Идентификация пустоты

      Ничего. Просто ничего. Пустота. Бессонница пустила в ход свои кровожадные ненасытные конечности, расползающиеся жгучими проводами, и, сдавливая, связывает грудную клетку, злорадно перекрывает доступ к кислороду. Дышать всё ещё можно, но тело парализовано, ведь оно доверчиво думает, что спит на физическом уровне. Она капает чем-то ядерно пряным прямо под нос, напоминая о бессмысленности пытаться уйти в отключение, и специально присоединяет датчики нейронов обратно, при их произвольном отпадении от мозга, чтобы глупо пытающийся уснуть постоянно безостановочно думал, размышлял, рассуждал, вспоминал. Ей одиноко. Она до безумия не хочет оставаться одной, поэтому забирает с собой хотя бы его. Эван ворочается, полежав то на одном боку, смотря на поглощённый теменем шкаф, то на другом, прислушиваясь с завистью на преспокойное сопение жены, на животе ему неудобно, а на спине глаза сами собой открываются.       Инсомния стала его похотливой любовницей — они провели столько бездомных ночей вместе, не отрываясь ни на секунду друг от друга. После небольшой разлуки она, видно, страстно соскучилась по нему.       Он тратит всё отданное храпу время на анализ прошедших дней, разительно отличающихся от других, бывавших годами ранее. Его волнует не красочная фабрика по производству несчастных случаев и вымогательству денежных средств на очередной билет, а тот, кто был рядом. И это не сын. Это алая атласная ленточка на шее.       Исходящие заманивающие фибры вычурной симпатии не могут не оставлять пахучую печать на местах, где он касался, даже если речь про нематериальные ощущения. Неужели явившаяся в том осязаемом сновидении прелестная оболочка с незваным тактильным откровением — всё-таки его вытесненное в бессознательном желании? Так работает самовнушение. Мозг не смог бы сгенерировать такую особенную ситуацию, не будь она хоть частично истинной. От чего Солитеру принудительно остаётся раскручивать дальше эту нервотрёпку, только догадываясь о реальном значении. Раз за разом приходя к подводящей черте, получается необъяснимый развод из ярких намеканий. Зачем он думает о нём? Почему, когда бы Эв не закрывает глаза, перед ним встаёт его фигура? По какой причине, открывая рабочий блокнот во время сеансов, разворачивается его практически пустая незаполненная страница, и ему приходится извиняться перед клиентами за своё уплывающее внимание. Так работает самовнушение. У человека с апатией нет эмоций, ему присущи только неразборчивые, прочно слипшиеся с дном вялые чувства, отшкрябывать которые помогает сильный разум, если таковой имеется. А ежели он отсутствует, то на помощь следует позвать специалиста. Но загвоздка лишь в том, что он сам себе психоаналитик, и ступени к основанию его сердца, почти все, до единой, сломаны. И, как итог, психоанализ не имеет свойства ошибаться. Серьёзные домыслы утвердительно хором заключают: это и есть его потаённый конфликт, между собой и собой. Признать такое крайне тяжело. Но так работает самовнушение. Ему нравится Адам. Возможно, опасения не так страшны, ведь он может ему нравиться исключительно как персона, без выходящего за этические рамки романтического контекста.

***

      В очаровательное время, когда, чтобы стать публичной персоной, достаточно родиться обладателем красивой смазливой внешности и напрашиваться в любое захолустное местечко, блеснуть своим, якобы, талантом. Брайан Уайлд, или «Дешёвая версия Дэвида Боуи» — один из таких. Ворвался в заголовки как «очередной разукрашенный полуголый», но на деле же исполнял кавер-версии глэмовских Slade, Элиса Купера, Игги Попа, упомянутого Зигги и, конечно же, Болана, а также и свои незамысловатые тексты, смешивающие в себе одновременно настроение всех групп и певцов. Петь — это не столько про чёткое попадание в правильные ноты, сколько умение преподнести себя на людях. И он прекрасно сумел преисполниться в этом обманывающем плане, так что заказывали его выступления часто те, у кого не хватало деньжищ на нормального формата звезду.       Через несколько дней, по случаю общенародного праздника Хэллоуина, пройдёт закрытая вечеринка богемского сборища, в которое обязательно входит красавица Луиза и её дерзковатый бойфренд Адам. У молодого человека на сегодняшний вечер особенная и важная задача — любой ценой заполучить эту «дешёвку Боуи». Он припёрся в этот захудалый клуб «Преисподня Камден» под конец намеченного выступления, так как шёл он туда один. С собой взял собранные от всех деньги и фотоаппарат — хоть как-то развлечься, может за его снимки и перепадут потом какое-нибудь пенсы. Юноша сфотографировал певца один раз, когда тот, пытаясь ухватить высокие ноты, спустился на колени, драматизируя мелодичную лирику. На плёнке всего тридцать шесть кадров по умолчанию, двадцать из которых он уже истратил, и захламлять дорогую его сердцу игрушку на некую жалкую пародию святых, ну вот совсем не хотелось. Толпу «недооценённого» артиста выдаёт возраст малолетних страшноватых девиц, что пищат, как пустоголовые курицы, когда он отправляет воздушные поцелуи в перерывах между фальшивостью голоса. Издалека Уайлд показался ему весьма привлекательным. Короткостриженный блондин. Блестящая в пайетках изумрудная кофта, обрезанная выше пупка, пурпурные глянцевые лосины и лиловая мишура вокруг шеи. После окончания кровоточащего уши концерта парень прокрался за кулисы, как бы с визитом фотографа и постучал в дверь гримёрки. Ему нужно любой ценой достать личное выступление этого подражателя, так как «золотая молодёжь», что устраивает вечеринку, безнадёжно хотят его самого и его присутствия. Комната не открывалась какое-то время, а как распахнулась, так Адам вошёл в показательный доверительный образ.       — Привет, я твой ярый фанат. Я тебя просто обожаю! Можно щёлкну пару раз?       — Ну давай, заходи, — перед тем, как запустить превосходного актёра, его дотошно оглядели с уложенной головы по одетые в выразительные ботинки ноги. Замок защёлкнули. Всем известно, зачем поклонники приходят уединиться в интимной обстановке к кумирам.       Каморка тесная, беспредельно душная, помимо витающего в густоте приторности аромата Givenchy Gentleman, словно тут где-то разлита пара целых флаконов. Ложный фанат брезгливо сщурился от налетевшего жмыха. Такой же ложный артист вальяжно присел на скромный по размерам кожаный диванчик, продолжая тщательно изучать одетого в лазурный бархатный пиджак, одинакового с ним цвета свободные брюки, коричневый шарф от Dior с янтарным пятнистым орнаментом и висящий на ремешке до низа живота фотоаппарат Leica. Певец то ли до конца не вышел из сценичного неприкасаемого облика, то ли в самом деле был таков по натуре, но создавалось впечатление, что он либо изморён до упадка, либо просто убухан по самое не хочу, из-за расфокусирующихся прикрытых глаз.       — В самом деле фанат? — в жизни у него глубокий убаюкивающий голос.       — Да, — Юноша долго и старательно подбирал соответствующий наряд, но сейчас ему подумалось, что он как-то выдался именно из-за чересчур элегантных тряпок, — ты такой классный.       — А ты очень красивый.       — Я знаю. — Адам одарил его своей фирменной чарующей улыбкой, не ожидав внезапной взаимности.       — Понимаешь, быть популярным и оставаться в форме требует много сил. Писать стихи — это дар свыше, что отдан немногим, и ещё меньшее количество умеют пользоваться подарком по назначению. Знаешь, что меня вдохновляет? Красота. Эстетичность. Великолепие. Изящность. И ещё раз красота. — Брайан встал и подошёл к туалетному столику, зеркало которого обрамляла яркая подсветка, и взял два гранённых стакана под виски — тумблеры, а второй рукой бутылку — мятного ликёра, в светло-зелёной наполненной бутылке. — Просто посмотрев на красивого человека, рождаются красивые строчки. Скажи мне, с умом ли ты используешь свою прелестность?       Праудлава несколько затормозили не только плавно растекающаяся речь, как и выливающийся напиток в ёмкость, но и нравоучительный вопрос, на который он никак не рассчитывал, обуваясь с целью предложить посетить празднование.       — Я не пью.       — Все сначала так думают, пока не познают целиком превеликое наслаждение от расслабленности тела. Абсолютно всё искусство стоит на трясущихся плечах алкоголиков. Самая лучшая лирика посещает именно нетрезвых. А я почти не выступаю, не выпив чего-нибудь погорячее. — Ему протянул по виду и по действию концентрированный яд. Ради приличия пришлось хотя бы просто взять это в руку. — Присаживайся.       — Я правда не пью.       — Чтобы понять объект своего обожания, тебе стоит подняться на одно состояние со мной. — У него нежно отобрали тумблер и преподнесли к его же губам, слегка наклонив, так что юноше пришлось открыть рот и влить какое-то количество алкоголя, чтобы не испачкаться и не отвергать такой настраивающий жест. Он снова поморщился, пытаясь скрыть неприязненность от жидкости. — Почему ты отказываешь себе в таком наслаждении? — дешёвка Боуи и сам отпил добрую половину собственного стакана.       — Потому что мозг хуже соображает и теряется контроль.       — Зачем же тебе постоянно напрягаться? Контролировать. Кого ты собрался контролировать сейчас? — Уайлд полностью развернулся к нему, почти разлегаясь на боку.       — Себя, — озадаченно, он выдал правду.       — Отдайся чувствам. Нельзя всё время удерживать их взаперти. В таком случае в мире не останется и крохотного места на единственное благородство, присущее только человеку. Эмоции же такие разнообразные, неповторимые. Что ты сейчас чувствуешь?       Адам решил, что тянуться эта бессмысленная болтовня может без конца и края, и пока ему есть чем дышать, было бы неплохо перейти к цели данного посещения.       — Я чувствую, что очень хочу пригласить тебя на нашу небольшую вечеринку на Хэллоуин в загородный дом. Вот деньги.       Паршивый солист поставил на пол напитки. Пересчитывал купюры он долго, пару раз сбившись из-за своего шаткого состояния разума. Откровенно, молодые люди и девушки смогли скинуться на не особо впечатляющую сумму, потому что большая часть их расходов ушла на шмотки и аренду помпезного масштабного коттеджа.       — Вечеринки — это всегда так здорово. Громкое веселье и звенящие бокалы. Столько вседозволенной страсти к жизни... — он разочарованно посмотрел куда-то в сторону. — Юные умеют развлекаться. Дорогой, тут хватит только на моих музыкантов, без меня самого.       Кораллово-бежевые бумажки с изображением королевы отложили на столешницу трюмо, а мятный стакан с градусами вновь протянули. Фанат показательно опустошил его.       — Давно ты занимаешься фотографией? — Брайан пододвинулся к нему, скрипнув кожей ободранного дивана, ощупывая по кругу ребристый объектив накрашенными в чёрный лак пальцами.       — Недавно, — горло обжигающе ободрало.       — И что ты любишь обычно запечатлять? — тёплый ликёр залили в тумблер по самые края.       — Невидимую красоту окружения. Чаще кадры эротического плана. В нагом облике людям нечего скрывать, это их первозданный естественный вид.       — Красивый, сообразительный, с загадкой... — его шарфик изучающе погладили, пока он мысленно соглашался со своим описанием. Он прекрасно знает, какой он, и не может этим не гордиться. Праудлав отчуждённо отпил травяного алкоголя, потому что малейшее движение привело бы к неуклюжему пятну. — А имя?       — Адам.       — Сын плода первородного греха... Тебя кто-нибудь использовал как модель? — лиловую мишуру небрежно обвили вокруг шеи.       — Нет.       — Как грустно, — брендовый платок чутко расслабили. Под ним завидился оголённый участок гладкой груди, на что Уайлд изумлённо приподнял бровь. — Ты ходишь полураздетый, что ли?       — Это стиль такой, — он ощутил, как трепетно оглаживают его кожу.       — Незащищённый?       — Откровенный.       — Ты мне нравишься. Могу ли я взять эту штучку? — он указал на свисающую серую коробочку.       — Зависит от того, что собираешься с ней делать.       Дешёвка аккуратно снял с него камеру и встал напротив. Он не сообразительно заглянул в маленькое окошко сверху устройства, положил палец на большую кнопку и в таком положении стал приближаться к сидящему, пока не очутился у него на коленях, направив оптику снизу на смотрящее ровно в кадр лицо. Щёлк.       — Я правильно делаю? — он выпрямился, безмятежно поглядывая на тонкие губы.       — Не совсем. Экспозиция будет тёмной, да и ракурс неудачный. Чтобы сделать следующий кадр, потяни вот эту штучку на себя. Она перематывает плёнку.       — Знаешь, почему мой псевдоним именно Уайлд? — вопрос и пояснение шептали прямо возле рта, отдавая содрогающимся горячим дыханием. — Потому что он, так же как и я, обожал понятие прекрасного и питал глубочайшую любовь к молодым симпатичным юношам.       Певец томно провёл языком по нижней губе. Ад отчётливо осознавал, заходя в эту пахучую гримёрку, что либо он сам начнёт подобное домогательство за будоражащей нуждой в увлекательном опыте, либо, что к лучшему, не проявляя назойливости, всё сделают за него.       — Я готов согласиться на выступление у вас в том случае, если там будешь ты, — Уайлд взял его за подбородок, таким образом откидывая уложенную голову назад и слегка посасывая намоченную предыдущим действием розовую кожу, основательно уселся на одетых в бархат ногах.       Праудлав положил руки на оголённую талию, двигая поближе к себе. В полураскрытый рот медленно заполз язык, и выходящий из роли актёр перехватил его, соединившись в резком поцелуе, указывая на свою несдержанность через прерывистое причмокивание. Отвечал Брайан покорно и сдержанно, будто отдавая всю влажную власть ненасытному фанату, что мастерски вёл за собой право управления темпа слияния, по-видимому, проверяя уровень настырности. Артист пускал много липкой слюны, размазывая её по губам, и неожиданно отстранился, наводя объектив. Щёлк. Так у Адама появилось забавное изображение, запечатлевшее его самого с пышным фиолетовым украшением, потерянным непонимающим лицом, полузакрытыми глазами и блестящей нитью слюны с несколькими крупными каплями, изящно спадающей на подбородок. Его снова напоили ликёром, как беспомощного, заставив осушить второй стакан, после чего отовсюду вылизали остатки мятной жидкости, снова сплетаясь губами.       — Ты сладкий, — фешенебельный шарф окончательно спал, оставив после себя только бумажную взъерошенную накидку, а одну из пяти застёгнутых пуговиц легко вынули из петли.       У юноши дискомфортно нагрузилась голова, ломая что-то в висках, и тусклое помещение стало рябить. Его позиция не пить сейчас совестливо ворочается и пинается под коркой мозга, но он убеждает её, что делает сей противоречащий поступок во благо. Чтобы отвлечься от неё, стоит заглушить боль, облив приятным удовольствием. Переливающаяся зелёно-пурпурная кофта улетела на пол.       — Сколько там будет человек? — дешёвка с подрагивающим вздохом изогнулся в пояснице от ласкания его сосков.       — Около ста, — он игриво прикусил коричневую чувствительную бусину, параллельно сжимая маленькие ягодицы.       — Твои друзья?       — Можно и так сказать.       — Они похожи на тебя? — супер плотную причёску хотели помять, запустив ладонь в манящую густую темноту, но сделать это оказалось непросто.       — Таких, как я, больше нет, — Праудлав оторвался от исцелованного участка тела и предупредительно убрал руку от своей копны, переводя её на пуговицы пиджака, что также прилёг к кофте на полу.       Таким образом, он отвлёк его на очередное языкосплетение и перевернул, горизонтально уложив голову на подлокотник. Глянцевые фиолетовые штаны скрывали таз без нижнего белья, но это было кричаще, видно даже со сцены. Солист выжидающе следил за каждым уверенным действием, наблюдая, на что же он способен. Ад, незаметно даже для себя, вышел из профессионального образа актёра и переключился на такую похотливую волну, на какой он обыденно пребывает, находясь на своей работе и без принудительного заигрывания, сразу взял в рот чутка набухший хер.       — Знаешь, я тебя недооценил, — удивлённый стон вышел немного громче, когда сосущий полностью заглотил без доли неудобства. Хотя размер никаким образом не восхищал.       От того, что это его привычное положение, он иногда забывался и проскальзывала некая отточенная механичность. Но так как цель оправдывает результат, во время облизывания головки он несколько раз поцеловал её, поднимая влажные глаза и то и дело раздражённо убирая лезущие в волосы руки. Его оторвали от процесса, от уже полностью вставшего члена, вновь страстно смакуя губы, смоченные в возбуждённой субстанции. Парень снял свои брюки, оказавшись по счастливому, а на самом деле продуманному случаю, без трусов, пока Уайлд отошёл взять наполовину пустую бутыль.       — Побоюсь разузнать, откуда у тебя такой опыт... Ты слишком техничен. — Теперь уже Адам оказался прижат спиной к дивану, лицезрея и нехотя допуская вливание оставшегося освежающего пойла себе в глотку, иногда проливая его мимо и захлёбываясь. — Чувства, дорогой. Эмоции. Покажи мне их.       Юноша с перетягивающей рассудок досадой начинал пьянеть, в то время как его сжатое кольцо мышц нежно обрабатывали ласками. Одна из причин, почему он столь отчуждённо относился к спиртному внутри себя — это осадок из сентиментальности, покрытый толстенной корой оберегающей серьёзности, которая как раз и плавится под напором забродившего градуса, в его случае, даже самого малейшего. Он вспомнил, что ему сегодня негде ночевать. Организатор предоставляет ему небольшую комнату, в том же здании, где и его родной клуб, но только в те дни, когда он работает, а это с четверга по воскресенье подряд. Кажется, в ход пошёл вылизывающий отверстие язык, и Праудлав не забыл выдать звук истомного наслаждения.       В остальное время он привычно ночевал у Луизы, но вот же незадача: они с жесточайшим скандалом поссорились. Снова. Снова из-за денег. Он, видите ли, долбоёбина, тратит их по своим необъятным бесконечным нуждам. Она не желает больше слышать его, а из-за чувства своей горделивости он не станет приползать к ней на коленях за неимением крыши на пару дней. Перспектива опять спать под мостом звучит так себе, тем более одет он, без погружения в детали, легковато.       — В твоём виде деятельности нет ничего плохого, если что, — Брайан неторопливо вошёл в него, удерживая его согнутые ноги. — Это же так замечательно, что ты выбрал искусство по занятию любви. Однако есть одно существенное «но» — ты теряешь само понимание любви и утрачиваешь удовольствие от процесса. Я прав?       Этот дурацкий алкоголь совершенно запудрил мозги. Ад ощутил себя до истощения одиноко, выслушивая верное предположение деликатного блондина. Такие редкие моменты состояния разума он ненавидел больше всего на сером свете. Есть возможность накрыть засасывающую с царапинами бездонную дыру физическим расползающимся утешением. Он потянулся за нежеланным поцелуем.       — Посильнее, пожалуйста. Ты спрашивал, что я чувствую. Я не наполнен до конца.       Когда трахают жёстче, все надоедливые проблемы исчезают. Ему никак не больно, ведь одно мучение свергается твистом с эйфорическим нытьём. Когда его трахают жёстче, он сладко стонет в рот, принимая член другого целиком, и вымаливает засунуть глубже, отдаваясь чужому телу, что не свойственно независимому, самодостаточному характеру, но так он проявляет истинную слабость, шатающуюся в поисках своего пристанища среди бескрайних коридоров самообмана. Жёстко трахаясь, он всецело отключает надоедающий временами разум, уходя в забытьё.       Тёплая конча певца излилась на впалый живот, и туда же к ней додрочили член фаната, дополняя картину «пена эпилептика после посещения обычного клуба». Для юноши секс вышел посредственным. Хрупкая натура одного из артистов, пребывающих в неуловимой воздушной стихии с зашкаливанием нежности, не способна дать того грубого напора, в котором он так немощно нуждался.       — Ты чист?       Вся жизнь пролетела перед глазами с губительным осознанием дальнейшего, так как запримеченный ещё при входе шприц на столе, сразу содрогнул весь необъятный страх до колоты в сердце, что он питал к подобного рода развлечениям.       — Я только на порошках. Я не буду...       — Это будет классно, ты не пожалеешь, — его успокаивающе поцеловали, пока он стирал дорогущим шарфом смесь плотских семян с себя. Почему он не может просто взять и уйти? — Первый раз самый особенный. Доверься мне.       Стандартная процедура по нагреванию ложки, а столько трепета в коленях, хоть это и не смертный приговор. Любой ценой попросить выступление пагубно перечёркивает все его года по избеганию самого вредоносного вещества, известного по кошмарным мучительным отходнякам. Повязку выше сгиба локтя туго перетянули, а он беспомощно глядел, как иглой втягивают расплавившуюся смесь и медленно вводят в вену. Образовавшаяся красная капля в месте прокола вызвала тошноту. Перед тем, как упасть в забвение, его одарили поцелуем в лоб, как несчастного мертвеца на похоронах, и последнее, что он увидел, это как тот же самый шприц, вероятно точно, ничем не обработав, Брайан ввёл в себя и обнимающе прилёг рядом, скрещивая оголённые тела в единый ком героинового упоения.

***

      У Эвана плыло перед глазами всё движимое и недвижимое. Лишь только он пытался написать что-либо в блокноте, вырисовывались бессмысленные незаконченные фигуры из скачущих букв. Под конец рабочих дней он уже и забывал извиняться за свои нарастающие с каждым разом зевки. Поспать удавалось только под утро, на пару мизерных минут, пока его не будила якобы ничего не замечающая жена. Такой вцепившейся бессонницы без возможности спасающегося уворота не было давно, и он катастрофически не понимал, что к чему. Снотворное отвергалось сразу, на первых упорно предлагающих мыслях, что кружились, как стаи гаркающих мрачных воронов возле обедневшего листвой дерева. Но всё же оно тайно хранилось в ничем не примечательной закрытой полке холодного подвала. Он знал это лучше, чем кто-либо ещё в этом доме, и всегда помнил, как с опаской клал, вернее, прятал соблазнительную белую, почти полную баночку, что можно использовать как грёзный билет в один долгожданный конец. Но этой односторонней поездки боится любой без исключения, даже при столь заманчивом последствии для отдельных лиц. Легко представить — тяжело воплотить. Вроде бы и беспричинным мучениям настанет конец, но и сам конец упадёт далеко под землю, затаскивая с собой и отравленное тело. Когда каждый безвылазный день ничем не отличается от предыдущего, и счёт однотипных совершаемых действий в виде палочек вышел далеко за пределы тюремной камеры, и это уже не кажется такой забавной шуткой, как если бы повторялся день сурка, теряется весомый смысл вставать и идти куда-либо. Теряется смысл. Этой бессмыслицы просто не хочется. Не хочется вообще ничего.       Он больше не появлялся. Неделя. Уже около недели, как выматывающая рутина вернулась на круги своя. Направленное внимание, каким бы самобытным способом оно не уделялось, протягивает холодные руки в непроницаемую яму, где он безвольно валялся в засасывающей грязи. Поначалу Эвану было до отвергающего тошно принимать их, и захвата бы не случилось по внимаемому решению. Его насильно подтянули, осветив фиолетовыми прожекторами явного неравнодушия, особенно в том утешительном сновидении. Льстит ли подобная вовлечённость от юноши? Безусловно. В какой-то мере даже приятно. Но он не заслужил такого. А так работает самовнушение. В нём нет абсолютных особенностей, но его заставляют ощущать важность своей персоны, независимо от противоречащего поведения. Следовательно, зачем-то он ему нужен. Кто-то даёт открыто понять свой интерес, пускай даже чрезмерно навязчиво, и всё, вы обречены на бичевальное выяснение «Почему я?». И окружение начинает приобретать другие оттенки и значения, особенно когда ранее мир виделся чёрно-серым. Во внимании со стороны есть смысл. Есть смысл отдавать своё давно утратившее блеск драгоценное время, на удовлетворение чьих-то игр? Вероятно. Ему дали прочувствовать на пробу данную приторность, и хоть в моменте она казалась неуместной шалостью, однако спустя время, нехватка собственной нужности уж до больного остра и умоляет повторить баловство. И это снова самовнушение. И вот он снова ходит, вяло существует, послушно предаваясь внутреннему естественному разложению.       Эван спустился попить воды. Всё равно бесцельно лежать, то закрывая, то открывая глаза, порядком надоело, а на самом деле кошмарно бесило. Часы сердито тикают, напоминая о тихом времени суток.       — А что я могу ещё сделать? Не смотрите так на меня.       Но механизм не может ответить по ряду объяснимых факторов. А если бы ответил, то специалисту по изучению психике человека понадобилась бы принудительная клиника.       А теперь он никому не нужен. Показав соблазнительную обёртку красочной жизни, бросили на обиженной манипулятивной ноте. И всё ещё он не появлялся. Скорее всего, больше никогда не появится. Солитеру следовало родиться в другой период времени. Некогда всё население поголовно со страданиями оправлялось от крушительных последствий войны, и воспитывали детей так, как если бы на улицах везде были припрятали мины, а лет через десять, когда эти же люди, в его случае родители, без задней мысли свинговали в джаз-клубах, выстраивая уже новое, более раскрепощённое общество. Возможно, в такой проживающей тропе, на данный момент могло быть двадцать, наверное, как и Адаму, и не было бы этих каменных взрослых обязанностей.       Прозрачная ёмкость по-прежнему наполнена водой. Он уже не понимает, где и что так сильно болит. И болит ли. Или он совершенно утратил чувства ощущений в теле. Как славно кажется сейчас попросту уснуть. Отдохнуть. Отключить сознание. Одна таблетка — и проблема будет решена. Он взял стакан и пошёл за скрипучую дверь в сырой подвал, освещённый двумя одиночными лампочками. Тут стоят стиральная и сушильная машины. Над ними шкафчик с чистящими средствами. А за упаковками с порошками скрывается оно... Чудо-средство от всех проблем. Ни разу не использованное.       Ведь на что дана нам жизнь? На удовольствие. На радость. На эмоции. Какое же это существование, когда ничего приятного в ней нет и не собирается быть. Не проснуться. Уснуть. Уснуть и не проснуться. Да. Убить боль, а вместе с ней и всю вытекающую муку о бессмысленности всего вокруг. Убить всё живое, чтобы не испытывать абсолютно ничего. Убить уничижение, что плотно поселилось внутри и не даёт проходу ни к чему светлому. Примкнуть к манящей своим покойным спокойствием тьме. Он открыл упаковку снотворного. Просто устал терпеть самого себя. Миру станет гораздо легче без очередного нытика, поглощающего бесплатный кислород у счастливых людей, которым есть ради чего стоит продолжать дышать. И ему станет легче без этого мира. Один глоток и станет много легче. Босые ноги оледенели, как и трясущиеся руки. Так больше не может продолжаться. Он смотрит на аккуратные белые кружочки и видит спасение только в них. Внутри всё скрутилось, будто органы ужасающе знают, что будет происходить с ними. Грудь сдавило, хотя пачка ещё полная. Надо только проглотить. Всё. И всё.       Самое странное, что в этот миг его окутала самая настоящая, обнадёживающая радость, как если бы он уже... Глаза повлажнели с надвигающейся колотой изнутри. Это слёзы победы или горя? Он весь из себя дрожит, будто его дух возьмёт, покинет раньше положенного момента. Кажется таким простым — проглотить их все. И всё. Конец...       От недосыпа могут возникать всякого рода иллюзии, как, например, стук в дверь в глубокую ночь к ничем не примечательной семье. Но нет, конкретно этот звук похож на происходящую наверху явь. Не может быть такого. Он встряхнул головой, попытавшись отвлечься от этого шума. Колочение стало сильнее. Кулаками, что ли, бьют? Какая досада, придётся отложить осознанный уход из реальности. Даже в такой плачевной ситуации ему не дают нормального покоя. Он разочарованно поднялся и увидел, как входная дверь колышется от каждого удара. Кто-то сильно хочет зайти. Когда она, наконец, после щелчка изнутри открылась, Эв не поверил своим зудящим от жжения глазам, и снова показалось, что это бред.       — Почему так долго? Ты чё, ревел?       Весь помятый, в непонятных деловых тряпках, с фотоаппаратом на груди, ужасно воняющий чем-то сладким. Это мог быть кто угодно, но неужели ангел-хранитель, спешащий предотвратить совершение одного из ужаснейших грехов, выглядит так?       Мужчину бесцеремонно оттолкнули, и пахучая шатающаяся фигура направилась внутрь чужого дома, развивая крепкий шлейф спиртного за собой.       — Можно я у тебя переночую? Пару дней, до четверга, — сказанное было наглым, бестактным, неожиданным, как сам и источник голоса, но также и каким-то бессвязным.       Солитер ещё не смог мгновенно прийти в себя после тех мыслей, поэтому протёр веки, дабы убедиться, что это не сон и не галюны. Вполне правдоподобно.       — А... эм... А почему? Что случилось? — включил свет в гостиной, обеспокоенно рассматривая гостя.       Парень уселся на диван и какое-то время молчал. Имея мягкую опору под собой, каким-то образом умудрялся покачиваться из стороны в сторону, словно он... Пьян?       — Мы немного поругались с моей бесподобной француженкой, — без напыщенности, без дерзости, он чем-то глубоко подавлен, и от этого вид крайне невнятный. Непривычный.       — Воды? — полный стакан так и остался в глухом подвале.       — Не.       Эван тихонько присел рядом, но на него особо даже не обратили внимания. Праудлав смотрел куда-то на пол, погружённый целиком в себя. Ему больно? Это пугает. Подходяще ли будет включить профессионала?       — Ты обеспокоен из-за ссоры?       — Нет. Но я предатель, — он упал на подушку позади.       — Ты её предал?       — Я предал себя.       Психоаналитик заключил, что беседа буксует в тупике и его незваный собеседник совсем не в настроении откровенничать.       — А что будет в четверг?       — У меня будет место, где жить.       Рад ли Солитер его приходу? Отчасти. Ошибочно было предположить, что они больше не увидятся. Почему он пришёл именно сюда? Неужто больше не к кому обратиться? Бессонница ослабляет кровожадную хватку. Тянущаяся сонливость переплёвывает её своим накопленным масштабом. Стало спокойнее.       — Ты хочешь поговорить об этом? Я могу чем-то помочь?       — Скажи мне, ты можешь уснуть? — как же притягательно прозвучало последнее слово.       — Вопросом на вопрос не отвечают.       — Нет, я не хочу говорить об этом. Не сегодня, — Адам, наконец, поднял голову, так демонстрируя сломленность своего состояния, и устремил её на незакрытую в спешке дверь, — что ты делал в подвале? Это же ведь он, вон там?       Мистер прилёг на соседнюю подушку, не в силах бороться с увеличивающейся каждую секунду усталостью. Ему предельно не хотелось делиться этим неслучившимся событием не то чтобы с кем-то посторонним, но и с самим собой в том числе. Принимать полноту таких фактов — непостижимый труд над раздробленным в несовместимые крупицы разумом. Вымоченная, как в непроглядном смоге, голова функционирует уже не так рассудительно.       — Сказать правду?       — Уж постарайся.       — Я хотел покончить с собой.       — Тогда ты должен быть бесконечно недоволен, что я испоганил такой воодушевляющий тебя момент, — юноша без удивления развернулся к нему лицом, отправляя мятный перегар прямиком в нос. Таким образом, еле заметно, но без сомнения были видны расширенные зрачки среди обволакивающей тьмы радужки глаз.       — Конечно. Какой-то пьяный пацан с улицы, твёрдо утверждающий, что он не пьёт, вламывается ко мне в три часа ночи и просит остаться на несколько дней. Конечно, я в бешенстве, — Эв, высказав серьёзную претензию, несдержанно улыбнулся. Ему смешно? Да. Чертовски смешно от абсурдности происходящего или от собственной шутки.       — Относись проще к жизни. И да, я по-прежнему не пью, — молодой человек также искренне усмехнулся. — У меня сегодня день исключений.       — И как оно? — мистер попытался облокотиться о ладонь, как бы выслушивая пьяную речь, но рука бессовестно обмякла, как если бы не трезвым был он сам и великий царь Морфей приказывал принять положение смирно-лёжа.       — Дерьмище.       Оба с изнуряющей сломанностью изнутри, но вновь похихикали. У хозяина дома податливо начали слипаться глаза. Неужели организм в кои-то веки готов уйти в долгожданный сон? Как назло, на самом интересном месте.       — Ты хочешь спать?       — Немного.       — Не ври.       — Ладно, да. Очень сильно.       — Вернёшься в койку?       Сама мысль — вставать и подниматься на второй этаж кошмарно пугала. Мало ли он спугнёт активными движениями отключение, коварно настигающее тело. Глаза уже закрыты.       — Неа. Тут та-а-ак мягко.       Успел он лишь вымолвить и уйти в забвенную дремоту, о которой без преувеличения мечтал ближайшие тягостные дни. Инсомния с живодробящим воплем проиграла. Усталость заслуженно победила.       Адам полежал ещё несколько минут рядом. Его проблему решить не так легко, как недуг сладко сопящего. Он всё ещё ощущает режущую сквозь вены эйфорию и удовлетворение, но категорически им не рад. Парень аккуратно встал, стараясь не издавать громких звуков, и спустился на скромного размера подземный этаж. Умереть хотел. Ага. Он взял белую банку, наполненное жидкостью стекло, выключил там свет и пошёл на кухню. Воду он выпил сам, хоть как-то разбавляя ликёр внутри себя, а таблетки высыпал в раковину и смыл все до одной. Чтобы у этой слабой разумной души больше не возникал дурманящий соблазн, подобный страстному упокойному искушению.

***

      Непроглядная тьма. Нечем дышать. Буквально. Спёртый воздух отдаёт сырой землёй. Он чувствует, что поднимая руки, они упираются во что-то тяжёлое, неподъёмное и деревянное. И кроме как вверх, они не могут никуда сдвинуться, только как лечь обратно, вдоль туловища. Над ним словно что-то сыпется, через почти равные промежутки времени. И вырвиглазная темнота, хотя глаза, вроде, полностью открыты. Он лежит на спине и по бокам какие-то стены, от которых веет пронизывающим все конечности холодом. Каталепсия? Или предсмертная агония? Но он же не принял их. Мутные воспоминания последнего, что было перед тем, как уснуть на диване в гостиной. Это не может быть правдой. Он ещё дышит. Сердце колотится в бешеном ритме, как после смертельной дозы адреналина или чего-нибудь помощнее.       Он живой. Звук сыпучего сбрасывания сверху даёт понять, что там кто-то есть. Эван попытался подняться, но сильно ударился головой о тяжёлую преграду. Неужели... гроб? Конечно. Сомнений более не оставалось. Тесно, мёрзло, горизонтальное положение. Его засыпают землёй? Но он ещё живой! Нужно просто попытаться постучать об крышку. Но чем? Локти бьются в конвульсиях, потому что им мало места для сильно замаха. Так не должно быть. Слишком рано ещё помещать в ужасающее место для покойников. Он толкнул дерево коленом, получив в ответ лишь ноющую боль.       Делать нечего, придётся игнорировать мучительные поступления от нервов, ошеломлённых жёстким столкновением. Вторая попытка, как ему показалось, вышла удачнее, так как его всего почти тряхануло, то есть он подскочил вместе с погребальной коробкой. Но подсыпание почвы не прекратилось. Солитеру подумалось, что совершать более действенные толчки, не прекращая выходить панике вместе с долблением, неплохо было бы вместе с криком, в неугомонной надежде быть хотя бы услышанным. Но собственный вой оглушил его, будто сумасшедший орал себе в ухо, настолько было вокруг глухо и мрачно. Ноги безудержно болтались вверх и вниз, как при приступе истерии у капризного дитя. Земля перестала кидаться, и он успокоился. Крышку ящика с трудом сдвинули, и небольшой просвет осветил бархатное бордовое покрытие гроба и лежащего в нём живца.       — Ну чего ты вопишь, как влюблённый кот? — на него осуждающе сверху уставился седой горбатый старикашка с лопатой, как если бы он просто так орал посреди ночной улицы, мешая другим спать.       Эван стремительно поднялся, жадно вдыхая свежий головокружительный воздух. Он значительно рассердился на этого ворчливого дядю.       — Что такое это ты делал? — его справедливому возмущению не было предела. — Ты меня заживо закопал!       — А так я ж откуда знал-то? Мне сказали: очередной мученик с продолжительной летаргией, вот я тебя и того.       — Кто сказал? — он вылез и встал на небольшой участок возле гроба, выкопанный на расстоянии пары метров от верхнего границы земли. Затем, сцепившись с этим краем, закинув сначала одну, потом вторую, поднялся на нормальную открытую поверхность рядом к похоронщику, оказавшись среди многочисленных каменных могил.       — Какой-то богатый учёный и несколько немцев, будь они неладны.       — Ах, так я снова здесь...       — А давно она у тебя?       — Кто?       — Ну, летаргия эта ваша буржуазная.       — Нет у меня никакой летаргии.       Психоаналитик осмотрелся по сторонам, убеждаясь в ночном времени пробуждения. Вокруг лёгкий мертвящий туман и виднеющиеся лишь недалёкие деревья. Он находился на ровной травянистой поляне, и он только сейчас обратил внимание на свою одежду, так как босые ноги неприятно покалывало от освежающих капель какой-то росы, и когда подул слабый ветерок, щекочущее дуновение залезло под его пижаму. Его обычную пижаму, в которой уже несколько лет никак не может в ней согреться под одеялом, и в которой он подолгу не мог уснуть в реальности. Та, в которой он последний раз был, перед этим продолжающимся сном.       — Что это на мне?       — Нашёл у кого спросить. Выряжаются по-всякому, а потом уже и не помнят, что нацепили на себя! — старик ворчал, уходя куда-то вглубь местности.       Действительно, зачем он это задал, этот ненужный вопрос. Возле неглубокой выкопки стояло кривое надгробие с выгравированной надписью «чёртов эгоист», покосившееся под наклоном. Любопытно. Это про него что ли? Почему сразу эгоист то? В чём его повинность? Беспорядок какой. Он угрожающе пнул булыжник, но только поцарапал намокшую стопу. Эван забыл спросить у гробовщика самое важное — куда же ему теперь идти? Придётся как-то самому теперь пробираться сквозь непродолжительную чащу, запинываясь об разросшиеся корни могучих деревьев и оступаясь на колючие старые ветки, что громко ломались прямо под ногами. Пару раз он столкнулся, поначалу, с невидимыми, а потом уже с острыми ощутимыми ветками, явно расшкребавшими его щёки и лоб. И тишина. Слышалось только тяжёлое дыхание, хорошо, что оно принадлежало ему самому. Табличек, указывающих путь, увы, не наблюдалось, но даже если бы таковые были установлены в непонятном забытом лесу, то их бы просто не удалось распознать из-за вездесущей темноты, не внушающей ничего, кроме страха продолжать поиски правильного направления. Подсказок, что же следует делать дальше, как и в тот раз, ему никто любезно не выдал. Спустя непродолжительный промежуток времени, за последним гигантским стволом промерцал глухой желтоватый свет.       Пройдя ещё какое-то равнинное расстояние, оказалось, что это переулок с кирпичными зданиями высотой в четыре этажа. Толстенные чёрные фонари с узорами, прикрывающими за стеклом метающиеся из стороны в сторону огоньки. Точно, тут же другой век, как лет сто назад. Вон, телеги пустые стоят, не привязанные ни к чему. Ни души. На самом деле, широкие статные окна с завитками выглядят вполне красиво. Как декорации по экранизации викторианских классический произведений. Улицы хотя бы не загажены новомодными вывесками, рекламными щитами и кучей бездельно шатающихся ночных негодяев. Солитер поднял глаза посмотреть на тучное серо-оранжевое небо и впал в необъяснимый, но обоснованный ступор: вместо привычного отражения земного освещения, облака играли разноцветными пятнами, словно оттуда, то есть за пределами атмосферы, кто-то включал и выключал дискотечные прожектора. Синий сменялся зелёным, зелёный — красным, красный — фиолетовым. Они то быстро мигали, то замедлялись, плавно перетекали друг в друга. Но самым странным было неестественное, постоянное движение этой красочной пелены в сторону, как если бы те же причины, по которым цвета разливались сверху, вращали небосвод по кругу. Всякое бывает, это же сон, в конце концов.       Пока он изучающе запрокинул голову назад, пребывая в уютной тишине безлюдного места, послышались некоторые неспешные шаги. Не оборачиваясь, мужчина решил пройти далее по переулку. Накатившая без очевидного признака опасности тревога сменила спокойствие, а прогуливающаяся походка преобразовалась в паникующий бег, когда стук чужих ботинок сзади участился. Оголённые стопы больно натирались, но он устремлённо и спешно вдавливался в ровно уложенный камень, не зная конкретно, куда деться. Зачем за ним бегут? Что он натворил? Звук преследователя становился всё громче, а отдышка напоминала о слабой физической форме. Если он обернётся, то его моментально догонят, потому что ему уже слышалось неровное дыхание себе в спину. Это не может продолжаться вечно.       Он увидел деревянную светлую табличку «Полиция», и широкую, в два этажа, дверь, и не успел толком ничего осознать, как вбежал прямо за неё. В помещении горело несколько свечей, стоящих на внушительном длинном столе, где также лежали многочисленные набитые бумагой папки, чернильницы и закрытые ящики.       Психоаналитик уже хотел было обрадоваться, заметив стоящих двух офицеров в грязно-серых мундирах и в чёрных шлемах с серебряными звёздами, но они стояли неподвижно, будто... Замерли? Он подошёл поближе, ожидая хоть какой-то ответной реакции, но мужчины пребывали в полном оцепенении, приняв позицию: руки по швам, спину выпрямить, голову держать ровно, не шевелиться. Попытка поймать рассеянный взгляд казалась беспечной, ведь как бы он не встал напротив них, глаза всё равно были направлены куда-то вдаль, но никак не сконцентрированы, уходя в абсолютное никуда. Это весьма и пугающе страшно, когда вроде бы живые люди находятся прямо перед ним, но отключены от реальности или, точнее, сна. Помощи не ждать от хранителей правопорядка? Вдруг раздалось гремучее распахивание массивных дверей позади. Не остаётся ничего делать, кроме как развернуться и наблюдать, что будет дальше.       — Да погоди ты, куда сиганул то? — это оказался тот самый гробовщик, что бесследно испарился среди натуральных могил. — Я ж не так молод, как ты, чтобы гнаться через всю улицу.       — Что вам надо от меня?       — Как тебя зовут? — задыхающийся старик облокотился о деревянный вход, держа в руках покалеченную рабочую лопату.       — Зачем это вам знать? Хотите сделать настоящее надгробие и снова закопать меня?       — Ну, ты Эван?       — Допустим, — недоверие к пожилому с предметом, которым можно легко убить, достаточно убедительно соотносилось с тем, что какое-то время назад он был закопан живым.       — Так чего ж ты молчал то. Тебе на Уайтчеппел нужно попасть?       Он вспомнил ту мутную реплику с подобным названием, когда засыпание во сне пронзительно настигло его. Но хотел ли он пойти в тот переулок, где некогда, по скверным легендарным слухам бродил жуткий Потрошитель?       — Наверное. Откуда ты это знаешь?       — Не знаю откуда, но я точно знаю, что мне положено было отвести тебя туда. Я, правда сказать, замотался и совсем позабыл об этом.       — Кто сказал? Тот учёный?       — А вот таких подробностей, прости, не могу произнести вслух. Знаю, что нужно и всё тут. Так что, пошли?       — А с этими что такое произошло? — он указал на статичные фигуры офицеров.       — Понимаешь ли, тебя тут, как бы, не должно быть. Давай, не мешкайся, выходи, — гробовщик со скрипом отворил одну из сторон дверей.       Там, где ранее не было ни единого живого намёка на ходящее шевеление, внезапно заполонилось шумом и передвигающимися людьми. Свет от фонарей стал гораздо темнее, но большинство зданий оказались открыты, и появились люди. Классические костюмы и разнообразные цилиндры: безобразно высокие и скромно низкие, круглые и овальные, котелки и козырьки. Был тут, правда, и чисто отдельный головной убор — без головы, да и без тела, однако летел он в соответствии с человеческой походкой, покачиваясь в воздухе. В одном из окон с вывеской паб отчётливо сидела толпа буянящих мужиков, большинство из которых были в одних рубашках и штанах и с раскрасневшимися рожами и полными чашами пива в руках.       — Этого всего не было же минуту назад?       — О чём ты? Тут уже как лет двести ничего не менялось.       Адекватных объяснений, по-видимому, ожидать не стоит. Он встал посреди проезжей части, не зная, на что ещё можно обратить внимание. На беззаботных болтающих прохожих? На цокающую вдали повозку? На разгулье и пьянство в пивной? На бездомного в оборванных тряпках, играющего на аккордеоне, хотя его лицо размыто, как разбавленным водой мазком, и его движения замедленны раза в два, отчего и музыка раздавалась кошмарная, как дёргающая по полу-нотам. Всё также ночь, небо так и мерцает в разноцветных пятнах, и суета идёт своим чередом, а он тут как потерянный странник, не находящийся себе и укромного места.       — Милый-милый мистер, хотите немного позабавиться сегодня? — какая-то крупная баба с пышной вываливающейся грудью из открытого декольте приобняла его за предплечья.       Эван резко развернулся к ней, и вместо полицейского участка, из которого он только-только вышел, стояло совершенно другое здание, с закрытыми дверями и с табличкой, где нарисован чёрный силуэт фигуристой девушки и написанный письменным витиеватым почерком «Рай». Он превосходно помнил, что ему указали поехать на Уайтчепел, и хорошо расслышал, как сказали о том, что ему укажут, куда идти, дабы найти его... Но кто должен это сделать?       — Простите, леди, но мне следует отыскать моего друга...       — Мой хороший, я знаю лучше тебя, что тебе нужно, — она силой развернула его и повела к закрытому проходу.       Эван, конечно, возмутимо сопротивлялся, но барышня была на сантиметров двенадцать выше и сантиметров на пятьдесят шире, так что неимоверная сила была за ней. Она протолкнула его через проём, не открывая его, и он на секунду испугался, что неприятно впечатается в толстый слой дерева. Однако, он гладко прошёл сквозь преграду, будто там не стояла огромная закрытая дверь.       Бордель. Это было понятно по вывеске. Достаточно премиальный, судя по обстановке: роскошные двухъярусные люстры, со свисающими переливающимися кристаллами в форме капель, но они не шибко яркие, свечи на канделах, расставленные повсюду, по-уютному отдают тёплыми оранжевыми оттенками, протяжённые диваны по бокам, обшитые насыщенно бордовым плюшем, и огромное ложе посередине, в форме кольца вокруг спиральной лестницы наверх. Куча разнообразных девушек, на любой выбор, в одеяниях, еле прикрывающих бёдра, и с совершенно оголёнными бюстами, а вместе с ними и мужчины, какие-то до сих пор в верхней одежде, премило общаются с дамами и попивают светлые напитки в высоких бокалах, какие-то уже раздеты и при всех имеют кричащих куртизанок. И даже не смущаются.       А вот Солитера эта похабная картина значительно смутила. Он никогда от роду не бывал в местах такого интимного характера и, соответственно, даже мысли скользки-заманчивые не посещали. Для него само понимание — быть внутри женщины, что не испытывает ничего любовного или чувственного, и в которой до него побывало неизвестное количество половых органов, просто омерзительно.       Захотев развернуться и немедленно выйти отсюда, дверца не поддалась на его упорные толчки с его стороны. Та великанша серьёзно стоит там и удерживает её?       — Привет, — молоденькая девушка в атласной бежевой ночнушке на одно плечо осторожно встала рядом. Кучерявые тёмные волосы, небрежно собранные сзади, и невинное сочувственное лицо кого-то напоминали, но он не смог долго всматриваться в её черты лица, потому что он понимал, чем она тут занимается. — Уже уходишь?       — Меня не пускают.       — Но ведь ты только зашёл, — она никаким образом не пыталась захмурить его и говорила как-то уж глубоко печально, словно он успел её чем-нибудь обидеть.       — Я здесь случайно.       — Ты спишь, а это всё — сон. Тут не может быть ошибок, — юная девица спокойно положила свою руку ему на плечо, понимающе смотря ровно в испуганные глаза, — пойдём.       — Подожди, где-то там, на улице или в другом здании должен быть мой друг, — его насторожила правдивая речь о нынешнем состоянии реальности и то, как безмятежно это было произнесено.       — Я знаю. Я проведу тебя к нему.       Неожиданный поворот событий. Психоаналитик не знал, как и реагировать на данное заявление. Почему его собственное сознание, понимая, что он дремлет, напоминает ему об этом? И пока он стоял в ступоре, его тихонько повлекли к закрученным ступеням среди комнаты. Пока они проходили, на них никто не обратил внимания, так как все были заняты своими делами. Заниматься любовью в публичных домах у всех на глазах — дело обыкновенное. Наверху был узкий коридор с закрытыми комнатами, схожий с гостиничными номерами. Всё аккуратно и прибрано, даже картины с греческими богинями в рамах висят.       Они дошли до конца прохода, где девушка отворила дверь, слегка опустив голову к полу, пропуская его вперёд. Спальня показалась просторной, с такими же напольными подсвечниками, из-за которых остальная немногочисленная мебель отдавала скачущими тенями на стены, двухместная кровать с толстым матрасом посередине, завешанное плотными многослойными шторами окно, но помещение как-то отверженно пустовало и было поглощено тяжёлым влажным воздухом. Не сразу было заметно, но у стены стоял одинокий стул, а на нём спокойно сидела искомая цель.       — Что ты тут делаешь?       Эвана знатно напрягала окружающая обстановка и присутствие юноши в этом доме. А ещё его сильно настораживал спектр ощутимых эмоций, что бурлили в нём с начала этого сна и переносились пятикратно ярче, чем когда-либо. Негодование, которое стандартно посещало его в пробуждении, сейчас готово было яростно выйти и сказать уже что-нибудь от первого лица в персональной форме. Да и любая другая эмоция, не находящая себе места внутри тесного тела, также неспокойно метается внутри него, ища способ проявить всю свою многогранность.       — Здравствуйте, мистер... То есть, привет, — Адам ровно встал, как ученик приветствуя появление учителя. — Я понимаю, что место нашей встречи весьма нестандартное, но поверь, так нужно. Присядь.       Мистер Солитер, не наблюдая более прямых поверхностей, куда можно было бы присесть, приземлился на мягкое ложе, на расстоянии двух-трёх метров напротив табуретки.       — Видишь ли, не при даме будет сказано, но во время твоей речи прямых ассоциаций ты упомянул, что твоё либидное нынешнее состояние не позволяет функционировать в полноценной мере, — парень обратно сел, положив себе на колени несколько бежевых листов и старомодную перьевую ручку. — А так как я нарёкся помочь тебе, я выполняю свой учащийся долг.       — Не совсем понимаю, к чему ты клонишь, — мужчина превосходно читал и осознавал его однозначный намеренный тон.       Праудлав изменился в лице, показав наигранную невинность и инфантильность, типа только что он не в виду именно того, о чём так замудрённо намекнул. Молодая особа так и стояла у закрытой двери, опущено разглядывая пол.       — Ну, как бы тебе это объяснить...       — Ты же знаешь, что я женатый человек, — психоаналитик перешёл на угрожающий шёпот.       — В теории: если у тебя, как ты выразился, «не стоит на любимую жену», то это не обязательно означает наличие категоричной импотенции. Так как мы с тобой знаем, что либидо может погаснуть из-за неразрешённых внутренних проблем, я придумал интересный способ, как можно устранить эту проблему и на практике провести некоторый эксперимент.       — Будь так добр, скажи уже!       Адам боязливо прикусил губу, трепетно поправляя свои пустые бумажки.       — Ну, в общем, пока вы с прелестной дамой будете сношаться, я буду спрашивать тебя о том, что ты чувствуешь или вспоминаешь, и записывать.       Эван одарил его тупым, но от этого не менее агрессивным взглядом, не понимая, хочет он ударить его или как можно скорее выйти отсюда без слов.       — Я просто хочу помочь, — эти неаккуратно вьющиеся волосы на голове и сентиментальные рюши на рукавах снова напоминали, что в чертогах подсознания у него другая роль и более прилежный характер.       Он весь из себя такой искренний и добрый, что просто невыносимо.       Мужчину окутала извивающаяся пелена сомнений, как какая-нибудь гремучая ядовитая змея, пытающаяся залезть к мозгам через ухо и прожрать там дыру. Он глубоко погрузился в тягучие размышления. Это не похоже на кровожадную западню, об этом событии не узнает никто, кроме него самого, ведь происходящее — всего лишь сновидение, и, следовательно, ничего не изменится, когда он проснётся. А если этот милый юноша встал на вспомогательную позицию в бессознательном, дабы действительно помочь, если он не лукавит, то, может быть, того хочет само сознание? Безосновательно такой ситуации бы не всплыло. Значит, так надо. Всё это наводит на мысль, безвольно качающуюся над засасывающей пропастью в извилинах — вероятно, стоит поддаться уникальному шансу выяснить, что же не так с его интимной жизнью. Он никого не предаёт. Конечно, ситуация будет неловкой, но, видимо, так оно должно быть. Более того, сидя и раздумывая над столь экстравагантным предложением, он и в самом деле захотел того. Странно, но в здравом рассудке на такое соглашения бы не свершилось. А здесь желание работает по-другому, как-то менее закопано, более на поверхности...       Он поднял глаза и увидел сдерживаемое детское ожидание в юноше, словно ему сейчас подарят долгожданный подарок.       — Это... немного неправильно. Но только в научных целях!       Молодой человек просиял радостной улыбкой, услышав то, чего так старательно добивался.       — Её зовут Дженна.       Девица подняла голову, и вся стеснительность, сковывающая её ранее, спала вместе с второй, неопущенной ранее лямкой атласного платьица. Оно послушно сползло на пол, подчёркивая изящные формы слегка округой, не худощавой и не пышной фигуры, раскрывая взор на молочного цвета нагое тело. На вид ей не больше двадцати. Ключицы не острые, как и сгибы плеч, как и неявная, но утончённая талия, как и остальные мягкие очертания юного дарования. Она неспешно переступила упавшую ткань на полу и подошла к нему.       — О чём ты думаешь сейчас?       — Ну, она красивая, — Эван толком и не знал, что ещё можно сказать, так как никакого трепета по отношению к голой леди не пробежало.       Девушка, осторожно откинув его на спину, сама забралась на матрас, прикоснулась несколькими мокрыми движениями в шею и стала расстёгивать пуговицы современной пижамы.       — Как ты больше любишь, милый? Когда за тобой ухаживают или хочешь взять меня силой? — она тихо прошептала вопрос под ухом, делая вид, что они тут только вдвоём и что он её настоящий гость.       — Э-э-э... продолжайте, наверное. У вас хорошо получается.       Она освободила его от хлопковой рубашки, нежно поглаживая стройный торс, но когда начала касаться губами впалой щеки, он моментально отвернулся, увидев пристальный и вовлечённый взгляд парня.       — Без поцелуев. Пожалуйста.       — А вот это уже интересно. Расскажи, почему? Что вызывает в тебе поцелуй в губы. Что-то особенное? — Праудлав заинтересовано подготовил письменный предмет для записи.       — Это чересчур чувственно. Целуются только люди влюблённые и любящие.       — Как, например, с женой?       — Типа того.       — Дженна тебе никого не напоминает?       Солитер ещё раз заглянул в её милое личико с сочувственными глазами, выискивая загаданные подсказки, но, увы, для него ни на кого она не походила. Хотя внешних сходств с одним невероятно близким для него человеком было предостаточно, но он в упор не замечал их.       — Давай для чистоты эксперимента завяжем тебе глаза, и ты будешь представлять, что она — твоя миссис Джини. Если, разумеется, это поможет. Или кого-нибудь другого.       Затея звучала так себе, но, возможно, это привело бы какому-нибудь, да результату, поэтому протеста не возникло. Перекрыв доступ к свободному обзору с помощью плотно связанного шарфика, он слегка растерялся и лёг беззащитным бревном на кровати. Снова темнота. К его губам тонко прикоснулись, от чего он немного вздрогнул. Обоняние обострилось за неимением другого осязательного-видимого ракурса, и он подметил, что от куртизанки доносится душистый натуральный аромат розы. Пока она активно обрабатывала оральными ласканиями его рот, её рука настойчиво потирала пах через ночные штаны. Однако, либо этих махинаций было недостаточно, либо воображение того, что это якобы его супруга, не сильно уж и меняло картину, но кровь не торопилась двигаться в ожидаемом быстром потоке к нижней части тела, на зов внешнего поглаживания. Да даже если бы его целовала настоящая любящая жена, ничего не встало бы.       — А сейчас? — Адам, судя по звуку, пододвинул стул поближе, так как его голос тоже стал менее отдалённым.       — Ничего особенного. Простите.       — Тебе приятно вообще?       — В целом — да.       Дама стащила ткань пижамы с ног и нарочно залезла к нему в трусы, ощупывая вялый член. По его телу пробежались отсталые мурашки, потому что ладонь оказалась холодной. Второй рукой она направила его за локоть и положила его пальцы на свою аккуратную грудь. Он её скромно потрогал. По известному закону Мёрфи — то, чего больше всего сильно боишься, обязательно настигнет, да ещё и вдвойне окатит неприятной неожиданностью. Вот как казалось страшным, что половой орган не пробудится на обаятельные поступающие благодеяния, так он и не собирался подниматься. Дженна, судя по ощущениям, сняв полностью его нижнее бельё, пыталась устроиться на нём.       — О чём ты думаешь? Может, у тебя был травмирующий опыт последнего раза? Когда ты занимался любовью в последний раз? — юноше стоило бы извиниться за свой неподобающий вопрос интимного характера.       — Восемь лет назад. Тогда зародился Валентин. Это был обычный скучный вечер. Меня принудили к этому. Всё происходило почти в темноте. Я не хотел.       — То есть, тебя в какой-то степени оскорбило, что сношение случилось не по-твоему желанию? Как бы осталось негативное воспоминание? Это качнуло твоё эго?       На самом деле, нахождение человека в темноте весьма часто приводит к очевидной для анализа ассоциации, заложенной ещё с самого момента зачатия, а именно, когда дитя расположено в утробе, вокруг один мрак и ощущение защищённости. В случае с психоаналитиком, вызывая схожее по обстановке окружение, то есть и сам процесс оплодотворения, и погружение во мглу, невольно перенесло его в начало собственной жизни, когда даже сознания у эмбриона ещё не было.       Факт разрушения должной защиты и крушение покоя у неразвившегося младенца, или, как произошло несколько лет назад, вынужденный выход из спокойной среды, как бы наложил искажающий отпечаток на принятие своего «я» и его осознание в целостности общего состояния самостоятельности, от чего оборванное резкой неприязнью впечатление продолжает управлять стабильном отключенным либидом. Это лишь невысказанная теория.       — Можно и так сказать, — леди старательно поднималась и опускалась, находясь у него меж бёдер, но периодически член выскальзывал из неё, так как ни о каком возбуждении речи идти не могло, и это жалкое зрелище вызывало у него самого стыд.       — А как бы ты хотел тогда?       — Честно, я даже и не знаю.       — Я рассчитывал, что ты расскажешь и выдашь больше полезной информации. Тогда просто получай удовольствие.       Эван почувствовал, что девушка, вероятно, наклонилась к нему, так как к его губам вновь примкнули, но уже сильно настойчивей. И в этом мокром поцелуе почудились искренние чувства, так, когда полностью отдаются нутром и примыкают в единство передачи, если угодно, засасываются. Пусть он ничего не испытывает к этой проститутке, но глубокое наслаждение смешалось с эмоциональной страстью, и он однозначно ответил. Приятная волна, наконец, весьма охотно отлила некоторую часть вожделения. Он хотел протянуться руками к голове, чтобы углубиться в неожиданную тёплую смачность процесса, однако его крепко и резко прижали по бокам к кровати за предплечья.       Удивительно, но она продолжала ровно скакать на нём, и он не ощутил изменения угла наклона внутри неё. Солитеру вообще показалось, что он как-то весь парализовался нижней частью тела, потому что фокус мощной услады был во рту. Чужие тонкие губы переместились на мочку уха, и он снова покрылся уже неподдельными мурашками от разительно распадающегося наслаждения. К небольшому сожалению для него, вспомнился смутный момент из другого сна, закончившегося на похожей недоказанной ноте, но ведь тогда, и именно после такого влажного жеста, он проснулся живой и возбуждённый, и как только это хрупкое воспоминание всплыло перед завязанными глазами, его член распрямился и затвердел, в паху пульсирующей загудело. Хотя он попытался отделаться от этого изображения, нежные поцелуи ушной раковины вновь возвращали его туда.       — А сейчас это было чувственно? Тебе приятно? — Адам, по всей слышимости, стоял где-то очень близко и почти заклинающе шептал.       — Очень.       — Ты вспомнил меня, ведь так? Никогда не приходила такая простая мысль, что всё дело в отношении к человеку?       И крайне странно, но Дженна стала издавать нагнетающие женские стоны. Ещё более странным показалось ощущение её обеих рук на нижней части его живота, а такое положение вряд ли позволяло бы ей целовать там, где сейчас чьи-то снова губы утонченно ласкают небанальную эрогенную зону...       Пока он пребывал в утопическом удовольствии, серьёзно размышлять не позволял обмякший от любезностей мозг, но когда он понял всё происходящее, то поспешил развязать мешающий обзору шарф. Его руки насильно убирали, и теперь сомнений не осталось, что юноша стоит рядом и препятствует ему в раскрытии правды. Девушка почти что кричала, добавляя темпа своим движущимся вверх-вниз бёдрам. Пришлось немало побороться за развязывание ткани на глазах, но от активного ёрзанья повязка сама спала, зацепившись за нос, а в промежности мышцы сильно сократились, как на самом пике удовлетворения. Дама слегка наклонила голову назад, однако психоаналитика повергли в шок истекающиеся от её глаз медленным ручьём белёсые тягучие полосы по щекам, и когда эта субстанция начала выходить из её раскрытого в истоме рта, она стала мученически захлёбываться, и звук жидкости, надувающейся воздухом в глотке, был не из самых приятных.       Он не понял, в какой момент испустил своё семя, но определённо испугался упавшему на пол парню с кровоточащим носом, и пол прогнулся под ним, будто был сотворён из чего-то мягкого. Свечи танцующе запрыгали из стороны в сторону, разрастаясь в размере и охватывая комнату диким горячим пламенем. Кровать продолжала качающеся пружинить, хотя он лежал вполне спокойно, не двигаясь.       Это было последнее видение, которое оставалось перед взором недолго, так как последовательно настигший ужас и непонимание принудили проснуться в реальной жизни.       Он открыл глаза и услышал истерический крик Джини. Она ворчала что-то далеко не в своей доброй манере про незваного гостя. А Адам так и лежал рядом на диване, с таким же бордовым подтёком над губой и, кажется, сон у него тоже был тревожный.