Рыцарь Храма Соломона

      Дни шли, а скандала всё не случалось. Везучий Тибо провернул, видимо, старый как мир фокус: оставил приметную вещь настолько на виду, что её никто не видел в упор. Хотя, возможно, дело было в том, что к правящей чете прибыли на Пасху армянские родственники Изабеллы и дворец был полон посторонних людей, а прислуга третий месяц сбивалась с ног, угождая гостям из Киликии. Но время шло к Пятидесятнице, и долгий родственный визит подходил к концу, везение в любой момент могло закончиться, поэтому, как бы ни хотелось Эсташу забыть о проблеме, решать её было нужно.       Для своей авантюры Эсташ выбрал дни отъезда высоких гостей, когда суета достигла апогея, а слуги носились из покоев в покои как ужаленные.       Эсташ подробно расспросил Тибо о потайном ходе, начертил его, несколько раз прогулялся поблизости, потрепался со слугами, пытаясь хотя бы снаружи незаметно определить где что.       Эсташ посовещался с Андреасом, и они на пару решили, что Тибо в момент возвращения кольца надо быть подальше от дворца и на людях. Поэтому Тибо во всеуслышание объявил, что на пару дней уезжает домой повидаться с приболевшей матерью, и отбыл. Говнюк. Нагадил и в кусты. «Спаси меня, Эрванд!» Тьфу! Но богатый, это да: Эсташ не постеснялся приодеться за счёт батюшки Тибо, и это сейчас было очень кстати.       Повздыхал, похлопал себя по бокам, выискивая любую, могущую вывалиться в неподходящий момент мелочь, понаклонялся, попрыгал — отлично сшитый костюм не жал, не давил, не натягивался, ремни и сапоги мягчайшей кожи не скрипели, тончайшей ковки кольчуга не шуршала, не брякали пряжки.       Вдалеке ударил колокол. Пора.       Дойдя быстрым шагом до той части замка, где располагались покои семьи регента, Эсташ, придав себе деловой вид, попросил стражу провести его до покоев Костандина или позвать кого-то из прислуги.       — Господин Тибо уехал, просил передать письмо. Вот. Может, сами передадите? — Эсташ выудил из-за пазухи бумагу.       Письмо Тибо действительно писал, а вот то, что писал он малозначительную ерунду по просьбе самого Эсташа — в качестве предлога для визита, стражникам было знать необязательно.       По правилам, Эсташа не должны были пускать одного, полагалось вызвать слугу из верхних покоев или сопроводить посетителя самим. Вот только Эсташ точно знал, что весь караул сегодня поголовно страдал от чудовищного похмелья и взбираться к самой вершине замка, на бог знает сколько ступенек, для них было ужасом ужасным. План был прост в своей хамской наглости, основывался на некоторой созерцательности и безалаберности местных, но другого у Эсташа не было. Ну же, ну! Один из караульных мученически посмотрел на него и махнул рукой.       — Эрванд, иди сам. Всё равно там никого сейчас нет, все ушли в церковь к обедне.       Эсташ кивнул и скорым шагом углубился в переплетение лестниц и коридоров. Дошёл до покоев Костандина, поприветствовал вторую пару караула у дверей, объяснил, чего хочет, и был допущен в комнаты. Нет, всё же удивительное разгильдяйство! Ну и что, что он личный телохранитель одного из миньонов Костандина и в компании с караульными выпил вчера семь кувшинов вина за благополучное отбытие высоких гостей…       Отдал письмо камерарию Костандина, следившему за парой слуг, возившихся в гардеробной, перебросился с ним парой фраз, поклонился.       — Не беспокойтесь, сам вернусь.       И вразвалку направился на выход. Камерарий кивнул и вернулся к прерванным делам.       Сообразить, где именно под богатыми драпировками скрывается потайной ход, было делом нескольких мгновений — у Тибо он выспросил всё до шага и, с облегчением поняв, что его и не собираются сопровождать до нижнего поста, стукнул дверью, отскочил назад и шагнул за драпировку. Замер, выжидая. Но камерарий, что-то тихо объяснявший прислуге, похоже, уже забыл о посетителе.       Эсташ тихо и длинно выдохнул. Так. Это получилось. Развернулся и бесшумно, почти на цыпочках, направился к покоям регента.       Вывалился, как и рассказывал Тибо, в просторной комнате с камином. А вот и статуя. Эсташ, воровато оглядываясь, содрал с каменного пальца кольцо. И как напялил? Сунул злосчастный перстень поглубже и уже собрался в обратный путь, как в дальних покоях стукнулась створка, раздались и стали стремительно приближаться чьи-то голоса — нырнуть в спасительный ход Эсташ уже не успевал.       От ужаса его словно кипятком окатило. Он сделал шаг вперёд, прянул назад, заметался, судорожно соображая, в какую щель забиться. Голоса звучали всё ближе. Трижды прокляв непоседливую задницу благородного барона де Бриенна (и все остальные части его светлейшего тела), Эсташ в отчаянии нырнул за постамент проклятой статуи, вжался в камень и как мог укрылся куском расшитой ткани, которая красивыми пурпурными волнами ниспадала с плеч каменного воина, символизируя плащ, а ниже переходила в драпировку постамента.       Маскировка не выдерживала никакой критики, и Эсташ горячо молился, чтобы собеседники не дошли до этого угла, а если дошли — не бросали бы на статую даже мимолётного взгляда.       Голоса, по закону подлости, приблизились. Регент со своим собеседником умудрился встать почти над головой скорчившегося Эсташа. Эсташ, кажется, перестал дышать и от ужаса зажмурился. Разговаривали на греческом. Амори отрывисто отвечал, его же собеседник на чём-то настаивал. Регент сердился, а его собеседник словами будто плитой придавливал. Голоса погремели над головой и чуть отдалились, Эсташ осторожно выдохнул и приоткрыл глаз — с кем там Амори собачится? Голос какой-то знакомый.       С регентом в покоях находились двое: позади собеседников почтительно застыл паж, а над регентом совсем непочтительно нависал рыцарь в чёрных одеяниях Госпиталя. Собеседники прошли мимо статуи и сейчас стояли спиной к воришке. Эсташ открыл глаза пошире. Ба, да это же командор госпитальеров из монастыря, где Эсташ три недели наедал бока! Жаль, непонятно, о чём говорят! Чем госпитальер недоволен? Явно недоволен — вон как раздражённо крутит в пальцах чётки.       Следующие полчаса Эсташ мысленно уговаривал болтунов завершить разговор — неудобно поджатая нога зверски болела и даже простреливала судорогами.       Наконец командор Госпиталя коротко дёрнул подбородком в прощальном поклоне и, чеканя шаг, покинул своего венценосного собеседника. Регент раздражённо выдохнул, что-то сказал пажу, немного постоял, закрыв глаза и сжав переносицу пальцами, и тоже удалился. Эсташ с тихим стоном вытянул сведённую судорогой ногу и облегчённо вздохнул. Пора было сматываться.       Он прислушался — нет ли поблизости каких посторонних звуков, выдающих чужое присутствие, покинул своё укрытие и в несколько прыжков достиг спасительного тайного хода. Сполз по прохладной стене, вытер со лба капли, с удивлением понимая, что и рубаха на спине насквозь мокрая от пота. Вот это перетрусил! Однако рассиживаться было некогда, необходимо было выйти незаметно ещё и из донжона.       Вернувшись по потайному ходу к покоям Костандина, Эсташ пару секунд послушал тишину — покои были совершенно пусты, даже мелкой прислуги не шныряло. Удачно.       В коридор он вышел уже уверенно и, миновав его, зашагал вниз по ступеням широким спокойным шагом человека с чистой совестью. Да, был у Костандина, да, отдавал письмо. Что так долго? Да не так и много времени заняли все приключения. Может, с прислугой болтал. Личный телохранитель барона де Бриенна был «своим парнем» и вообще человеком компанейским.       После десятой ступени Эсташ подумал, что как-то уж слишком ему везёт: навстречу не попалось ни единой души. Он покрутил головой. Где все? Вряд слуги поголовно бросили работу, чтобы пойти в церковь с господами, столько дел с проводами гостей. Но ни в одном из коридоров, ни на узкой лестнице не было ни челяди, ни воинов — тихо и пустынно. Эсташ пожал плечами и продолжил путь вниз.       Внезапно на ступенях перед ним что-то блеснуло. Эсташ наклонился, подобрал дорогие даже на вид чётки — из зелёного камня с прожилками, оправленного в серебро. Красивые. Госпитальер всё перебирал их в пальцах, пока с Амори разговаривал. Эсташ покрутил вещицу, убрал за пазуху и двинулся дальше — надо будет отдать капитану караула, пускай они владельцу возвращают.       Миновав очередной виток лестницы, Эсташ даже не сразу понял, что́ увидел: яркие шелка одежды нелепо раскинулись по каменным ступеням. И первая, совершенно глупая мысль была про то, что господин Амори испачкается о ступени. Эсташ склонился над регентом, протянул руку помочь… И понял, что же видят его глаза. Из-под ничком лежащего тела по серому камню расплывалось алое пятно. Эсташ вдохнул железистый запах, который нельзя было перепутать ни с чем, резко, потрясённо выдохнул, в ужасе попятился и застыл. В голове стало пусто-пусто. Мысли — одурелые, безумные — метались в черепной коробке, пока он столбом стоял над телом регента Кипра и смотрел, как всё шире расползается лужа крови. Госпитальер был последним собеседником, а слуг при регенте отчего-то не было, лишь один паж. И стражи нет. А где Изабелла и дети?! Резня ведь может начаться! И тут же пришло в голову, что Тибо — удивительно везучий сукин сын, вот уже сутки как благополучно сидит в отчем доме. Зачем-то вспомнился список недавно казнённых мятежных баронов и их озлобленных родственников, следом — размеры податей, сдираемых с госпитальеров. Собственно, это был вопрос времени. Генриха-то Амори не убил, восстанавливать будут?       Шум вдалеке заставил его очнуться. Ох ты, Господи! Да нашёл же где размышлять!       Эсташ парой диких прыжков взлетел обратно вверх по лестнице, нырнул в только что оставленные покои и кинулся в тайный проход. Представил, как тут его и обнаружат. Эсташу откровенно сплохело. Да никогда в жизни никто не поверит, что он тут оказался чисто случайно! Хоть в окно выбрасывайся! Окно… Когда он только обдумывал, как достать перстень, мысль забраться по внешней стене по лианам и неровностям кладки была отброшена как безумная, смертельно опасная, да и попросту невозможная: эта сторона замка выходила на крутой обрыв, почти пропасть.       Эсташ высунулся по пояс, надеясь увидеть хоть что-то, за что можно было бы зацепиться. Шум в коридорах нарастал.       Эсташ загнанно взвыл, выругался и перевалился за окно, перекидывая вес с руки, вцепившейся в уступ окна, на руку, дотянувшуюся до одной из многочисленных веток дикого винограда, густо оплетавших стену. Растение это имелось здесь в большом изобилии, было на удивление живучим и прекрасно росло даже на голых камнях, неудержимо устремляясь вверх по любой вертикальной опоре. Лоза чуть растянулась под весом, скрипнула. Хотя среди ветвей было немало хорошо одревесневших, толщиной в детскую, а то и недетскую руку, доверия они не вызывали. Если сейчас лоза оборвётся… то в допросную Эсташ всё равно не попадёт, потому что кусок мяса, который от него останется, допросить смогут лишь некроманты.       Лиана потрескивала, но держала, грудная клетка ходила ходуном, истерически пытаясь надышаться, сердце тугим комом колотилось в горле. Эсташ трудно сглотнул, облизнул шершавые губы и заставил себя разжать пальцы одной руки и передвинуть их ниже. Медленно. Ещё медленнее. Спешить некуда. Вот вообще некуда. Хорошо, стена не на внутренний двор выходит, а на обрыв. А то поднимет кто-нибудь глаза, а он тут висит. Медленно. Уступ хороший, ногу на него. Вот так. Носком другой — в щель. Хорошо. Перехватываем второй рукой. Отлично.       Время замерло. Где-то далеко лежал убитый регент Кипра, бегали слуги, сбивалась с ног охрана. А здесь и сейчас была нагретая солнцем стена, жёсткие и гладкие, скользящие под рукой ветки, мелкие букашки, бестрепетно снующие перед глазами. А чего им бояться — невесомые, не то что Эсташева туша. Солнце немилосердно жгло спину, крупные капли едкого пота скатывались со лба, чтобы, задержавшись немного на кончике носа, упасть вниз, туда, куда Эсташ боялся даже глянуть. Несколько раз он чуть не сорвался: один раз лиана начала отходить от стены, другой раз посыпались мелкие камушки из-под ноги, и Эсташ повис на руках, заново ища точку опоры. И ничего больше не было. Лишь выбеленные солнцем стены да молитвы, судорожными вздохами слетавшие с пересохших губ.       Сколько прошло времени, прежде чем он коснулся носками земли, Эсташ не знал. Медленно опустился к подножию стены, все ещё не в силах от неё оторваться, крепко вжимаясь в камень, словно в попытке с ним слиться, и понимая, что на ноги сейчас не встанет — так они тряслись.       Он позволил себе немного полежать под стеной, с упоением ощущая под собой твёрдую землю, потом встал, отряхнулся и двинулся прочь перебежками, стараясь скрыться от возможного взгляда. Негостеприимную Никосию надо было покидать.