Металлический Гроб

Кроваво-багровый свет аварийных ламп впивался в воспаленные веки, возвращая сознание в обломки реальности. Первым пришло не зрение, а слух – вернее, его звенящая, давящая пустота. Тишина. Не благословенное отсутствие шума, а нечто живое, плотное, удушающее, как погружение в черную смолу. Ее разрывали лишь собственные хрипы, вырывающиеся из пересохшего горла, и мертвый, монотонный стук – словно металлическое сердце умирающего корабля. Щелчок аварийного маяка. Где-то в глубине исковерканных переборок он отсчитывал секунды, каждая из которых могла стать последней. Пыль, густая и едкая, медленно кружилась в скудных лучах света, ложась на лица, на руки, на груду мертвого, перекореженного металла, что когда-то было пультом управления. Воздух был прогорклым коктейлем из запаха гари, озона от замкнувшей проводки и сладковатого, тошнотворного душка страха, который исходил от них самих. Он пришел в себя первым. Рука, тяжелая и чужая, сама потянулась ко лбу, нащупала липкую, теплую влагу на виске. Мир плыл, уходя в черноту и возвращаясь обратно вспышками адского багрового сияния. Он оттолкнулся от холодной, мертвой панели, пытаясь встать, но ноги, предательски подкосившись, не слушались. «Все...» – голос сорвался на хриплый, беззвучный шепот. Он откашлялся, выплюнув на металлический пол комок пыли, слюны и крови. – «Доложить... состояние». В ответ – лишь гнетущий гул тишины. И потом – слабый, почти животный стон, доносящийся из-под груды обломков. Он пополз на звук, обдирая ладони о острые кромки, пальцы наткнулись на кожу чьей-то руки. Холодную. Он нащупал запястье, вжимая подушечки пальцев в холодную плоть, пытаясь поймать хоть что-то. Слабый, нитевидный пульс, едва заметная вибрация под кожей. «Дыш... Дыши, – просипел он, сам едва переводя воздух в легких. – Приказ». С другого конца поста, из тьмы, донесясь скрежет, и чья-то высокая, худая тень заслонила собой аварийный свет. Фигура, опираясь на консоль, поднялась во весь рост, неуверенно, шатаясь. Мужчина провел окровавленной рукой по лицу, смазывая грязь и кровь по щетине. Его глаза, широко раскрытые, с безумным блеском, бегали по мертвым приборам, по потолку, по стенам, выхватывая сухие, безжизненные цифры на уцелевших экранах. «Крен... тридцать на левый борт, – его голос был монотонным, глухим, доносящимся словно из склепа. – Корпус... держит. Давление стабильное. Связи... нет». Он ударил кулаком по черному, бездонному экрану главного коммуникатора. Звук удара, одинокий и беспомощный, гулко разнесся по отсеку. «Чёрт!» – кто-то крикнул сзади, молодой, срывающийся на визг голос. – «Чёрт! Всё к чертям!» Что-то тяжелое и металлическое с грохотом ударилось об стену, отозвавшись оглушительным, бессмысленным лязгом. «Тише!» – голос первого, того, что у приборов, прозвучал резко, как щелчок взведенного курка. – «Всех на ноги. Сейчас же». Он поднялся, шатаясь, и стал растаскивать их, как мешки с песком, безжалостно, механически. Молодой парень, весь трясясь, прислонился к стене, судорожно сжимая окровавленные костяшки пальцев. Девушка, почти девочка, отползла в самый темный угол, зажимая ладонью ухо, из которого сочилась тонкая, алая струйка. Ее глаза, невероятно огромные на бледном лице, были полны тихого, непонимающего ужаса, взгляда животного, попавшего в капкан. Они собрались у центрального пульта, пятеро теней, пять призраков в аду багрового света. Пятый, тот, что был найден первым, сидел, обхватив голову руками, и тихо, беззвучно раскачивался вперед-назад, будто отбивая такт собственному безумию. «Счеты, – сказал тот, кто был у приборов. Его пальцы побелели, сжимая край консоли, впиваясь в металл. – Жизнеобеспечение». На единственном работающем экране поплыли цифры. Зеленые, ровные, бездушные. «Кислород... – он сделал паузу, заставляя себя выдохнуть, прогнать дрожь. – При минимальном расходе... на полгода». Тихий, сдавленный вздох прошел по кругу, кто-то всхлипнул, подавив рыдание. «Продовольствие. Аварийный запас». Цифры сменились. Маленькие. Ничтожно маленькие. «Это... на сколько?» – прошептала девушка из угла, и ее голосок слабо задрожал, затерявшись в гуле тишины. Ответ повис в воздухе, тяжелый, окончательный, как приговор. «При строжайшем рационе... на три недели. Может, на месяц». Тишина снова поглотила их, на этот раз совсем иная – не шоковая, а леденящая, осознанная, всесокрушающая. Ее нарушил только ровный, почти механический голос того, кто стоял у пульта, лишенный всяких интонаций. «Значит, это наш лимит. Время на поиск решения. Сто восемьдесят семь дней кислорода и тридцать дней без еды. Приоритет номер один — найти внешний источник пищи. Любой». Он отшатнулся от экрана, и его глаза, холодные и пустые, медленно обвели их грязные, бледные, испуганные лица. «Выживаем», – произнес он, и это прозвучало не как призыв, а как констатация факта. День растянулся в бесконечную, мучительную череду механических, почти ритуальных действий. Они расчищали завалы, проверяли переборки, накладывали повязки на ссадины. Движения были медленными, призрачными, лишенными смысла. Они говорили мало, только необходимое, отрывистыми, глухими фразами, которые тут же тонули в гуле: «Дай... гаечный ключ. – Держи. – Проверь сварные швы. – Замерь напряжение». К вечеру аварийный свет приглушили до самого минимума, экономя скудные остатки энергии, и отсек погрузился в почти полный мрак, где багровые блики уже походили на застывшие капли крови. Они устроились на ночь в самых безопасных, наименее поврежденных углах, свернувшись калачиком, пытаясь согреться. Никто не спал. Слышно было, как у кого-то отчаянно, мелко стучат зубы. От холода, пробирающего до костей. От страха, разъедающего изнутри. «Вы слышите?» – кто-то шепнул в кромешную тьму, молодой, сдавленный, испуганный голос. – «Скрежещет... снаружи...» Ему не ответили. Потому что все слышали. Каждый жалобный скрип корпуса, каждое тиканье умирающей системы, каждый прерывистый, хриплый вздох соседа. Они лежали неподвижно, вглядываясь в темноту и слушая, как их стальной гроб, медленно и неумолимо, остывает в безмолвной, безразличной пустоте самого большого кладбища во Вселенной. Первый день закончился. Впереди их ждала ночь. И еще много таких же дней. Или не ждала.