Чёрный лебедь

      Проснулся я без будильника, благополучно позабыв завести его на ночь, однако так как ранее пробуждение уже давным-давно вошло в привычку, мне было нетрудно распахнуть глаза, когда за окном ещё клубилась октябрьская тьма. Интересно, если бы я так и продолжил пребывать в царстве Морфея, Арсений пришёл и разбудил бы меня? Я — лежащий на необъятном ложе спящий принц, а он — спешащий на помощь белый рыцарь. Чтобы прекрасная принцесса очнулась от своего сна спасителю необходимо поцеловать её, но что бы сделал наследник? Шлёпнул бы меня по лицу? Вылил бы прямо на меня кружку горячего кофе? Или, что более характерно, деликатно постучал бы в дверь?       Потянувшись, я задумался о том, каково это — проснуться от поцелуя Арсения Лебедева. Что бы я сделал, если бы это произошло? Для начала, наверное, открыл бы глаза. Или сразу бы отпихнул его от себя? Мне бы не хотелось увидеть его лицо так близко, поэтому лучше держать глаза закрытыми в этот момент. Думаю, у него искусанные губы. С виду такой невозмутимый и спокойный, а на деле точно, пока никто не смотрит, сидит и втихаря грызёт их от напряжения. Надо будет обратить на это внимание.       Настенные часы показывали, что ещё не было шести, поэтому я решил воспользоваться возможностью принять душ. Я без промедлений выбрался из-под пушистого сугроба одеяла и подошёл к сумке с чемоданом. Ох, это я зря так небрежно запихнул всё внутрь: рубашка превратилась в нечто смятое и бесформенное, пригодное разве что для уборки пола, а брюки перекрутились, больше напоминая туго обмотавшуюся вокруг дерева змею. С гримасой я вытянул их из чемодана — других вариантов не было, так как остальные вещи точно было уже не спасти, — и, шлёпая босыми ногами по холодному полу, отправился в ванную.       Тёплая, приятно обжигающая струя, успокаивала тело, пока разум пытался разобраться во вчерашнем дне. Поездка в Москву всё больше походила на гротескный фарс, в котором по какой-то неведомой причине именно мне досталась главная роль. Почему не пытались похитить Романа? Потому что он идиот? Стоит сказать, что я сам нередко произвожу впечатление форменного кретина, особенно когда моя одежда вместо стиральной машинки была словно прокручена в поломанной центрифуге, а волосы превращались в гнездо (удивительно, как там птицы ещё не додумались свить себе домик). Я изо всех сил старался соответствовать требованиям работы и казаться ответственным, но, по правде говоря, чаще всего надевал на себя маску, которая имела мало общего с моей истинной сущностью. Наивный мальчишка, под чьим смятым костюмом скрывался результат усердного труда в спортзале. Картинка постепенно складывалась в голове: из меня хотели выудить какую-то информацию, и, поняв, что я больше похожу на суетливого мальчика на побегушках, решили — отличная цель, такой как я тут же проболтается как только мне покажут нож или плеть, или чем там обычно развлекаются похитители.       Я погладил мокрой рукой покрытый мыльной пеной живот, и желудок тут же подал голос — тихо заворчал, напоминая, что пора бы подкрепиться. Мысль о завтраке показалась очень привлекательной. Интересно, а Арсений вообще завтракает? Если нет, я буду злым и голодным до самого обеда. А готовить-то он умеет? У него не было личного повара, но с другой стороны, судя по его шикарному кухонному гарнитуру и современной технике, мужчина должен был проводить там много времени. Вряд ли он оборудовал бы комнату именно так, если бы ею не пользовался. Значит, я приду на кухню, а там меня будет ждать кривой бутерброд на чёрством куске хлеба. Мой мозг почему-то решил, что кулинарные способности Арсения были не лучше моих, то есть никакими, поэтому нетрудно было вообразить как мы оба будем грызть засохшую булку с заветренным сыром на верхушке и обмениваться неловкими взглядами. Хотя, пусть сам бутерброд будет выглядеть плохо, еда, может, будет не такой уж и ужасной — как-никак, Лебедев богач, который может позволить себе продукты хорошего качества. Неаккуратно нарезанный багет с небрежно брошенными сверху долькой лимона и неровным куском лосося. Или я зайду на кухню, а наследник будет там стоять в куче рассыпанной по полу икры. И заставит он меня подбирать этот беспорядок собственным ртом. Мой голодный желудок счёл даже такую перспективу соблазнительной и нетерпеливо заурчал в знак согласия с любой, даже самой неудачной пародией на завтрак. Пора заканчивать с водными процедурами.       В отражении зеркала рубашка стала казаться ещё более жалкой и смятой. Её спасла бы, разве что, жилетка или пиджак. Я вернулся в спальню и в поисках спасения вытащил из чемодана свой чёрный жилет в серую полоску и галстук. Перемена была незначительной, но позволила почувствовать себя немного увереннее, скрыв безнадёжную рубашку под тёмной тканью. Затем я провел расчёской по непокорным густым волосам в надежде придать им форму, но, устав от бесплодных усилий, бросил это занятие и вышел из комнаты с чувством лёгкой неудовлетворенности.       Царящую в доме тишину нарушало лишь негромкое мяуканье Кассия, доносившееся с первого этажа, и приглушённый голос Арсения. Было невозможно разобрать, говорил он по телефону или с котом, однако, судя по непривычно ласковой интонации, вероятнее всего, общался он со своим питомцем. Спустившись вниз, я сразу же ощутил запах свежего кофе и чего-то съедобного, от чего во рту предательски собралась слюна. Я осторожно проскользнул на тёмную кухню, озарённую разве что мягким желтоватым светом из ведущей в столовую арки. Со своего места у входа я мог заметить на длинном столе две чашки и две тарелки с омлетом, от которого поднимался дразнящий аромат томатов и сыра, и на это зрелище мой живот отозвался готовым наброситься на еду рыком. Неужели наследник всё же умеет готовить?       Моё до этого незаметное появление быстро выдал Кассий. Услышав моё приближение, он пронзительно мяукнул, а учуяв запах — тотчас сорвался с места и бросился навстречу. Я опустил взгляд на эту пушистую тучу с пронзительными, янтарными глазами и слабо улыбнулся. С виду такой грациозный и устрашающий зверь был поразительно дружелюбным, начал тереться о мои ноги, выводя понятные лишь ему одному замысловатые узоры.       — Доброе утро, — уже знакомый английский со щепоткой русского акцента заставил меня вздрогнуть и поднять голову.       Передо мной стоял Арсений, безупречный, как и всегда. Выглаженная, белоснежная рубашка (разительно отличающаяся от моей мятой), бордовый галстук, строгие чёрные брюки. Уронив глаза вниз, я не мог не обратить внимание на его пушистые коричневые тапочки вместо начищенных туфель, и эта неожиданная деталь вызвала у меня невольную улыбку.       — Доброе, — бросил я в ответ.       — Присаживайся, я приготовил завтрак, — Лебедев жестом пригласил меня к столу и затем сам занял своё место.       Значит, готовил он самостоятельно. Было нетрудно представить мужчину стоящим у плиты в своём костюме, поверх которого был завязан нелепый розовый фартучек, и изящно посыпающим блюдо душистыми приправами. Мне вообще было нетрудно представить что угодно. Например, как этими же руками он добавил в еду отраву. Или в кофе. Я опустился напротив наследника и уставился на тёплый омлет перед собой. С виду — шедевр кулинарии: кусочки помидоров, золотистая корочка и аккуратно припорошенная свежей зеленью верхушка, однако на деле под аппетитным произведением поварского искусства мог скрываться смертельный комплимент от шефа.       — Как спалось? — вежливо поинтересовался Арсений, его пальцы обвились вокруг кружки.       — Лучше, чем ожидал, — признался я, едва сдерживая не утихающую слюну, и неторопливо — чтобы не показаться уж слишком голодным — схватил нож с вилкой.       — Неудивительно, — кивнул Лебедев. — Вчерашний день был не самым простым в твоей жизни.       — Это точно. В такие моменты ты вроде и понимаешь, что происходит что-то ужасное, но сил переживать уже не остаётся. Просто отключаешься, чтобы не сойти с ума.       Арсений вновь кивнул, краем глаза наблюдая за тем, как я поднёс к губам кусочек омлета и сделал едва заметный для наблюдателя, но вполне ощутимый для самого себя рефлекторный вдох. Армия, казалось бы, была уже давно позади, однако нет-нет да и давала о себе знать, например, этой проверкой еды. За долю секунды, пока воздух достигал лёгких, я успел просканировать его на наличие подозрительных запахов — не затесался ли в приятном амбре лёгкий аромат миндаля? — но, к счастью, всё обошлось и ничего подозрительного я не обнаружил.       Мне всё ещё было неясно, как следовало относиться к Лебедеву. Он не был для меня ни врагом, ни другом, скорее, мимолётным прохожим, вспышкой промелькнувшим в моей жизни, однако разве каждый прохожий предлагал мне пожить у него и готовил для меня завтрак? Один такой, пожалуй, всё же был. Два года назад в Берлине. Было трудно забыть его глаза, такие же серые и спокойные, как были сейчас у Арсения. Овальное, бледное лицо, аккуратные, слегка полноватые (к слову, не искусанные) губы, широкие плечи — даже внешность мужчины, казалось, повторяла контуры потерянного прошлого, воскрешая в памяти образ, который когда-то был мне ближе всего на свете. Вспышка настолько яркая, что я до сих пор иногда ощущал, словно зрение ускользало, а я растворялся в белой пелене.       Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые воспоминания, и снова вернулся к завтраку, хотя пальцы против воли сжались вокруг столовых приборов так сильно, что костяшки побелели. Наследник наверняка не задумывал становиться тихим омутом, куда я рискую однажды провалиться. Он точно не планировал плести сети, чтобы потом смотреть, как я бьюсь в них, будто выброшенная на берег рыба с окровавленным крючком в горле. Он всего лишь предложил мне надёжную крышу над головой — крепость, окружённую высоким забором и плотной армией деревьев, — явно не планировал сближаться, хотел сохранять эту нескладную грань между нами, когда я вроде теперь имел право называть его по имени, а вроде всё ещё чувствовал себя при этом дико неловко.       Жуя омлет, я смотрел куда угодно, только не на сидящего напротив мужчину: на тьму за окном, на лениво потягивающегося на полу Кассия, в голове же продолжали роиться мысли. Я никак не мог решить, как мне относиться к Лебедеву, какую картину мне следовало создать. Должен ли я рисовать его в своем сознании полупрозрачной акварелью, изображая высокие, доброжелательные очертания, протягивающие руку помощи? Или же выводить каждый острый угол его облика углём, подчеркивая в заострённых линиях всю непостижимость его натуры?       У Арсения уже было несколько прекрасных возможностей отправить меня на тот свет, но он ими не воспользовался. Он выжидал момент, когда я потеряю бдительность, а потом в самый непредвиденный для меня миг хладнокровно перережет мне глотку? Или он действительно был намерен мне помочь? Я машинально опустил взгляд на его руки. Сильные, крепкие, с длинными пальцами — такие наверняка не раз держали оружие. Без труда я представлял, как один из них плавно ложится на спусковой крючок, и раздаётся смертельный выстрел. Образ младшего Лебедева-стрелка всплывал в голове гораздо отчётливее, чем фигура Лебедева-любовника. Да, я мог вообразить его в окружении женщин, его руки, блуждающие по их телам, его глубокий, раскатистый смех, подобный весенней грозе, но при этом я не видел его лица. Тело принадлежало ему, а вот лицо — совершенно другому человеку. Не зря его фотографии в прессе всегда были размытыми и двусмысленными — лишь силуэт и полупрофиль, знакомый и чужой одновременно.       — Максим ещё вчера запросил записи с камер видеонаблюдения, но ответ пришёл мне только сегодня утром, — наследник подал голос, промокнув губы салфеткой, до этого лежавшей на его коленях. — Как оказалось, в середине дня в том районе было плановое отключение света.       — Значит, попытка похищения была спланирована заранее и этот день был выбран неслучайно, — пробормотал я и задумчиво свёл брови к переносице. — Организатор похищения знал об отключении электричества и воспользовался моментом, чтобы действовать быстро и незаметно. И мешок мне на голову натянули не просто так — не хотели, чтобы я их опознал. В таком случае, вероятно, я уже знаком с этими людьми, или... наша встреча ещё впереди.       — Это всё подмечено верно, однако пока не стоит бросаться на поиски виновных и заострять на этом внимание. Просто постарайся держаться меня или своих коллег, чтобы не оставаться в одиночестве. Если похититель не хочет, чтобы его люди засветились, он не станет рисковать и нападать, когда рядом есть свидетели.       Мои губы невольно сжались в тонкую линию. Не заострять внимание. Легко говорить тому, кого не пытались увезти в неизвестном направлении и на кого не объявили охоту. Я впился взором в Лебедева, пытаясь прочитать в его лице хоть что-то — хоть намек, ответ хоть на один из сотни, а может и тысячи моих вопросов, но там, как всегда, зияло лишь это грёбаное непроницаемое спокойствие.       Мужчина напротив явно что-то знал, он мог подозревать, кто именно был заинтересован во мне, но не спешил делиться информацией. Это из-за нашей обоюдной осторожности? Может, он думал, что я что-то недоговариваю? Или он просто хотел сначала убедиться в своей правоте, прежде чем раскрывать свои карты? С его стороны это было бы разумно: сначала проверить мою надёжность и подтвердить свои догадки, а потом уже говорить. Также настораживала его чрезмерная вовлеченность в ситуацию. Вчерашняя вспышка злости, неестественной для него, заставила задуматься: на кого она была направлена — на меня или на того, кто организовал моё похищение? Почему сам факт, что я попал в такое положение, вызвал в нём столь сильную реакцию, разбившую привычную для него маску бесстрастности? Я со вздохом потянулся к своей чашке, лелея слабую надежду, что вскоре хоть что-то прояснится.

***

      Прошла неделя, и я снова оказался за своим столом в офисе «HBEAT», окружённый кипами бумаг. Господин Хван с его ухудшающимся зрением полагался на меня в вопросах проверки и перечитывания документов. Эта рутина служила для меня чем-то вроде якоря, удерживающего от полного погружения в хаос последних событий, хотя не сказать, что приносила мне положительные эмоции.       Ещё в понедельник у меня с боссом состоялась краткая беседа, во время которой я упомянул тот факт, что переехал жить к Арсению. Старик удивился, однако на его губах возникла многозначительная улыбка, заставившая задуматься о причине её появления, а в выражении его лица можно было прочесть как «хороший ход, сынок, так тебе будет легче выудить необходимые сведения», так и «ясно чем вы там с наследником за закрытыми дверьми занимаетесь». От мысли о второй догадке я дико смутился, но быстро отмахнулся. Скорее всего, мой извращённый мозг выдумывал всякий бред, а До Ун был человеком с высокими моральными принципами, и ему вряд ли было дело до пошлых шуточек, коими постоянно разбрасывался Роман. Босс просто оценивал ситуацию с точки зрения её потенциальной выгоды для нас.       Господин Хван обычно не интересовался моими делами, не наставлял и не ругал, и в другое время я бы это только приветствовал, но в один из тех дней по дороге в офис я чувствовал себя как в западне, придумывая всё новые и новые правдоподобные и не очень объяснения для старика, почему Лебедев вдруг решил меня приютить. Неловко ёрзал на сидении, хмуро смотрел в окно, что сидевший напротив меня Арсений, чей утренний трёп за эту неделю стал будничным ритуалом, воздержался от маленького разговора в машине, будто знал, что в моей голове клокотала буря.       Что касается Арсения, с ним всё складывалось гладко. Как только мы возвращались в особняк, я сразу же скрывался в своей комнате, пропадая за экраном ноутбука, или же, если погода позволяла, находил утешение в саду. Небольшая аллея за домом Лебедева была уютным местом, в котором за эти семь дней я нашёл нечто вроде личного пространства — сюда я приходил, чтобы подумать, избавиться от навязчивого ощущения чьего-то присутствия, понаблюдать за тем, как деревья постепенно теряют свою листву в преддверии зимы, бездумно пиная жёлто-оранжевые осенние конфетти под ногами. Это был единственный уголок, где я чувствовал себя в безопасности. Вероятнее всего, иллюзия защищённости во многом создавалась благодаря высокому забору и бдительным охранникам, патрулирующим территорию.       Перед наследником я по-прежнему вёл себя как робкий подросток — зажимался, бормотал что-то невнятное и старался не начинать диалог, если молчал он. Наши встречи — за завтраком, ужином, по дороге на работу и обратно — казались бесконечными. Поэтому я украдкой изучал его, рассматривал черты лица, погружаясь в пучину раздумий и порой забывая отвести взгляд. Я не был способен толком объяснить свою неловкость, но всё чаще склонялся к мысли, что Лебедев чем-то напоминал мне одного человека. Раньше я не обращал на это внимания, а теперь, видясь с ним каждый день, желая доброго утра и спокойной ночи, внутри поселилось двойственное ощущение приятно-неприятного дежавю. То, как он сводил брови, читая утреннюю газету, как очки упрямо сползали с переносицы, и он машинально их поправлял, как он бережно опускал чашку на блюдце, избегая малейшего звона. Всё это делал призрак из прошлого, туманный силуэт, который тянул меня назад. Моя странная робость возникала от страха оплошать перед ним, а не перед Арсением, хотя того, другого, уже давно не было рядом.       Я также не мог не думать о том, что за неделю я ни разу не заметил, чтобы Лебедев куда-то отлучался по ночам, не говоря уже о том, чтобы приводил кого-то в дом. Этот человек, если когда-нибудь и женится, то только на своей работе. Вместо сладких стонов за стеной, сквозь сон я слышал монотонный шелест клавиатуры и тихое поскрипывание стула. И я никак не мог решить, что это — тщательно разыгранный спектакль для меня или же пресса, как обычно, выдумывал всякую чепуху, лишь бы заработать на имени известной личности. Ещё одна причина для неловкости, кстати. Сидеть напротив наследника за ужином и представлять, как этими же руками, которыми он гладил кота, он, лаская, заставлял женщин извиваться и стонать… Куриная грудка мгновенно теряла свой аппетитный вид, а паста комком упрямо застревала в горле, вызывая приступ кашля.       К слову о готовке. Меня искренне поражало, как Лебедев всегда находил время готовить самостоятельно. Он вставал ни свет ни заря, чтобы приготовить завтрак, и это были не просто подгорелые, кое-как намазанные маслом гренки, а идеальные тосты с добротным слоем джема или аккуратно выложенные на тарелку блинчики, украшенные ягодами. Вечером, после напряженного рабочего дня, он умудрялся создавать не менее изысканные ужины. Ночью он работал, утром готовил, днём снова работал, а на закате опять стоял у плиты. В такой плотный график едва помещался сон. Нет, пожалуй, я останусь при своем прежнем мнении: Арсений Лебедев — однозначно вампир. Иначе как объяснить эту нечеловеческую энергию?       За эти семь дней я ощущал себя хоть и не полностью защищённым, но гораздо спокойнее — рядом всегда кто-то был. Будь то Волков, Арсений или кто-то из коллег. Роман пару раз пытался со мной поговорить наедине, но всякий раз по удачному стечению обстоятельств появлялся кто-то третий. Меня это, конечно, не могло не радовать. Как и то, что парнишка ни разу не обмолвился о похищении в присутствии других. Может, он и не такой уж пустоголовый болван, как я думал?       Я устало потёр переносицу, пытаясь сосредоточиться на очередном документе, как вдруг в офис вошел Арсений. Мои глаза вмиг оторвались от бумаг и устремились к его бледной фигуре, застывшей в дверном проеме. Брови непроизвольно взметнулись вверх. Лицо мужчины выражало крайнюю степень недовольства, а маячившая за его спиной мрачная физиономия телохранителя делала его и без того исполинские очертания ещё более угрожающими. Скользнув взглядом по часам, я с удивлением обнаружил, что рабочий день почти закончился, а я, увлекшись своими мыслями, совсем потерял счёт времени.       — Собирайся, пора ехать, — наследник приказал не терпящим возражений тоном. Холод в его голосе заставил меня невольно вздрогнуть.       — Что-то случилось? — я попытался выведать причину его внезапной перемены настроения. — Ещё ведь не время.       — У меня появились кое-какие дела, которые необходимо уладить, — уклончиво ответил он. — И мне понадобится твоя помощь.       Я поднялся из-за стола, с сомнением глядя на Арсения. Его лицо оставалось непроницаемым, и понять, что именно ему было нужно от меня, было невозможно. Если он решил оторвать меня от работы на полчаса раньше, значит, дело было серьёзным, ведь наследник обычно трепетно относился к своим обязанностям и скорее перерабатывал, чем позволял себе уйти в более ранний час. Может, эти внезапные дела были как-то связаны с похищением?       Без лишних вопросов я последовал за мужчиной, вскоре нагнав его и начав шагать рядом. Беглый осмотр его лица говорил о многом: серьёзное выражение, устремлённый вперёд взор, сжатая челюсть и быстрый шаг, такой, будто мы то ли от кого-то бежали, то ли наоборот боялись не успеть кого-то догнать. В последний раз он был так напряжён, когда меня чуть не сцапали два здоровенных парня. Сопоставляя факты, я решил, что это могло быть связано.       Лифт, гардероб, парковка, уже знакомый минивэн. Ноябрь неохотно шагал по Москве, затягивая город в свинцовую дождливую мглу. За окном — бесконечная череда мокрых улиц, редкие вспышки ярких зонтов, несмолкающий стук хлёсткого ливня по стеклу, и помимо туч на небе напротив меня сидела ещё одна. Скрестивший руки на груди и глядящий исподлобья Арсений скорее напоминал обиженного ребёнка, чем наследника многомиллионного бизнеса.       Суровость ему не шла. Впрочем, сомневаюсь, что я смог бы назвать хотя бы одну эмоцию, которая была бы ему к лицу. Если бы я лепил мужчину из пластилина, то после бледного овала сосредоточился бы на создании главной детали — тонкой колбаски плотно сомкнутых губ. Меня не удовлетворил бы подобный результат. Думаю, данное творение смотрело бы на меня с таким же равнодушным видом, как и оригинал, однако разве в этом была какая-то художественная задумка? Куда занимательнее было бы немного поколдовать, приподнять уголки этой прямой линии в подобии усмешки. Улыбающийся Арсений Лебедев? Я не раз замечал его слабую, едва заметную улыбку, но она не вызывала такого удивления, как если бы мне довелось услышать его смех. Уголки губ вздёрнуть ещё выше, вместо холодных глаз слепить светлые полумесяцы густых ресниц и попытаться вдохнуть жизнь в этот тусклый изгиб апатичного лица. Смеющийся Арсений Лебедев...       Что заставляло его смеяться? Льстивые комплименты, которые он, несомненно, слышал не раз? Злорадное наблюдение за такими, как я, — за теми, кто копошится внизу, у его ног? Что вообще было способно его обрадовать? Успехи в бизнесе? Похвала от любимого папочки? Да радовался ли он хоть чему-то? С его сумасшедшим распорядком дня, где работа и дом — это замкнутый круг, на удовольствия просто вряд ли оставалось время. Даже женщины, чёрт возьми. Ни разу не видел его с кем-то. Его день расписан по минутам, и в этот жёсткий график маловероятно удастся втиснуться какой-нибудь Светлане или Наталье. Существовали ли они на самом деле? Не придумала ли их пресса для того, чтобы приукрасить с виду скучную личность наследника? Ведь если стереть с холста всех этих любовниц и все интриги, останется образ трудоголика-одиночки с синдромом отличника, жаждущего одобрения от своего отца. Кому было бы интересно читать про такого «героя»? Кого он привлекал, если всё его существование — сплошная работа? Людям нужна загадка, опасный блеск в глазах, мускулы, дорогая одежда, роскошные автомобили, но если ты — лишь хорошо отлаженный механизм, а твоё расписание — нескончаемый труд, то вряд ли кто-то захочет узнать тебя ближе. Гораздо проще создать красочный миф, подкрепить его парой фотографий, и на этот искусственный мёд слетится рой жадных мух.       Я не решался прерывать его угрюмое молчание. Дорогу к его особняку я уже знал наизусть, и стало ясно, что мы направлялись именно туда, но что за срочное дело возникло у Арсения дома, и почему для его решения понадобился именно я? Салон наполняла русская музыка, в которую я не вслушивался, хотя невольно находил ситуацию комичной: весёлая мелодия опоясывала наши омрачённые погодой и лёгким напряжением силуэты, раздаваясь из колонок. То ли от нетерпения, то ли в такт песне я покачивал ногой и теребил пуговицу на рукаве спрятанного под курткой пиджака.       В начале последнего месяца осени темнело рано, поэтому когда транспорт подъехал к воротам особняка, за окном уже царил колючий мрак. Охрана, узнав номера босса, распахнула ворота и пропустила нас на круговой двор. Свет фар и редких фонарей прорезал безлунную тьму, и даже в этом неярком свете невозможно было не заметить незнакомую машину. Лебедев тоже её увидел. Его рука уже сжимала дверную ручку, показывая готовность мужчины выскочить наружу сразу после остановки, пальцы подрагивали от напряжения. Были ли эти незваные гости причиной нашей спешки? Волков всегда открывал нам дверь, но на этот раз, как только двигатель заглох, Арсений сам распахнул её, впуская внутрь холодный воздух ноябрьского вечера.       — Оставайся здесь, — бросил он через плечо и, выйдя во двор, по какой-то причине оставил минивэн открытым.       Я невольно поёжился. Хоть автомобиль и был прогрет, проникавший внутрь ледяной ветер заставил меня плотнее запахнуть куртку. Почему он не закрыл дверь? Решил продемонстрировать своё пренебрежение? Или хотел, чтобы я был молчаливым зрителем последующих событий?       У незнакомой мне тачки стояло двое мужчин, поначалу почти невидимых в сгущающейся темноте. Лишь постепенно, когда глаза привыкли к сумраку, их фигуры начали обретать более чёткие очертания. Два шкафа с бритыми головами, широкие в плечах и со спрятанными в карманах плащей руками. Рассмотреть их лица было практически невозможно, но на самом деле мне и не хотелось подходить ближе, так как исходившая от них энергия была далека от приятной.       Лебедев вышел навстречу своим гостям, а Волков застыл за ним, словно тень, — на расстоянии удара. Незнакомцы обменялись многозначительными взглядами и тихими, зловещими усмешками. Едва я услышал русскую речь, как меня пронзила досада: я не смогу понять, о чём они говорят, однако всё равно сидел, скованный ожиданием развязки. Сначала говорил Арсений, сурово и враждебно, его тон не оставлял сомнений в том, что он не был рад видеть этих мужчин, но когда в разговор вступил один из громил, меня будто ударило током. Волосы на затылке встали дыбом, и в голове промелькнула жуткая догадка. Краткое взаимодействие с похитителями оставило в памяти неизгладимый след, и мне повезло, что один из них подал голос — тот самый, который сейчас говорил, — когда на моей голове был мешок. В сознании вспыхнули обрывки воспоминаний: не темнота пропитанной запахом овощей ткани, а картинка со стороны — номер отеля, моё сотрясающееся в унизительном бессилии тело, и по бокам две чёрные тени, грубо волокущие меня за собой. Я попытался вытолкнуть этот образ из головы, перевернуть его лицом к стене, чтобы не видеть. Пусть воображение не поддастся соблазну дописать этот кошмар, пусть эти тени останутся лишь размытыми пятнами прошлого. Это была наша вторая встреча, и я надеюсь, что она станет последней.       Во мгле, под мерзкий аккомпанемент голоса одного из мужчин, я поймал взор Арсения. Наследник едва заметно склонил голову, указывая на этих двоих в немом вопросе: «Это они?» Я неохотно перевёл глаза на громил, и кусочки пазла сложились воедино — наследник оставил дверь открытой, чтобы я услышал их и сумел опознать, — и я тут же кивнул.       К несчастью, мой жест не остался незамеченным, и два хищных взгляда сразу же переключились на меня. Я рефлекторно вжался в сиденье, хотя и понимал, что Волков не позволит им причинить мне вред, и замер в ожидании. Вновь русская речь, грубая и хриплая, будто говорившие до появления здесь прокричали себе горло, на этот раз пропитанная ядом и откровенной насмешкой. Было предчувствие, что амбалы говорили про меня, обмениваясь сальными шуточками и непристойными жестами, которые красноречиво намекали на суть их незнакомых слов. Лебедев же не стал терпеть такого тона и ледяным душем обрушил на них какой-то приказ, и наступила тишина, которую вскоре прорезало громкое карканье вороны. Этот зловещий звук послужил для похитителей разрешением продолжить, и они разразились новым взрывом хохота. Один из них, ухмыляясь, провел грязным пальцем по своим губам и послал омерзительный воздушный поцелуй.       Их гогот бил по ушам, как молотом, отдаваясь гулким эхом в голове. Казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут, а под кожей зашевелилось что-то мерзкое, скользкое — словно внутрь заползли черви. Это чувство противной близости незнакомцев обжигало хуже любого прикосновения. Я невольно поежился, инстинктивно потёр уши в попытке избавиться от этого кошмара, и только тогда до меня дошло: в этот раз они говорили не на русском.       — Чёрт побери, вот напасть-то. Я в школе немецкий учил! — раздался грубый, пропитанный ехидством голос одного из верзил. Мой слух, словно обострившись от отвращения, вылавливал знакомые слова из этой бравады. В интонации тени звучала издёвка, адресованная только мне, будто ему было известно, что я немного знал этот язык.       Лебедев закурил, и маленький огонёк сигареты казался одинокой красной искрой в сгущающихся сумерках. Его взор метнулся ко мне — в нём читалось замешательство, он явно терял контроль над ситуацией и начинал злиться. Я и сам не знал, что делать, поэтому остался сидеть в минивэне, судорожно сжимая кожаную обивку кресла.       — Всегда хотел попробовать экзотику, — выдавила вторая тень, кривя губы в подобии улыбки. Её немецкий был далек от совершенства, но смысл сказанного не оставлял сомнений. — Говорят, у узкоглазых члены по три сантиметра, зато сосут как надо.       Новый взрыв гогота обрушился на меня, усиливая то скользкое ощущение в ушах и на затылке, к горлу подступила тошнота. Арсений стоял с сигаретой между пальцев и, судя по всему, не понимал ни единого слова из их мерзкой болтовни, иначе точно бы уже что-то предпринял, хотя мимо меня не прошло явное напряжение в его обычно ровной стойке.       — А как бы он взвыл, если бы я отымел его сзади? — вновь прыснула первая тень.       В тот же миг воздух наполнился мерзкими, преувеличенными стонами, от которых у меня заныло всё внутри. Ком в горле разросся до неимоверных размеров, застилая глаза пеленой слёз. Хотелось откашляться, жадно вдохнуть воздух, но я не мог позволить им увидеть хоть намёк на слабость. Мерзкий спектакль нарастал, оглушительные стоны эхом разносились по двору, били в уши, обжигали глотку тошнотворным привкусом съеденного утром завтрака.       — Надо спросить у Лебедева, почем эта зверушка за ночь, — добавил один из них, но я уже не смотрел в их сторону и не пытался вслушиваться.       — Да Лебедев сам, наверное, успел эту дырку разработать. Видал, какой послушный? Задница после сегодняшней ночи горит, вот и сидит смирно.       Безумная карусель смеха, стонов и грязных реплик продолжалась, и я вцепился в сиденье, умоляя этот аттракцион остановиться прежде чем меня вывернет наизнанку. Щёки горели, на языке уже ощущалась мерзкая кислинка, а по пылающей коже от сухости в горле скатилась предательская слеза. Ветер трепал волосы, а тьма вокруг закружилась в странном, дёрганом вихре, набирая обороты, как вдруг раздался дикий рёв. Я поднял взгляд, не понимая, что происходит, и замер от ужаса. Арсений, как обезумевший зверь, вцепился в воротник одного из громил и методично вдавливал свою горящую сигарету ему в глаз. Тот хрипел, извивался, превратившись в жалкое подобие человека, скулил, будто побитый щенок — от былой уверенности не осталось и следа. В один миг тигры превратились в загнанных бездомных животных.       Волков оттащил второго, не давая ему вмешаться, а Лебедев с пугающим хладнокровием продолжал впечатывать сигарету всё глубже и глубже с явным желанием проткнуть глазное яблоко. Спустя несколько секунд туша громилы содрогнулась и рухнула на землю, не выдержав адской боли. Арсений брезгливо отряхнул руки. В темноте под телом алела небольшая лужа крови.       Вторая тень с нечленораздельными воплями вырвалась из хватки телохранителя и бросилась к своему товарищу, затаскивая обмякшую фигуру в машину, чтобы как можно скорее убраться отсюда. Я же, парализованный, продолжал сидеть на месте и не мог до конца осознать случившееся. В голове пульсировала одна мысль: что это было? Руки обожгло еле ощутимым весом, как тогда, в музее; обе печати на этот раз были с одним и тем же клеймом: «чудовище». Мой взор автоматически приковался к Арсению, а он в свой черёд смотрел на меня, и в его глазах я не увидел ни раскаяния, ни жалости, лишь что-то чуждое, до этого мной не замеченное. Чудовище. Как можно с такой легкостью причинить кому-то боль? Как могло ему взбрести в голову то, что это вполне логично взять и выжечь кому-то глаз? Я не был способен заставить себя выйти из машины, боясь, что, когда окажусь снаружи, тут же стану следующей жертвой.       В то же время неудержимо тянуло бежать, скрыться в особняке, запереться в своей комнате и нырнуть под одеяло, словно маленький мальчишка, до смерти напуганный страшной сказкой. Сказкой о монстре, скрывающем свою истинную сущность под маской ангела, о дьяволе, чьи рога умело спрятаны под копной светлых волос.       Не в силах больше выносить этот взгляд, я рванулся к крыльцу, спотыкаясь на лестнице и едва не падая, однако в последний миг меня за руку ловко поддержал Лебедев. Я инстинктивно одёрнул его, ворвался в дом, который Волков уже успел открыть, и помчался на второй этаж, позабыв скинуть обувь и оттого оставляя на ковре грязные следы. Уже в спальне я с грохотом захлопнул дверь и прижался к ней спиной. Сердце запиналось, дыхание дрожало как после марафонского забега, в ушах стоял звон, а перед глазами — образ безжалостного чудовища.       Меня пугала не кровь, мои колени тряслись не от вида валявшегося на земле тела, мне было страшно, потому что это стало результатом действий Арсения. Я перестал что-либо понимать. Добрый, великодушный, заботливый, многоликий, хитрый, безразличный, холодный, бессердечный, чудовищный. Чудовище. Монстр. Можно ли назвать человека столь бесчеловечным словом? Можно ли назвать дьяволом того, кто беспощадно творит зло? Один его взгляд обжигал сильнее любой брани тех ничтожных ублюдков. Да, они ублюдки, но разве их нельзя было просто оттолкнуть? Нельзя было выпятить грудь и выставить напоказ свою власть, приказав покинуть двор? Если человек жесток по своей натуре, то, вероятно, первым его инстинктом будет продемонстрировать свою жестокость. Где тот мужчина, ласково разговаривавший со своим котом? Где тот спокойный любитель искусства? Где тот любитель готовить изысканные безупречные блюда? Это точно был он?       Со вздохом я зарылся пальцами в волосы. Рано или поздно мне вновь придется столкнуться с Арсением, ведь так или иначе это его дом. Завтра утром на столе снова будет стоять приготовленный для меня завтрак, а на его губах расцветёт ангельская улыбка, загораживающая дьявольскую душу. Кулаки непроизвольно сжались, ногти впились в ладони. Не раздеваясь, прямо в куртке и туфлях, я свалился на кровать. Как теперь себя вести? Делать вид, что ничего не произошло? Притворяться благодарным за «героическое» заступничество наследника? Или что это вообще было. Усталость навалилась, как груда камней, сдавив рёбра. Почему с тех пор, как я приехал в Москву, меня стало выматывать всё, что происходит вокруг? Потому что всё это — театр абсурда?       «Радовала бы эта картина вам глаза, если бы вы заведомо знали, что её автор — чудовище?» Вёл бы я себя как влюблённый мальчишка, если бы заведомо знал, что Арсений способен сотворить такое?       Это будет длинная ночь.