Идентификация пустоты

      Он так и не уснул той ночью. Кажется, из-за мыслей, ползающих назойливыми щекотными насекомыми. Или из-за возбуждения. Только трогал свои зацелованные губы и вспоминал его вкус. А оттенок у него несносный. Металлический. И не понимал, как быть дальше. Что он наделал? Это должно быть так ужасно осознавать, но было настолько приятно и хорошо, что трещина в разуме стала разрастаться куда-то в самый центр, ломая наставленные жизнью шаблоны, установленные в нервной системе. Его зачаровали? Почему, сказав твёрдое «нет», просто не ушёл? Не оттолкнул после первого касания? Потому что сам хотел этого. Или же из интереса. Не может отделаться от ощущения, что это внушение. Но не сам ли он себя в этом убедил? Ему стыдно. Безудержно стыдно. Но караться за греховное наслаждение перед бессознательным, которое само подкидывало сходные ситуации, в своей мере бессмысленно. Получил внимание, которого так желал? Будь добр, разбирайся с этой выкопанной ямой бесчестия сам, ложись туда и замуровывайся. Неужели нравится? Нравится без обоснованных объяснений? А так ли они нужны? Может быть, и просто так.       В горле предательски сушило, ведь они пили виски в кабинете. Тихо спуститься, дабы отхлебнуть стакан очищающей воды, никогда не было проблемой, более того, стало банальным ритуалом в бессонные ночи. Шум из крана, жадный глоток.       — Дай мне тоже.       Брызги полетели на пол. Жидкость попала не в то горло.       — Думал, ты спишь.       — Я не могу.       Солитер включил торшерную лампу на столике и дал ему стакан, не понимая, как теперь общаться.       — Тебе лучше?       — Немного. Но я ещё слаб. — на юношу уставились неопределённым тупым взглядом. — Что?       — Я не знаю, как правильнее сказать...       — Можешь не рассказывать мне. Я знаю, о чём ты думаешь.       — И о чём же?       — Обо мне, — Адам поднял уголок губ, несколько затормозив перед ответом, — о себе.       — Такое ясновидение не впечатляет.       — Мне нужен кокаин.       Эв ничего не сказал, потому что по осуждающему тону молчания это было итак ясно.       — Завтра, точнее, сегодня вечером, я должен быть в форме. Мне на работу надо будет.       — Этим ты оправдываешь свою зависимость?       — Мне очень нужно. Правда. Он быстро вылечит меня. — Праудлав томно потянулся к его лицу, но мужчина наклонился в противоположную сторону. — Ты чего?       — Зачем ты это делаешь?       — А зачем ты строишь из себя недотрогу?       — То, что я позволил тебе один раз меня коснуться, это не значит, что ты мне нравишься, — в нём откуда-то проснулась ненаигранная самоуверенность, а вместе с ней и посапывающая совесть.       — Что?       — Ты мне не нравишься.       Гость вопросительно вскинул бровями, незаметно повторяя своё душное приближение. Психоаналитик, подтверждая самому себе, что не поведётся в этот раз на эту уловку, не шевельнулся.       — Повтори.       — Ты мне не нравишься.       Адам был совсем близко, переводя взгляд то на глаза, то на губы, постепенно растягивая нарастающее ухмыление.       — Ещё раз.       — Не нравишься.       Он чуть-чуть высунул язык и провёл им по нижней губе, намачивая её по всей длине и отодвигая вниз, облизывая дёсны. Его губы нетерпимо обхватили, впуская змеиный язык внутрь, целиком соприкасаясь с влажной от слюны нежной кожей.       — Я не слышу. Что ты сказал? — парень прервался, улыбаясь пуще прежнего и прикусывая себя зубами на том же месте, где только что был перехвачен поцелуй.       —Ты. Мне. Не. Нравишься. — Эван жадно смотрел на его рот, будто доказывая уже этой сладкой дыре свою позицию. — Не нравишься.       Парень снова обвил его своими невыносимо мягкими губами, удерживая пальцами подбородок и приподнимая его для удобства. Целовал рывками, постоянно отстраняясь и заглядывая в унесённые от всякого здравого смысла глаза. Мистер сдался, отдавая ему право на распоряжение своими устами, а управлялись они каким-то ненасытным посасыванием. Знает гад, на что надавить. На проснувшиеся после многолетней комы чувства, что ещё и не пришли в ровное состояние и то и дело ударяются в исключительное наслаждение. Холодные руки изучающе залезли под пижаму.       — Нет. Этого точно не будет.       — Так совсем-совсем не нравлюсь?       — Ну, разве что, слегка.       — Пожалуйста. Свози меня в одно местечко, — Праудлав переместил конечности на его и без того лохматые волосы, для чего-то взъерошивая их, и резво поцеловал в уголок рта, любуясь проделанной работой в виде потерянного выражения.       Четыре часа ночи. Какого рода это должно быть место, работающее в глухое время суток и имеющее необходимые запрещённые вещества? Солитер только слышал умопомрачительные истории оттуда, но слабо представлял себе его. Правильно, откуда ему знать, как выглядят обшарпанные недокрашенные стены с резными фрагментами штукатурки, как в нежилом помещении, где ремонт отложили на долгое время, а потом и вовсе забыли о такой необходимости. Где полы залиты всевозможными телесными жидкостями, потому что кого-нибудь обязательно вырвет и нефункционирующий туалет будет занят, а также любой аптекарский склад ущемился бы от количества раскиданных шприцов и ложек. Где из мебели — лишь найденное на помойке пружинное основание кровати с обосанным бомжами матрасом, на котором спят по очереди, или же, кто раньше ляжет. Где разбитые обломки бутылок разбросаны не как предмет высокого искусства, а как воспоминания о разгорячённых ссорах в битве за право первым использовать дрянь. Где освещение из одиночных моргающих лампочек холодное, потому что они самые дешёвые и до них нет никому дела, раз уж неважно, куда целиться — уже не в измученные иголками вены на руках или ногах, а там, как попадётся. Где юные люди, испортившие себя до изнеможения, лежат полумёртвые, абсолютно не понимая, чего они хотят от жизни, так как судьба успела сломаться в самом её расцвете. Ему неоткуда знать, как выглядит притон, ведь он рос обеспеченным и порядочным.       Он плёлся хвостиком за юношей через немногочисленные проходы, чтобы не оставаться одному среди них. Его откровенно пугало это «местечко». Они зашли в комнату, где было треснуто стекло на окне.       — Привет, Гэр. Где Мосс? — Адам разочарованно обратился к худому курящему, но ещё неплохо выглядевшему парню в зелёной тёплой кофте на замке, расстёгнутой до середины и с одной закатанной до колена штаниной.       — Его поймали в Буджи вчера.       Праудлав отстранённо помолчал, видимо, поминая своего хорошего знакомого.       — Очень жаль. Мне нужно двести. Но хорошего.       Торгаш, не вынимая сигареты изо рта, степенно подошёл к матрасу, лежащему на полу, открыл неумело пришитую молнию сбоку и достал четыре прозрачных пакетика. Юноша, подозрительно прищуриваясь, дабы разглядеть их содержимое, не дал тому подняться с корточек.       — Гэр, я сказал хорошего.       Тот презрительно окинул его и поменял одну явно желтоватую упаковку порошка на другую, более белую.       — Разбогател? Это будет восемьдесят... пять.       Ад глянул на Солитера, который стоял в стороне, как бы выпрашивая названную сумму. Он достал из кармана пальто свой кошелёк и вяло отдал купюры в руки Гэрри, который стал их дотошно пересчитывать, после чего отдал кокаин и открыто уставился на него.       — Ад, ты здесь один? У меня в глазах двоится.       — Нет.       — Тогда кто ты такой? Папаша или его ходячий кошелёк?       Откуда-то из щелей подул воющий ветер. Показалось, что за соседней стенкой застонала девушка.       — Его не отпустят? — парень хотел узнать побольше.       — Их поймали с герычем в переулке. Его, Мэрион и Джонни.       — Но Мэрион, разве не...? — снова послышался протяжный стон, и парень показал пальцем на комнату рядом.       — Да. Её пожалели. Она тогда вся заплаканная пришла. А их, наверное, посадят. Не первый раз же ловят. Там такое дело паршивое. Не повезло. — У Гэра не было эмоций, и говорил он очень устало, куря и смотря куда-то в сторону. В нём не было сожаления. Было лишь неизбежное понимание своего положения и того, как устроен этот жестокий мир, вроде придавившей лицом к холодному грязному полу безысходности.

***

      — Я хорошо помню Мэрион. Та ещё потаскуха. Она и познакомила меня с Моссом. — Они лежали в полуобнимку на диване, потому что юноша всё ещё потрясывался и попросил себя согреть, раз никто не собирался бороться с инсомнией. Хотя нюхнул он сразу же в машине.       — Это она была за стеной?       — Да. А Гэр так-то её парень. Она трахается за дозу, когда он не может достать. Он, если честно, вообще придурок. В тот раз мне дал порожняк из синтетики, что меня вывернуло наизнанку. Обидно. Придётся теперь искать другого человека.       — Зачем тебе это? — Эван убрал его мельтешащие пряди со лба, как бы стараясь понять его лучше, думая о том, что хранится в этой голове.       — Ты мне веришь?       — Не особо.       — Тогда не задавай таких вопросов, — фыркнув, он горделиво отвернулся, скрестив руки на животе.       — Прости. Я имел ввиду... Я ничего не знаю о тебе. Как я могу тебе верить?       — А что тебе нужно знать? И надо ли?       — Например, почему я тебе нравлюсь. Я не один из «вас»... В смысле... Ну, не молод.       — Из «вас», — Адам процитировал это выражение и повернулся к нему лицом, — ты теперь тоже один из «нас». Так целуемся только «мы». Мне нужна веская причина любить тебя?       — Понятия не имею.       — Вот ты и ответил сам себе, — парень смачно чмокнул его в щёку, как это делают дальние родственники, приехавшие к племяннику, как бы с упрёком.       — Мне казалось, что ты всегда так себя ведёшь. Со всеми.       Юноша замолчал и тихо залез на него, обхватывая ногами бёдра. В ночной темноте, даже с прозрачным тюлем, пропускающим свет от половинки луны, не видно его лица, а соответственно и очевидного взгляда, который можно было бы прочитать. Но он наклонился, упираясь руками об диван возле лежащей шеи.       — О, расскажи мне, как я себя веду? — он коснулся губами впадины между ключицами, расстёгивая последующие пуговицы домашней рубашки.       — Так, как будто я тебе нужен. Как будто ты... — Солитер слегка вздрогнул, когда ласкательный поцелуй стал включать в себя рисующий без красок язык. Его мозги словно начали плыть в самую грязную реку, где не видно неба, медленно отключаясь, от чего в откровенности слов можно было не сомневаться, как и в том, что он говорит именно то, о чём думает, — хочешь меня? Ты ведёшь себя вызывающе. Нагло.       Праудлав лишь продолжал отмечать мокрыми островками его грудь, как если бы не слушал его. Его таз снова дразняще зашевелился.       — Иногда я, честно, завидую тебе. Ты живёшь, как захочешь и делаешь всё, о чём пожелаешь. Вот даже сейчас, — Эван неожиданно ахнул, когда прохладные губы обвили его левый сосок, — я не понимаю, что ты делаешь.       — Я делаю тебе приятно...       — Видишь? Ты уходишь от разговора. Ведёшь себя непонятно.       — ...потому что хочу заставить тебя кончить.       — Я не дам тебе сделать этого, — психоаналитик ещё больше уходил в беспамятство, и говорить было крайне тяжело. Веки предательски давили, и мышцы в теле расслаблялись. Засыпает?       — Дорогой Эван, ты и впрямь чувствуешь себя таким особенным? Если тебе станет легче от этого, то да, ты мне нужен. Но веду я так себя не со всеми, в этот раз поверь.       Голос молодого человека всё явнее отдалялся, как и тёмная реальность. Тот вроде продолжать обсыпать его тело поцелуями, но мужчина уже невольно переступил границу всплывающего сна, хоть он сильно противился неуместному желанию полноценного отдыха.

***

      Вначале вокруг было также. Не было ничего в поле зрения. Ощущение земли под ногами подсказывало, что он стоит ровно. Попробовав пройти куда-то, не видя ничего вокруг, и раздался плотный скрипящий звук хождения по снегу. Дневной пасмурный свет стал постепенно рассеиваться над ним, образуя небо, и внезапно возникло серое здание с двумя этажами. Потом появилась небольшая площадь перед ним, где и стоял Эван, усыпанная снегом. Выросли редкие голые деревья, а также завиднелась кирпичная церковь с голубыми куполами и католическим крестом на самом крупном из них.       Снежинки неспешно падали сверху, но, приземляясь на него, казалось, проходят сквозь, да и от низкой температуры ему не было холодно. Послышались радостные крики детей, а после, они толпой оказались поблизости, окружая его. Мальчики лет десяти-одиннадцати, укутанные в старомодные великоватые пальто и шарфы, кидали друг в друга снежки. Один ком пролетел ровно сквозь него, словно на этом месте никого не было. Он почувствовал определённый страх, хотя бояться совсем было нечего. Солитер поднял голову вдаль и увидел мальчишку, который стоял один возле стены и испуганно смотрел на этих ребят. Тот был весьма похож на него самого в очень юном возрасте.       — Август, ты чего как вкопанный? — один шкет, что отличался от других более высоким ростом, формировал в руках очередной белый шар.       Кто такой Август?       — Да он же как обычно, задумался о чём-то. Он всегда витает в облаках. Думает о том, что ещё можно украсть, — уже другой мальчуган, толкнув первого в бок, злорадно посмеялся.       — Давайте спустим его на землю! — ещё один, совсем маленький, но от этого не менее противный мальчик обернулся на остальных, ехидно лыбясь и скомкивая снег в варежках.       Почему Эвана зовут Август? Или Адама так зовёт подсознание. Бессмыслица какая. Это точно не психоаналитик, так как он рос в нормальной обычной семье. Хотя различить по внешности, кем является это дитя, было трудно, ведь они крайне похожи между собой.       Они стали подбегать к нему и кидаться в него снежками. Эвану стало крайне обидно за него, и при этом, несвойственной страх разрастался внутри, будто перед ним была некая опасность, хотя его фигура никому не заметна. Но что? Страх? Самый настоящий? Эта эмоция возникла так неподдельно и из глубин нутра, что возникали сомнения по поводу этого ощущения. Пронзившая все участки тела апатия долго оберегала его от таких ощущений, но что сейчас поменялось? Детей было много, и куски снега летели беспрерывно, потому что пока одни лепили, другие успевали жестоко закидывать его. Праудлав расстроенно закричал «хватит», защищающе выставив перед собой руки и вдавившись в стену. Когда один из толпы, тот самый, что выше остальных, подошёл к нему ближе, у мужчины в панике забилось сердце, как если бы он сам стоял там. Хулиган презренно оглянул его, выставив ладонь в сторону, как бы приказывая остальным остановиться, и этой же рукой, сжав её в кулак, точно попал тому под рёбра. Маленький Адам, который Август, согнулся пополам и из одного глаза выступила блестящая слеза. Солитер ощутил у себя далёкую боль где-то в печени.       — Подлиза ёбанный. Что, побежишь к сестре Пейдж жаловаться? Опять скажешь, что тебя обижают, а она только тебя угостит печеньем? — он сильно замахнулся и ударил его по голове, что даже слетела вязаная шапка. — Это тебе за то, что украл у меня медальон матери, безымянный ты выродок.       Эван подошёл к столпотворению, стараясь оттолкнуть этого громилу, но тому было всё равно на эти махания, потому что руки заходили и проходили через его тело, никак не соприкасаясь с ним. Ад смотрел вниз и беспомощно плакал. Он был крайне маленьким, с впалыми, но по-детски округлыми щеками и огромными, относительно лица, тёплыми карими глазами. Светлее, чем у него они в реальности. На пальто привлекала внимание большая дыра с торчащими нитками.       — Ты, гнида, знал, это было последнее, что от неё осталось. Она меня любила. Как и мой отец. А твои родители просто отдали тебя сюда. Ты им не нужен, потому что они понимали, какая ты маленькая мразь, — он мощно его стукнул ладонью по волосам, и мальчик упал на снег, закрывая глаза. У психоаналитика тоже запульсировало в виске.       — А это тебе за то, что взял моё одеяло, пучеглазый! — другой упитанный мальчишка пнул его ногой под живот.       Солитер понял, что ощущает то же самое, что и Адам, или кем бы он там ни был, потому что у него начинало болеть там же, где его пинали, а ещё из-за чувства страха и беспомощности, хотя эти дети его не видели и не могут ничего ему сделать. Осверипевшие ребята пинали его бесперебойно, и по ногам, и по между ног, и пару раз прилетело по лицу, а он лежал и, громко всхлипывая, плакал, прикрыв мордашку руками. Они весело смеялись, напоминая ему всё самое "лучшее", что он когда-либо делал. В основном это воровство, ябедничество и нежелание играть вместе с ними.       — Перестаньте!       Но они ещё сильнее стали подпинывать его, назвав «тупым слабаком». Напоследок самый высокий смачно харкнул на его волосы, придавив ботинком голову к снегу, и все ушли, гордо обсуждая свой «подвиг». Праудлав обнял себя за колени, видимо, не собираясь вставать, и жалобно хныкал. Эван спустился на корточки, заглядывая в заплаканное лицо с покрасневшим от мороза носом, и, как бы, погладил его по плечу, пусть и понимал, что тот ничего не ощущает и не видит его. Затем небо значительно потемнело, как при сумерках, снежинки обильнее засыпали его верхнюю одежду, создавая небольшие белые холмики.       — Август? Что случилось?       Из огромных деревянных дверей вышла женщина в длинном сером платье, белом переднике и чепчике и подбежала к нему. Мальчик молча поднялся, и она повела его к входу. Психоаналитик последовал за ними, так как ему стало интересно, что будет. Очевидно, это был сон, но не совсем было понятно, почему ему видятся чужие воспоминания опять в старых декорациях. Если Адаму около двадцати, настолько он выглядит, то маленьким ребёнком он был в шестидесятые. Но мужчина стал свыкаться с этой странной мыслью. Это же всего лишь сновидение — плод здорового воображения с больным подсознанием.       Они прошли на безлюдную кухню, где не было никого и горела одна газовая свеча. Она усадила мальчика на стул, согревая своими руками его пальцы.       — Тебя не было на вечерней мессе. Почему ты её пропустил? — она разговаривала сдержанно, не проявляя должной сердитости.       — Они опять... — мальчик сделать глубокий вдох, который прервался приступом плача.       — Что ты сделал на этот раз? — она изучающе потрогала бледный синяк на щеке.       — Я не... не... гмх... не знаю. Не играл в снежки.       — Поешь, пожалуйста, — женщина достала из кармана на переднике ломтик серого хлеба и протянула ему, — тебя не было на ужине. Почти ничего не ешь. Сестра Эмма искала тебя. Намеревалась выпороть за сегодняшний пропуск на Вечерне. Что ей скажем?       — Что у меня болел животик.       — Тогда, если будем проходить в комнату для сна мимо неё, схватись за него. Пойдём? Уже поздно.       Они направились через широкую лестницу на второй этаж, где был проход с несколькими комнатами. Там стояла более старая женщина, видимо, та самая Эмма, и увидев её озлобленный взгляд, он повторил историю про боль. В конце на стене висел классический портрет Георга Пятого. Потом они вдвоём зашли в одну из комнат, прикрыв дверь перед носом Солитера, но он попытал удачу и прошёл сквозь неё, уже не удивляясь своей способности. Это было голое помещение с двумя рядами кроватей у стен и двумя большими незашторенными окнами. Адам и женщина прошли несколько коек и дошли до той, на которой не было ничего. Только торчали железные пружины. Эван заметил со входа, что большинство из детей резво притворились спящими, прикрываясь одеялом, но подглядывали за ними одним глазом.       — Всем встать! — её тон показался жестоким, совершенно другим от того, как она только что разговаривала с мальчиком один на один. — Во имя всех святых, кто это сделал? Признавайтесь!       Мальчики встали ровной линией и некоторые из них не могли сдержать улыбки.       — Меня не интересует почему, юные джентльмены. Меня интересует, кто это сделал? И где постельное бельё?       — Это сделали все. Всех накажите? — самый высокий подал уверенно голос.       — Обязательно. А перед этим вас накажет Всевышний. Доставайте бельё! Или мне пройтись по каждой койке?       Несколько ребят засуетились под страхом быть уличёнными, и каждый достал из-под кровати одну из недостающих частей. Матрас был тонкий, простыня крахмальная, подушка тонкая, а одеялом назывался кусок длинной ткани.       — Ещё раз такое увижу, расскажу отцу Александру! — она ушла, громко хлопнув за тобой дверью.       Адам беспомощно снял верхнюю одежду, положив её под подушку, остался в длинной майке и штанишках и лёг, оборачиваясь одеялом, как можно плотнее. Остальные мальчишки тоже улеглись, и некоторые из них перешёптывались понятно о чём. Он не засыпал, вовлечённо смотря на луну, а небо за окном стало быстрее двигаться, то прикрывая полумесяц, то снова его открывая. Когда это странное явление закончилось, остальные ребята уже сладко посапывали, и светящийся серп оказался ровно посередине ставень, Праудлав, оглядевшись по сторонам, встал на цыпочки и вышел из спальни. Эван не мог себе отказать в удовольствии следить за этим интересным сном, поэтому пошёл за ним, и внутри он испытывал некоторый волнующий трепет, который, как он понял, принадлежал юнцу. И опять, что за чувства? Откуда они? Он не испытывал трепета с тех самых пор, как сдавал свой самый первый экзамен, прекрасно зная, что хорошо подготовился. Тот прошёл в конец пустого коридора, постоянно проверяя, не идёт ли за ним кто, и когда он оборачивался, мужчина невольно останавливался, забывая, что его никто не видит. Однако один раз ему посмотрели прямо в глаза и быстро их метнули куда-то в сторону, что слегка сбивало с толку. Мальчик зашёл в уборную. Там было две крупные чаши, стоящие на одной простой тумбе, три туалета со смывом, оборудованным сверху, как большой бак с ниточкой, и они разделены стенками и деревянными незакрывающимися сплошными калитками. На подоконнике сидел темноволосый юноша лет пятнадцати с весьма приятной доброй внешностью, и он выжидающе глядел в окно, пока Праудлав не зашёл.       — Тебя не было на Вечерне. Я начал переживать.       Ребёнок запрыгнул к нему с ногами, подавленно опустив голову вниз. Парень поднял её рукой за подбородок и испугался, увидев покалеченное лицо.       — Они тебя избили?       — И пинали. Франко вспомнил про медальон.       Парень достал из кармана золотое, но кривоватое кольцо, что красиво отразило свет от ночного светила, а Адам вытащил своё из носка, точно такое же. Они соединили их по бокам вместе, смотря друг другу в глаза, после чего невинно чмокнулись в губы, как трепетные неумелые дети. Эван неподдельно изумился на это.       — Может, стоило взять основу у кого-нибудь другого?       — Только у Франко была настоящая вещица из золота.       Солитер долго думал, что же это могло означать, но в конце концов, нашёл наиболее правдоподобный вариант: ту подвеску украшения они переплавили в свои кольца, но о судьбе драгоценного камня не упомянули.       — Я бы дал ему отпор, но ты же знаешь, что сестра Эмма мне доверяет и не ожидает от меня такого поведения.       — Эндрю, не надо! Я всё вытерплю, если нужно. Не стоит никого бить, пожалуйста.       — Они изуродовали твоё лицо, — парень поцеловал его в щёку на месте тёмной гематомы и притянул к себе, бережно обнимая, — от Бога не дождаться гнева.       — Сколько бы я не просил у Него помилования, Он меня не слышит. За что Он так?       — Он обязательно их накажет. Обещаю.       — А нас? — Адам, из-за своего роста и телосложения, выглядел меньше, чем Эндрю, поэтому ему пришлось закинуть голову назад, чтобы праведно глянуть на него.       — Не знаю, милый Август. Не знаю. Это же любовь, а Он говорит, что «любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит». Надеюсь, мы с тобой всё перенесём и вытерпим, — парень зачитал настоящие строки из Библии и сделал это искренне, в самом деле веря в Него.       — Как думаешь, нас скоро заберут?       — Сегодня приезжала одна пара из Белгравии. Они очень хотели меня взять.       — Ты им сказал, что поедешь только со мной?       — Да, но мистер Джозия настаивал на том, чтобы взять меня одного.       — Ты уедешь? — у мальчика заблестели глаза. — Это худший день в моей жизни.       — Прости, — Эндрю ещё раз нежно поцеловал его в губы, и было в этом касании и извинение, и раскаяние, и не было никакой пошлости, только чистая благодать. — Я уверен, тебя тоже скоро заберут. Я надеюсь.       — Не выбрасывай кольцо! Никогда.       — Я никогда тебя не забуду, Август.       Кажется, Эван только что стал свидетелем первой любви юноши, и ему показалось это таким сердечно трогательным, что на душе у него заметалась холодная вьюга с горькой печалью, хотя это могли быть и чувства Праудлава. Он не понимал, чьи они, однако испытывать их после бесчувственной дыры, что накрепко зацепилась за него, так-то весьма интересно и... необычно. И вообще, это всего лишь чудное сновидение.       Они резко пропали, и тёмный туалет вырос высокой церковью с переполненным молодыми людьми и мальчишками, поющими хорал под величественный орган. Солитер оказался стоящим прямо посреди скамьи, как бы упираясь в чьё-то тело, но он быстро отошёл на главный ковёр, выискивая глазами главного персонажа своего сна. Он стоял рядом с тем парнем из туалета и пел точно также, как и остальные, но как-то более уверенно. Видимо, он и в правду верил. Голос у него глубокий и красивый. Они незаметно для всех держались за руки и пели слова не по книжке, как большинство мальчиков. Когда хор закончился, все синхронно сели, и мужчина, стоящий за алтарём, стал читать проповедь из Ветхового Завета. Психоаналитик подошёл к ним поближе.       — Говорят, сегодня приедет врач-психиатр к вам. — Они тихо перешёптывались и пусть это и не особо уважительно, но рук не отпускали.       — Нам будут колоть иголки в глаза? — Адам не поворачивался, когда говорил, но понимали они друг друга хорошо.       — Не знаю, но ничего ему не рассказывай о нас. Меня заберут после обеда. Не давай себя в обиду. Никогда.       Мальчик обиженно сдержал слёзы, сжав его ладошку сильнее и отчаянно молясь про себя.       Церковь словно ударилась об землю, и у Солитера закружилась голова от таких частых и внезапных перемен. Снова непроглядная тьма и непонимание, где он находится. Пол под ногами был ощутим. Послышался знакомый голос.       — Когда я досчитаю до десяти, ты откроешь глаза. Один. Два. Три...       Ужасно знакомый голос, который ни с кем не перепутать. Голос, которого он не хотел бы слышать никогда в своей жизни. Противный и нахальный.       — Восемь. Девять. Десять.       Осветился больничный кабинет с белой кушеткой, на которой лежал мальчишка и сидящий рядом на стуле Дэниэл, убирающий маятник-нагрудные часы себе в карман. Он был одет в коричневый жилет, шёлковую белую рубашку и брюки прямого кроя. Эвану было всё ещё непривычно видеть его в одежде начала двадцатого века. А ещё выглядел он гораздо моложе, ведь сколько бы ни прошло времени в реальном мире, начиная с академических годов, он словно никак не менялся. А тут и усы значительно более жидкие, и тело более юное.       — Что ты видел, Август?       — Боженьку, который грозит мне пальцем.       — За что Он тебе грозил?       — Я не знаю... — дитя неуверенно стал теребить свои пальцы.       — А ты можешь вспомнить, что ты недавно делал такого, за что можно было бы на тебя сердиться? — врач обхватил его суетящиеся руки, придавливая их к животу и увлечённо смотря на него, от чего Праудлав нервно отводил глаза.       — А вы никому не расскажете?       — Конечно же, нет. Ты можешь мне доверять. Всё, что ты скажешь наедине, когда я рядом, останется только со мной.       — Я неправильно себя вёл.       — Как именно? — Бэмби чуть-чуть наклонился, практически надвисая над ним.       — Я делал то, что нормальные мальчики не должны делать с другими мальчиками. Я больной?       Психиатр довольно улыбнулся. Солитер на его месте ответил бы утвердительно, но в таком случае нездоровым бы обозвал и самого себя.       — Нет. Совсем немного, — он неторопливо встал и закрыл лечебное крыло изнутри. — У меня на практике была одна девочка — Алиса. Она разговаривала с вымышленными зверушками и думала, что гуляет по сказочной стране. Никогда не хотела просыпаться. Она больна. А ты нет. Кто-нибудь ещё знает о твоей особенности?       — Особенности?       — Да. Август, знаешь, ты одарён редким проявлением психики. Чудесным и удивительным, — его взгляд интригующе изменился, и настроение, очевидно, поднялось. — А что ты делал с другим мальчиком?       — То, что делают взрослые тёти с дядями. Эндрю мне говорил, что нам не стоит этого делать, когда все смотрят. Сказал, нас могут наругать.       — Губами?       — Да... — мальчик стыдливо отвёл глаза, а Солитер почувствовал его дёргающуюся вину.       — Ты пообещаешь мне, что тоже ничего не расскажешь другим, если я тебе кое-что дам и поделюсь?       — Хорошо. Обещаю.       Дэниэл дал ему ириску, и Праудлав удивлённо посмотрел на коричневый кубик сладости, словно никогда такого не видел, но когда он откусил её, лицо преобразовалось в лужу восхитительной радости и он шумно умял оставшуюся часть, испытывая превеликое наслаждение. Точнее, психоаналитик так понял, исходя из своих ощущений.       — Некоторые мужчины тоже делают это губами с другими мужчинами. Но мы... — он поджал губы на забавной оговорке, — то есть, они никак не больны. А где сейчас Эндрю?       — Его забрали в семью сегодня.       Дэниэл огорченно о чём-то задумался.       — А сколько ему было лет?       — Пятнадцать.       — А тебе?       — Четырнадцать.       Солитер удивился указанному возрасту. Адам выглядел намного младше и меньше, но сразу стало понятно, почему он в одной группе с одиннадцатилетками.       — Ты такой маленький. Сколько тебе было, когда ты попал сюда?       — Сестра Пейдж говорит, что мне не было и года.       — Так ты никогда не видел своих родителей?       — Я им не нужен был.       — А фамилия у тебя есть?       — Нет.       — Тогда кто тебе дал имя?       — Сестра Пейдж, потому что я попал сюда в августе месяце.       Бэмби ещё довольней растянул свои губы, что выглядело весьма устрашающе. Он сел обратно на стул, почёсывая чёрные усики.       — У меня есть один метод, как тебя подлечить, но только если ты никому о нём не расскажешь, хорошо?       — Хорошо, — Адам ему искренне верил и в нём засветился добрый луч надежды.       — Раздевайся.       Мальчик сначала лишь уставился на него, будто не расслышав просьбы. Потом как-то неуверенно он перевернулся и сел, стягивая с себя грязно-зелёный свитер.       — Полностью, — врач отошёл к наполненному водой тазику, как раковина, и намочил белую марлю, тщательно отжав её от лишней влаги.       Когда Адам разделся полностью и аккуратно сложил свои вещи на край кушетки, он прикрыл причинное место ладошками. Мягкая чёлка прикрывала его лоб и лезла в выпученные глаза. Дэниэл уложил его вдоль банкетки и расставил руки вдоль нагого тела.       — Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу. Если ты их откроешь, то всё испортишь и не пойдёшь на поправку. Идёт?       — Хорошо, — ребёнок очень сильно зажмурился, но Эван почувствовал его волнение. — Вы поставите мне укол?       — Нет. Расслабься. Это будет не больно.       Бэмби наклонился и незаметно стал нюхать молочный запах детской невинной кожи, испытывая настоящее удовольствие и закатывая от этого глаза. Мокрой тряпкой водил по худощавой груди с торчащими рёбрами, омывая плечи и ключицы, а незанятую руку приложил к своему паху. Кусок ткани спускался ниже и оглаживал внутреннюю поверхность тонких бёдер, но никак не заходил ровно между ног, хотя Дэниэл не сводил глаз с маленького отростка. Он сильнее сжал себя и бесшумно расстегнул пуговицу штанов, доставая уже прилично вставший член.       — Не открывай глаза.       Психиатр отложил марлю и направил маленькую руку Праудлава на свой половой орган, положив сверху свою, и начал таким образом надрачивать. Солитер захотел немедленно отвернуться или дать тому пощёчину, но продолжал стоять как вкопанный, не зная, чем может помочь. Врач ткнулся носом в его волосы, громко вдыхая, и очень быстро испустил семя и себе, и мальчику в руки, сдержав истомный стон. Он бережливо погладил Адама по голове, стёр следы преступления тряпкой и застегнулся.       — Можешь открыть глаза.       Ребёнок, как и обещал, не разжимал их до указанного момента.       — Что вы только что сделали?       — Я буду приезжать раз в неделю сюда к вам и постараюсь тебя вылечить таким образом. Через месяц я тебя проверю и попрошу кое-что сделать мне. Если ты окажешься способен... то может быть, я заберу тебя к себе.       — Вы хотите стать моим отцом? У меня будет семья? — Эван ощутил безмятежную радость и приближающееся обречённое счастье. Проявление искренних чувств где-то в солнечном сплетении чудилось удивительно приятно. Они такие... оживляющие. Это намного лучше вездесущей подавленности.       — Только если ты будешь хорошим мальчиком.       День резко сменился ночью, а ночь вытекала в день, в больничной палате мелькали быстро протекающие события, как медсёстры обрабатывают разбитые колени мальчикам, перебинтовывают голову, ставят инъекции, и всё происходило очень быстро, как при перемотке пультом от телевизора вперёд, пока перед психоаналитиком снова не появился Бэмби с ещё более истощённым Адамом, и мельком увидев то, что они делали, Солитер, не раздумывая больше ни секунды, моментально отвернулся, потому что картина с непропорциональными фигурами, сливающимися в одно, нагоняла только ужас и отвержение.       Однако, развернувшись, перед ним встала коричневая дверь, и холодные стены лекарской комнаты стали бежевыми обоями кабинета, выросли стеллажи с книгами и расстелился красный плотный ковёр с золотой вышивкой. Он посмотрел назад и увидел уже бордовую кушетку с Праудлавом, заметно подросшим в явно подростковом возрасте. Ложе было таким же, каким оно было во втором сне в его личной рабочей комнате с огромным портретом, а также большой забитый стол, за которым сидел ненавистный друг и что-то серьёзно писал. Адам пусть и увеличился в размере, но всё ещё выглядел умилительно юно, даже с типичным недовольным лицом. На нём были только штаны с подтяжками, натянутыми на острые голые плечи, и он уныло смотрел на психиатра. Потом он встал и частично присел на стол сбоку, пренебрежительно смотря на ручную писанину, стараясь раскачать пишущую поверхность. Эван почувствовал нарастающее раздражение, понимая, чьи эти эмоции.       — Не мешай. Я работаю.       — Ты всегда работаешь, — юноша нагло отобрал у него перьевую ручку, убирая её в сторону, на что Дэниэл только разозлённо уставился на него.       — Что тебе нужно?       — Мне скучно.       — Почитай что-нибудь.       — Я уже перечитал всё, от всех, по нескольку раз. Даже твои переводы, подписанные под чужим именем, — он присел на его колени, обиженно поглядывая. — Ты меня не любишь.       — Адам, я дал тебе уютную крышу над головой. Я кормлю тебя почти с ложечки. Ты спишь на самой мягкой кровати. Я дал тебе самое прекрасное имя, потому что ты самый лучший и достоин жить в достатке и комфорте. Как ты можешь такое говорить? — так оказывается, что столь неочевидное имя ему дал этот несчастный озабоченный?       — Нет. Ты не уделяешь мне столько времени, сколько я хочу. Ты меня не любишь. Я тебе нужен только для...       Бэмби нехотя вытянул губы, но парень демонстративно отвернулся, скрестив руки. Он случайно посмотрел чётко на Солитера, но тут же отвёл взгляд на пустующее место на стене.       — Я люблю тебя, Адам. Ты — самое ценное, что у меня есть, — он всё-таки развернул его голову и впился настойчивым поцелуем. Нежная кожа парня стала малиновой.       — Я хочу во Францию. На бал. Хочу, чтобы мне в рот лилось сладкой рекой вино и шампанское. Хочу веселиться и кружиться. Там умеют развлекаться. Мне надоело сидеть тут. Я как принцесса взаперти. Мне не хватает воздуха.       — Я пока что занят. У меня работы на месяц-второй наперёд.       — Тогда дай мне денег. Я сам сплаваю на материк.       — Без меня ты никуда не отправишься.       — Я возьму их у тебя и уйду одним прекрасным утром. Ты не сможешь меня удерживать тут вечно!       — Смогу! Столько, сколько потребуется.       Праудлав с несвойственной ему вспыльчивость разорвал исписанный пергамент пополам, затем ещё на четыре части и обсыпал ими его голову. Бэмби сначала молча, с недоумением посмотрел на него. Эвану стало страшно, и сейчас он не понимал, чьи это эмоции. Потом тот со всей силы ударил его по затылку, склоняя к столу, и встал, крепко удерживая за руки. Письменная поверхность покачнулась, а юноша громко вскрикнул.       — Я разбаловал тебя, да? Давно не наказывали?       Он спустил и с него, и с себя штаны, ещё раз мощно хлопнув по голове.       — Я стараюсь, работаю, а ты, тварь неблагодарная...       Дэниэл резким движением вставил в него член, предварительно смочив слюной, и юноша неприятно завыл, пытаясь вырваться из рассерженной хватки. Но он очень маленький и слабый. Он не может дать отпор. Как всегда. Врач избыточно бил его по ягодицам, толкаясь глубоко внутрь и делая ему безмерно мучительно своими жестокими быстрыми толчками.       — Думаешь, тебе всё можно? Забыл уже, кто тебя вытащил из той дыры?       — Хватит! Мне больно!       — Сукин ты сын, — он схватил его за волосы, оттягивая голову назад, и дал звенящую ненавистью пощёчину, притягиваясь тазом ближе, чтобы разорвать все анальные мышцы или что там было у него на уме. — Я — твой отец. Я! Ты не посмеешь мне перечить и портить мои вещи!       Эван стоял в тупом шоке, как обычно не зная, чем может помочь. Его мышцы шеи словно смазали чем-то тугим и вязким, и он не мог отвернуться. Терзания со скрежетом пробирали его душу, а нытьё на затылке добивало итак мрачное состояние. Эти эмоции уже не ощущались так радужно.       Адам заплакал. Тихонько так. Себе под нос, словно удерживая слёзы. Не подавая никакого виду и при этом пытаясь расслабить задний проход, чтобы от грубого вхождения ему там ничего не повредилось. Со стола упало пару книг и разбилась фотография в раме Дэниэла с его женой Дайаной. Бэмби также резко вышел и быстро додрочил ему на спину, зайдя напоследок во внутрь ещё несколько упирающихся и рывкообразных раз.       — Знай себе место, — успокоившись, он застегнулся и достал новый чистый лист бумаги.       — Тогда я уйду! Понятно? На улицу!       — Только посмей...       — И расскажу всем про тебя и про твой маленький секрет! — Адам подбежал к двери и горделиво, с размазанными соплями по красному от ударов лицу, угрожающе закричал.       — Нет!       И босой в одних штанах устремился вниз по лестнице и выбежал из дома. Солитеру пришлось помчаться за ним, хотя бегал он медленнее, но понимал, что если упустит его из виду, не досмотрит сон до конца. Парень постоянно спотыкался о мокрый от дождя тротуар и немощно падал, не сдаваясь и убегая от логова зверя, в страхе быть догнанным. Была тёмная ночь, и большинство фонарей оказались потухшими. Казалось, они бегут целый квартал, сворачивая в первый попавшийся переулок. В конце концов, оступившись о неровно лежащий камень, он упал лицом в лужу и сдался, громко и страдательно зарыдав.       — Эй, юнец, ты чего? Случилось чего? — светловолосая дама в тугом корсете вышла с жилой улицы в узкий проход, спустя короткий промежуток времени.       — Мне негде жить.       — Так дело не пойдёт. Заболеешь же. А ну вставай. Полы будешь у нас мыть и койку за это получишь ненадолго.       Он поднялся, натягивая спавшие подтяжки на плечи.       — Хилый какой. Зовут как?       — Адам.       — Батюшки. Из важной семьи, что ль? Нечего тут клиентов распугивать своим нытьём, пошли.       Клиентов? Ах да, куртизанки раньше часто ловили прохожих мужчин прямо посреди затемнённых улиц. И, о, какое совпадение или ленивость подсознания, но эту вывеску Солитер уже успел узреть в прошлый раз, когда его насильно затащили в «Рай», куда сейчас ведут потерявшегося Адама. Пройдя мимо бесстыдно сношающихся посетителей и их ублаженок, они зашли в какую-то закрытую каморку, предназначенную для гардероба шлюх. Там сидело несколько из них, и они над чем-то громко смеялись.       — Девочки, это наш новый слуга. Зовут Адам, — леди пародийно на классический лондонский акцент из королевской семь специально выделила его имя. — Будет мыть полы и стирать бельё. Умеешь стирать?       — Нет.       — Научим. Спать будешь на этом диване.       — Какой красивенький, не то, что ты, Лили, — девушка с нарисованной жирной мушкой над губой толкнула другую, с прямыми жидкими волосами и заржала грудью.       — Зря вы так, мисс. Леди Лили весьма красива, — Адам вытер своё мокрое лицо, подбирая растерянную по пути уверенность.       — Так, ты живёшь с нами, но их и меня не трогаешь, ясно? Мал ещё.       — Полин, говори за себя. Я бы посмотрела, какой у него стручок. У тебя уже были девочки? — куртизанка с песочными волосами, собранными по бокам, и в нежно-голубом платье, подошла к нему, приобняв за плечо.       — Простите, леди, мне кажется, это глубоко сакральный вопрос, но если хотите посмотреть на меня в порыве страсти, то давайте отойдём и продолжим лестную беседу наедине.       Девушки разом засмеялись. Он оказался слегка ниже их ростом и выглядел совсем щуплым, по сравнению с пышными барышнями.       — Так, я тебя оставляю тут. Каждый раз, когда освобождается комната вечером, ты должен менять там постель. В главном зале следи, чтобы свечи не капали на пол, и если надо, поджигай их. Пол моешь раз в день, утром, когда никого нет. Понял?       — Хорошо, леди Полин. Я вас прекрасно услышал, — дама удалилась, а Праудлав сел на свободный стул у небольшого трюмо.       — Где твой дом, Адам?       — Я сбежал. У меня была богатая семья с чистой кровью. В моём роду были достопочтенные бароны и графы.       Девушки изумленно ахнули, переглядываясь между собой.       — По тебе видно. Симпатичный вон какой. Только где твоя одежда?       — Я продал её за цветок для незнакомки.       Эван не понимал его возвышающих мотивов для украшения своей истории. При этом внутри него почувствовалась чужеродная гордость.       — Девочки, я не могу, он та-а-ак разговаривает и та-а-ак смотрит. Такой красивый и молодой. Вы не скажете Полин, что я его просто так приняла?       — Кэндис, делай, что хочешь, раз тебе не хватает молодых девственников.       Они поднялись на второй этаж по лестнице посередине зала и прошли в одну из комнат. Она была меньше, чем та, другая, из прошлого сна. Девушка нетерпеливо толкнула его на кровать, сладко примыкая к его губам и стягивая с себя душащее красное платье, оголяя только грудь.       — Ты и вправду никогда не входил в женское лоно?       — Не хочу вас смущать, но нет. Родители запрещали...       — Ох, ты столько потерял, не испытав этого чуда. Тебе повезло, что я сегодня свободна, — она безудержно поцеловала его и пристроилась сверху, полностью скинув скромную одежду в сторону.       Адам, будто зная, что и как делать, стал играть с её сосками, дразняще посасывая их и обнимая её за талию. Солитер, по правде сказать, засмотрелся на полыхающего смелостью юношу, даже в его первый раз. Хотя... Это же сон. Он всё ещё не осознавал, что эти интереснейшие картины, вероятнее всего, не имеют никакого значения, и откуда ему знать, как было всё на самом деле? Во-первых, это точно было другое время, что уже ставит под сомнение множество произошедших тут событий. Бред, бред, и ещё раз бред. Это не взаправду. Почему в каждом его сновидении обязательно имеется постельная сцена? Он же не одержим этим, и вообще...       — Эван, тебе не интересно, что ли, узнать, как я впервые переспал с девушкой? — Праудлав смотрел прямо на него, а вокруг всё застыло, девушка остановилась в изгибающейся позе, и даже свечи перестали дёргаться из стороны в сторону.       Психоаналитик испугался такому внезапному обращению, и посмотрел вокруг, не замечая больше никого.       — Ты меня видишь? Но мне казалось...       — Или ты бы хотел смотреть, как я драю полы и стираю простыни с кончой? Или как меня заметил граф Сомсберри, и это была мой дебютная проба по профессии, ставшая потом основной работой, из-за чего мне выделили отдельную комнату? Или как меня забрали голландские моряки к себе на корабль, и три года я плавал и был капитанским фаворитом? Или как в один ужасный день за мной сюда пришёл Дэниэл, не знаю, как он выследил меня и забрал обратно к себе, но я всё равно потом снова сбежал? — он возмущённо искривил брови, не отпуская рук от нагого тела дамы.       — Прости, просто я задумался.       — Тогда вставай.       — Что?       Мужчину словно ощутимо прострелили в голову воздушной пулей, его глаза закрылись сами, а туловище откинулось назад, прибиваясь камнем в стену, и он не успел больше сформировать ни одной мысли по поводу случившегося. А случилось столько всего, и было совсем не ясно, как теперь после этого смотреть на него обычными глазами. Все эти жестокости, пытки, что достались маленькому ребёнку, ужасали. И тогда бы сходилось его нарциссическое поведение с пережитыми травмами. Но были ли они в действительности? Это же, вроде как, сновидение.