не предупредил о своём уровне? Сволочь, да. Практически избиение младенцев получилось. Так с кем поведёшься.       — Мессер, — пробубнил один, глядя в пол. — Мы приносим свои искренние извинения. Простите, что посмели оскорбить вас.       О как. Бертран удивлённо хмыкнул.       — Прощаю.       Парни быстро переглянулись.       — Мессер, я брат Вальтен, а это брат Леон. Мессер, окажите честь, научите… Мы словно вчера мечи в руки взяли.       — Я не могу, — пожал плечами Бертран. — У меня послушания от рассвета до заката.       — Мы… Мы поговорили с командором. И он видел утром… — Вальтен смутился. — Видел, как вы нас валяли обоих по площадке, не напрягаясь. Он согласился, что Орден всё-таки в первую голову не ткани производит, а воинов отправляет на Восток. Он позволил. Завтра и впредь вам будут давать лёгкие послушания, чтобы у вас было время нас учить. Не откажите, мессер.       Бертран согласно кивнул и одарённый двумя радостными улыбками в задумчивости отправился спать.       Насколько тяжело ему было эти месяцы, Бертран осознал, только когда наладились отношения с местными храмовниками. Просто улыбки и кивки от Вальтена и Леона на утренней молитве делали день не таким свинцовым. Да и остальная братия постепенно перестала прожигать его неприязненными взглядами. Может, восторженные почитатели его воинского таланта замолвили словечко, а может, прошло время и к Бертрану привыкли.       Даже несгибаемый командор Климент смягчился. Как-то он застал Бертрана, в одиночестве сражающегося с уляпанным жиром полом в трапезной. Долго наблюдал за пыхтящим монахом, потом кашлянул. Бертран, считавший, что рядом никого нет, и вполголоса повторявший самые любимые фразы Эсташа, подскочил, вытянулся и скис, припоминая, какими словами он только что обозвал особо зловредное пятно. Командор пытливо рассматривал его.       — Да, богатство твоей речи, драгоценный брат, сделает честь завсегдатаям самых гнусных кабаков.       — Или храмовникам, побывавшим в самом пекле Палестины, — буркнул Бертран.       — О, а ты можешь себя причислить к героям?       — Нет, увы, мне нечем хвастаться. Я не рисковал жизнью, мессер.       — Храмовникам вообще не к лицу хвастаться. А скажи-ка мне, драгоценный брат… — Командор задумался. — Глупо слать такие вопросы в Париж, а Вальтену с Леоном я не верю — они юны, восторженны и готовы принимать желаемое за действительное. Однако же то, что я вижу перед собой, и то, что написано в письме, несколько… скажем так, расходится. Поэтому скажи мне сам: ты заслужил наказание или?..       Бертран вскинулся, открыл рот… и со вздохом качнул головой:       — Заслужил. С лихвой.       Командор задумчиво кивнул.       — Заслужил, значит… Тогда продолжай смиренно нести свой крест, коль знаешь, за что.       — Вы и так облегчили моё существование. Разве так можно? Вам приказано ставить меня на самые тяжёлые работы, а я теперь всё больше учу, чем… — Бертран кивнул на тряпку в руках.       — Не знаю. Как по мне, то воспитание молодых дубков — самая тяжёлая работа, — пожал плечами командор и счёл разговор оконченным.       Миновала весна, закончилось лето, да и осень уже похвасталась всеми своими погожими деньками. Октябрьские утра кутались в туманы, забирались ледяными языками под одежду. Вот-вот заплачет осень холодными дождями, заведёт унылые завывания и уступит место зиме. Бертран никогда не ждал холодов с таким нетерпением — скоро, совсем скоро он вернёт себе белый плащ. Каких-то четыре месяца, совсем немного осталось потерпеть. Четыре месяца и один день. Бертран всё так же подолгу не мог уснуть, но теперь это была спокойная мечтательность. А там и следующий год пролетит. Возможно, Магистр смягчится и вернёт Бертрана в Тампль раньше, чем истекут три года. И Бертран вновь пройдётся по знакомым улицам, поднимет взгляд к головокружительной красоте сводов Собора Богоматери, вновь увидится с Робером, Жаном и прочими. Люсиан, поди, станет к тому времени взрослым и солидным. А у отца, наверное, добавится седины в и без того наполовину белой бороде. И только Гуго как был козлищем, так им и останется! Доходя до этого места в своих мечтаниях, Бертран начинал сжимать кулаки и злиться. Потом переворачивался на бок, успокаивался и принимался размышлять о Жослене, а следом — о политике. Увы, ни источников информации, ни сведущих людей в маленьком сельском командорстве не оказалось. И Бертран, оставшийся на многие месяцы в блаженном неведении, понемногу убедил себя, что всё хорошо. Все проблемы благополучно разрешились, все неприятности Ордена остались позади. Старшие братья Ордена — столько знающие, умудрённые опытом и умением вести политические битвы — всё уже благополучно разрешили.       День катастрофы ничем не отличался от других — такой же будничный и тёплый осенний день. Бертран, Вальтен и Леон расположились во дворе на широкой лавке, предусмотрительно поставленной у стены для отдыха вилланов, приезжающих в командорство сдавать шерсть, и прочих посетителей. Бертран отдыхал после работ, щурясь на солнышко и тихо улыбаясь сам себе — ещё один день приблизил его к Парижу. Леон рассказывал какую-то местную побасëнку, Вальтен смеялся и поддакивал, вставляя уточнения, и чистил оружие. Себе и Бертрану. Последнее время Бертран находил всё больше плюсов в наличии поклонников — смотрящие ему в рот, ловящие каждое слово парни приятно грели самолюбие. Бертран только надеялся, что в своё время сам он на Гуго так не смотрел.       — …В другом замке жил сир Галевин Злонравный с отцом, матерью, братом, сестрой и целой шайкой разбойников. Это были лихие люди, поверьте мне, великие мастера по части разбоя, грабежа, убийств, так что лучше было не попадаться им на глаза. О…       Леон вдруг замолчал.       — Ну. А дальше?       Леон не ответил, вглядываясь в дорогу за открытыми настежь воротами.       — Всадник. Интересно, кто? Не храмовник, один едет.       — И чего это он несётся сломя голову? — спросил Вальтен, тоже всматриваясь в приближающегося торопыгу.       Потом удивлённо пожал плечами, отложил в сторону прави́льный камень и поднялся:       — Да это же Барт, братишка мой. Что он тут делает?       Во двор влетел верховой в одеждах городской охраны.       — Случилось что-то. — Вальтен поменялся в лице, разглядев взмыленного коня и усталого, запылëнного пришельца. — Барт, я тут. Что?       Парень нашёл глазами Вальтена, спрыгнул с коня, оттащил брата в сторону и что-то быстро ему зашептал. Лицо Вальтена с каждым словом вытягивалось всё больше, потом он дико глянул на Бертрана, схватил брата за руку и потащил в дом.       — Вальтен, я не могу задерживаться, надо скорей вернуться, пока не заметили, что меня нет, — заспорил парень, упираясь.       — Командору повторишь и уедешь, — ответил Вальтен, буквально волоча его за собой. — Быстрей.       Бертран с Леоном переглянулись и тоже потянулись к дому.       Через несколько минут брат Вальтена таким же быстрым шагом спустился во двор. Следом шёл Вальтен и скороговоркой наставлял:       — В город напрямик не возвращайся, спешься за милю, коня шагом проведи, чтоб обсох. Да не через главные ворота иди, сверни на старую дорогу. Там к родителям аккурат выедешь, у них заночуй. Если что, они скажут, что гостил, не отлучался.       Барт пренебрежительно отмахнулся:       — Не учи учёного. Я ещё вчера к сестре гостить уехал. Всё. Береги себя. — Он на мгновение приостановился, крепко обнял храмовника, вскочил на коня и, торопливо стукнув его каблуками в бока, рысью выехал со двора.       Бертран открыл было рот спросить, что за сцену они только что видели, но не успел. Над головой бумкнул колокол, созывая на капитул.       — Да что происходит?! Вальтен?       Насельники, ввиду вечернего времени окончившие свои дневные хлопоты и предвкушавшие ужин, недоумённо переглядываясь и пожимая плечами, потянулись в зал собраний.       — Все здесь? — Командор Климент, бледный и собранный, обвёл глазами лавки. — Хорошо. Вернее, ничего хорошего. В городе королевский прево с отрядом солдат. Большим. Раза в три больше, чем нас. Завтра рано утром они выдвигаются сюда. Приказ — арестовать всех братьев Дома.