Рыцарь Храма Соломона

      (Лето 1312 года, крепость где-то на границе Франции и Арагона)       В зале было сумрачно. То ли от недостатка факелов, то ли от выражения лиц присутствующих. Жерар де Вилье встал, обвёл собрание взглядом.       — Ну что, сеньоры, на чужой земле и в чужих владениях мы подводим неутешительные итоги. Наш орден официально упразднён Святым престолом как запятнавший своё доброе имя многочисленными прегрешениями братии. Всё имущество официально передано иоаннитам. Правда, казны они не увидят как своих ушей, но нам в том радости мало: вся казна досталась короне в качестве судебных издержек.       — Видимо, дыбы для дознания отливались из серебра, а дрова, на которых жгли братьев, были алмазными, — глухо проворчал сидящий в первом ряду рыцарь.       Де Вилье кивнул.       — Аппетиты короны поражают воображение. И это ещё не конец. Во Вьенне, наряду с объявлением о роспуске ордена, папа Климент провозгласил новый крестовый поход, и наш брат, — поклон в сторону скромно сидящего в стороне Жослена, — утверждает, что перед этим они обязательно устроят судилище над высокопоставленными сановниками Ордена. Магистра и великих бальи и не подумали освободить. Так что нам ещё жить в ожидании позора.       — Зачем? — хмуро спросил другой рыцарь. — Признательные показания у них есть. Ещё со времён Шинона. Что ещё надо? Мало нас в грязи изваляли?       — Выходит, мало. Шинонским документам * они хода не дадут, но Мариньи перестарался, и после расправы над братьями в Париже люди стали шептаться, что казнили невиновных. Поэтому перед очередными сборами на крестовый поход Филиппу надо поставить точку, ведь много лет Жак де Моле единственный радел за поход. Палач не может подхватить знамя жертвы, королю надо хотя бы на бумаге стать справедливым карателем гнусного еретика. Иначе у народа Франции могут возникнуть вопросы.       Рыцарь, задававший вопрос, плюнул и с ожесточением выкрикнул:       — Что нам проку в жалости черни? Что нам толку в молчаливом сочувствии знати? Никто не возразил королю! Никто! На Вьеннском соборе один-единственный теолог Парижского университета осмелился возражать и требовать справедливости для нас. Ну, его быстро заткнули.       Жерар утомлённо вздохнул.       — Пьер. Какая справедливость? А что же твои родственники? Безмолвствуют?       Рыцарь отвёл глаза.       — Вот и остальные так же. Чего мы можем требовать от других, когда даже наши братья из других стран, благополучно избежавшие этой беды, не решились бороться за Орден? — Помолчал, обвёл глазами зал. — Здесь присутствуют только командоры земель Франции, Неаполя и Флоренции. Остальные предпочли решить вопрос мирно. Многие из наших братьев уже стали иоаннитами, тевтонцами, братьями Ордена Христа, Ордена Калатравы и так далее. В Англии все, кроме их несчастного магистра и ещё пары человек, раскаялись, выпущены на свободу и вольны поступать, как им заблагорассудится. Ну, не мне вам рассказывать, сами знаете. Здесь только мы, оставшиеся теми, кем и были — Бедными воинами Христа и Храма Соломона. И наши с вами нужды просты и приземлённы: пора окончательно покидать Францию. Поэтому давайте попусту не сотрясать воздух. Будем уводить людей группами по два-три человека, не привлекая внимания. Прошу командоров земель проследить, чтобы те командорства, которые нами до сих пор тайно использовались, были освобождены в ближайшее время. Исполнители со стороны Госпиталя не все посвящены в тонкости взаимоотношений орденов на данный момент и будут удивлены, обнаружив, что старые хозяева продолжают пользоваться их собственностью. Возможны инциденты. Нам дали два месяца.       Сидевший в отдалении де ла Фоли скривился:       — Два месяца на то, чтобы убраться?       Жерар косо глянул на бывшего друга.       — Да, Рено, на то, чтобы убраться. Чему ты удивляешься? Тут впору удивляться, что до сих пор нас терпят и не сдали инквизиции. Но нам ясно было сказано, что после вступления в права закрывать глаза на наши шалости иоанниты не станут. Будут выбивать со своих земель как разбойников. Кто-нибудь хочет столкнуться с вооружёнными разъездами? Брат Жослен два месяца назад попросил составить списки. У всех всё готово? Людям всё разъяснено?       Рено снова покачал головой.       — А если люди не согласны с распределением? У меня тоже многие избегшие арестов хотели бы перейти в Госпиталь.       — До сей поры командоры Госпиталя брали беглых по дружбе, на свой страх и риск. Официально к ним могут перейти только те, кто был под следствием и кому даровано прощение и отпущение грехов. Беглых Госпиталь не принимал и не принимает. Ровно так же беглым не положен пансион на тот случай, если они решили остаться мирянами и уже женились.       — Люди будут недовольны.       — Люди могут пойти и сдаться инквизиции. Повисеть на дыбе, погреть ноги у огня, посочинять сказки про Бафомета, а потом — если останутся живы! — смело направляться к иоаннитам за пенсионом, — резко ответил молчавший до этих пор Жослен и встал на ноги. — Стыдоба какая! Вышедшие из застенков через одного тяжело больны и нуждаются в покое и уходе! Вы положенным им деньгам завидуете?! Взрослые мужи, что за базар вы развели? Тут не Собор. Мы дела будем делать? Итак. Всех, кто вне закона, мы уводим из Франции. У вас должно быть с собой три списка: тех, кто примирился с церковью и желает либо перейти в орден иоаннитов, либо жить в миру и получать от них содержание, — с этими проще всего; тех, кто живёт под чужим именем; и, наконец, список тех братьев, которые должны немедленно покинуть Францию. Все готовы? Хорошо. Люди из третьего списка каждые три дня должны подходить к трактиру «Хромой пастух», что на площади Менял в Лионе, говорить, что пришли от Жака, и спрашивать работу. Оттуда их будут препровождать в тайное место, где будет своего рода накопитель. Когда все будут в сборе — их поведут в новое сердце Ордена. Путь тяжёлый и долгий, через горы. Каждый здоровый мужчина должен понимать, что ему придётся помогать на горных тропах более слабым.       — А зачем так сложно? И почему сначала в Лион? Он, между прочим, уже с весны попадает под юрисдикцию Филиппа.       — Только. Только с весны. Город большой, шумный, не законопослушный. В таком раствориться — проще простого. А почему в два этапа собираем? Потому, что в случае поимки любого из вас или ваших людей вы никого не сможете сдать. Поймают трёх-четырёх человек, а не несколько сотен.       Жослен ещё долго отвечал на расспросы. Наконец рыцари стали расходиться. Жослен нашёл глазами Ноэля.       — Командор, задержитесь. Надо побеседовать с глазу на глаз.       Когда помещение опустело, Ноэль приблизился к Жослену.       — О чём вы хотели поговорить?       — Давайте присядем вон на ту дальнюю скамью. Разговор непростой.       Мужчины расположились в углу за колонной, где не могло случиться лишних ушей. Ноэль вопросительно приподнял брови, но Жослен молчал, хмурился и о чём-то размышлял.       — Брат?       Жослен потёр лицо руками, резко выдохнул.       — Мне нужно непредвзятое мнение о Лавочнике. Он замещал вас полгода, как он справился с вашими обязанностями?       Ноэль помедлил.       — Справился на удивление неплохо, хотя у меня были сомнения. А что касается характеристики… Во-первых, я буду предвзят. Я знаю, кто он. Во-вторых, мне надо знать, для чего я даю характеристику.       — Мы все предвзяты в какой-то мере. Поэтому мне и нужны вы — вы видели его и совсем юным, и уже взрослым. Вашим суждениям я доверяю. А для чего… Достоин ли он занять место высшего сановника Ордена? Он сможет повести за собой людей?       Ноэль задумался.       — Он, несомненно, достоин быть храмовником, что же касается сана великого бальи… В мирное время я не колеблясь ответил бы утвердительно, хотя он непозволительно молод для должности такого уровня. Вы не торопитесь с назначениями?       — Видите ли, брат… У меня почти не из кого выбирать. Нас катастрофически мало. Да, у нас всё ещё много простых воинов, а вот рыцарей… Рыцарей почти нет. И времени тоже нет. К тому же достойные и умудрённые годами у нас уже были. Что из этого вышло? Сейчас высшими сановниками должны быть люди не просто достойные — самые лучшие. Мне надо знать, не совершаю ли я фатальную ошибку, не приписываю ли Бертрану качеств, которых у него нет.       — Хм… Бертран — ценный человек, и что особенно важно — не закостеневший в суждениях. Могу сказать, что между мальчишкой-торговцем, вступившим в орден семнадцать лет назад, и мужчиной, являющимся сейчас моей правой рукой, — пропасть. Если честно, я не думал, что можно так перековать человека. Жаль, что магистр успел сделать его бароном, но не успел — рыцарем. Заслужил.       Жослен кивнул.       — Заслужил. Давно. Пока другие бежали из Франции, он напролом шёл обратно. Подвиг посерьёзнее турнирных боёв. И, что немаловажно, судьба отсыпала ему с избытком изворотливости и удачливости, что по нынешним временам, пожалуй, ценнее храбрости. Тридцать три года… Засиделся он без рыцарского звания. Поэтому я прошу вас по возвращении в ваши земли оказать барону эту честь.       Ноэль чуть помедлил и кивнул, соглашаясь:       — Ну что ж… Я его в орден принимал, мне и в рыцари посвящать. Благодарю за столь лестное предложение. Единственно, хотел спросить… Жослен, вы человек сугубо прагматичный и далёкий от романтики. Зачем вам его рыцарский статус именно сейчас? Разве до того?       — До того. Чтобы никто не мог его попрекнуть незаконно носимым метафорическим белым плащом.       — Да какой плащ? Не те времена…             — Не те, гораздо хуже. Видите ли, Ноэль… Я чудовищно просчитался. Я не принял во внимание, как губительно для организации отсутствие дисциплины. Вы сегодня могли наблюдать, какой базар устроили из обычного военного совета. И это командоры Домов! Что говорить о рядовых членах братства? С такими дела не сделаешь. Я поездил по Франции, посмотрел на людей… Долго и тяжко размышлял. Я не просто так просил в списке наших братьев вне закона к каждому имени присовокупить краткую характеристику. И пришёл к неутешительному выводу. Многие из этих людей представляют для нас опасность. Они в любой момент могут попасться по глупости и погубить всё, что я с таким трудом и риском создавал. Они недисциплинированны, оспаривают приказы, откровенно выказывают излишнюю браваду или, наоборот, трусость, лень и прочие пороки. Такое было сто лет назад, когда в отсутствие достойных воинов в орден стали принимать преступников. Тогда смогли справиться с разнузданностью жесточайшими дисциплинарными мерами. У меня такой возможности нет, а люди эти мне очень нужны, очень! Потому что герой и преступник — две стороны одной медали. Это люди, мыслящие необычно, вольные, азартные и рисковые. Но им надо напомнить, что они храмовники. Поэтому будет испытание. Для них всех. И для их будущего предводителя. Самых чёрных овец нашего стада на пути через перевал возглавит он. Разумеется, с проводником. Но проводник поведёт их самой сложной и опасной дорогой. Там, среди обвалов и пропастей, с нехваткой провизии и другими лишениями, вскроются все. Либо Лавочник сумеет из того стада, что несколько лет пряталось по углам да бегало по лесам, заново сделать храмовников, либо проводник бросит их на половине дороги и они затеряются в горах. Осень близится, горы в это время гибельны. На ту сторону перевала должно выйти войско. С новым Маршалом во главе.       Ноэль потрясённо молчал какое-то время. Потом прочистил горло.       — Вы страшный человек, Жослен. Как я могу отправить к вам своих людей, даже самых непутёвых, зная, что их ждёт?       — Потому я и спрашиваю вас. Ответьте мне ещё раз. По плечу ли барону ноша?

***

      — Я, барон Бертран де Латр, перед лицом благородных рыцарей Ордена Храма принимаю высокое звание. Клянусь не замарать его недостойными поступками. Посвящаю своё тело и свою душу, свою жизнь и свою смерть сражению с Тьмой и теми, кто служит ей. Клянусь быть верным своему Ордену и беспощадным к его врагам. Если я нарушу эту клятву, пусть настигнет меня возмездие моих братьев. Да будет Господь свидетелем моим словам.       На плечо всей тяжестью лёг и тут же поднялся боевой меч.       — Встань, рыцарь.       Бертран поднялся с колен, с поклоном принял меч — дорогой, вышедший из-под руки известного мастера. Из каких схронов достал его командор, осталось загадкой. Бертран подозревал, что это был меч из личных оружейных семейства де Фуа, и пребывал в некотором смущении от такого шикарного подарка. У него был хороший меч, надёжный, удобный, но этот — лёгкий и увесистый одновременно, удобно ложащийся в ладонь, становящийся словно продолжением руки, — был просто ожившей сказкой. О его вероятной стоимости Бертран боялся даже думать.       Он с восхищением качнул оружие на вытянутых руках, убрал в ножны и обнялся с командором.       — Не знаю, как вас благодарить, мессер.       — Заслужил. Пусть служит тебе верно. Ты мне теперь почти что крестник. Поздравляю, Бертран.       Бертран ещё раз склонил голову.       Скромная церемония завершилась. Не о таких читал он в книгах. Посвящающий, посвящаемый, два свидетеля да Эсташ, скромно стоящий чуть в стороне. Вместо часовни — каменный сарай, вместо начищенных до блеска доспехов и белоснежного одеяния с алым крестом — простенькая повседневная одежда.       Тогда, до катастрофы, целую вечность назад, он представлял себе, как это будет. Сияющая огнями часовня, цвет братства, собравшийся для участия в церемонии. Гордость и радость. Поздравления друзей, улыбающийся Робер с его балладами. Кислая морда Гуго, скрытое торжество в глазах отца. Ничего и никого не осталось, а наивные юношеские мечты разметал ветер времени. Но зато совершенно невозможным чудом рядом в момент триумфа очутился живой и здоровый Эсташ. Чудом, о котором Бертран и помыслить не мог в самых смелых своих мечтаниях. Воистину, у Бога нет невозможного...       Бертран вздохнул, тряхнул головой и вернулся к реальности. Командор Ноэль стоял перед ним.       — Когда ты отправляешься?       — Послезавтра. Путь до Лиона неблизкий, лучше взять времени с запасом. Жаль, что уезжаю, бросив дело, — наши с Эсташем поиски Робера так ничего и не дали. Я думаю, может Эсташ продолжит один.       — Ну что ж, не буду отвлекать разговорами от сборов.       Ноэль проводил глазами спину вышедшего Бертрана и негромко сказал:       — Эсташ, останься. У меня к тебе очень серьёзный разговор.       Правды нет в словах, молчи.       Вырвалась из пальцев нить,       Кто остался в дураках — сам дурак.       Если б ведал, что творишь,       Что ты смог бы изменить       В этот миг, когда пошло всё не так.       И кому бы ты сумел       Верить больше, чем себе,       Если сам с собой давно не в ладах?       Из десятка важных дел       Снова выберешь побег       От заведомо дрянного суда.       Не вернуться, не успеть,       Не нарушить тишину,       От предчувствия беды ветер стих.       Ты бы, может, и хотел       Искупить свою вину,       Но не выпустит тебя мир живых.       Что захочешь ты вернуть       Из того, что потерял,       Если даст тебе судьба новый шанс?       Много шума, толку — чуть.       Ты по-крупному играл,       Не осталось козырей про запас.       Те, кто скрасил твои дни       Поровну — добром и злом,       Затаились, жду команды «вперёд»,       Но не ведают они       Как им нынче повезло,       Всё прошло, и это тоже пройдет.       А пока нехитрый быт,       Чай заварен, кошка спит,       Продолжается столетняя блажь…       Жизнь в полоску, как у всех,       И на белой полосе       Ты сумеешь без труда взять реванш.       Наталья Новикова