Омега + Омега. У солнца твой запах

I

      Пока Арт сидел в поликлинике и терпел очереди, солнце успело погаснуть. Но на водительском сидении — запасное. Вариант на случай, когда ночь или отключат отопления. Ассоциации Арта — в высшей степени провокационные. И, честно говоря, последние дни он не знает, кого провоцирует на чувства больше. Себя или Ларса.       Арт перебирает направления. Тасует, как карты.В чужой машине. Он пересмотрел их все. Его желание — застрелиться. Он учиться приехал, а не вот это всё. Вот оно — его новое образование. Пособие, как быть… кем-то, кем он не собирался.       Его вид — отстраненный. Арт смотрит на свое отражение в окне, как в зеркало. Человек перед ним — уставший, с застывшим взглядом. Арт приставляет два пальца ему к виску, будто собирается стреляться.       Ларс замечает с улыбкой:       — Заигрываешь сам с собой?       Арт хмыкает:       — Тебе виднее. Но если так выглядят мои заигрывания — к тебе есть парочка вопросов…       — Я бы сказал — с десяток… Но дело не во флирте.       Арт хмыкает. Убирает бумажки, устраивается удобнее. Его вопрос не подколка, а даже сочувствие:       — А ты всё время грузишься?       — Да, — Ларс виновато улыбается. — Поэтому мне нужно, чтобы чем-то занимался мозг…       — Или кем-то? — предлагает Арт.       — «Чем-то» предпочтительней, поверь…       — Без обязательств, — подхватывает Арт. — И конкретики. И поликлиник.       Арт ловко переводит на себя и отношения все разговоры.       Ларс замолкает на несколько секунд. Потом говорит:       — Я не против обязательств… и поддержки.       Он постоянно говорит: «Я тебя не спасаю, я просто рядом». И Арту хочется защищаться, как будто это не предложение, а нож.       Кафе Ларс выбрал с приглушенным светом. После его машины, где Арту было приятно дышать — всё равно что свежим воздухом и теплом, из духоты помещения почти сразу хочется выйти. Арт прижимает тыльную сторону ладони к носу. Слишком ярко. Не плохо, а внезапно много.       Арт терпит несколько секунд, потом выходит. Он говорит:       — Может, мы отметим наш маленький странный союз в другой раз?       Ларс оценивает его состояние, посерьезнев. И предлагает альтернативу:       — Хочешь, поедим на улице или в машине?       Этот вариант — не плохой, и Арт затихает.

II

      Арт становится тише. По идее, должно быть наоборот. Но его стадия нападения проходит. И, может, начинается… не то что «принятие», а «изучение»?       Он смотрит на Ларса, сидя на скамейке в небольшом городском сквере. И думает: он — очень ничего, когда улыбается… Не то чтобы Арт когда-то заглядывался на кого-то, даже если заглядывались на него. Так глубоко через все его защитные реакции никто не пробирался.       Ларс взял пиццу. И кофе. И он всё еще должен чай.       Арт ожидал феерию вкусов, как было с какофонией запахов, но, похоже, рецепторы на языке были убиты в первую очередь. Горькой таблеткой.       Арт особо не возникает. И после того, как он закидывал Ларса каждым осколком, который попадал ему под руку, это заметно.       Ларс спрашивает:       — Ты как?       Арт пожимает плечами.       — Устал. Буду меньше тебя развлекать…       — Меня не нужно развлекать… Я довольно самодостаточный.       — Да, четыре года без секса тоже сказали об этом.       Ларс улыбается. И Арт не понимает: это его броня, его суть или он просто оценил изящество шутки? Такое же изящество, как когда берут кувалду вместо отмычки — и разносят к чертовой матери дверь. А может (и это самое страшное), он просто дурацкий когнитивист, который видит двойное дно. И оно — это дно — почему-то его веселит.       — Объясни мне вот что, — просит Ларс. — Ты не испытываешь сексуального возбуждения. Почему ты так активно поднимаешь эту тему? Хочешь узнать, что я об этом думаю?       — Я уже понял, что тебя это не парит и ты потерпишь…       Взгляд Арта — холодный вызов. На его лице — усмешка. Циничный прищур. Ожидание чего-то вроде пощечины. За всё, что он говорит не то чтобы прям со зла… а потому, что он — человек с отверткой и паяльником.       Все его слова — колючие, полные подтекстов, игры и боли. Каждая реплика — это либо удар, либо попытка дотронуться, либо и то, и другое сразу.       Ларс не реагирует на его нападки. Как будто их не существует, как будто под ними что-то есть. Уязвимость. Сомнения, страхи, комплексы…       — Ладно, слушай. Я не могу просто лечь в постель с первым встречным… Но мне тяжело испытать симпатию… или поддаться глупости, которая не приведет наутро ни к чему, кроме сожаления. Я тяжелый человек, я уже об этом сказал…       Арт спрашивает его о единственном бывшем:       — Он был альфой?       — Это важно? — Ларс бросает на Арта оценивающий взгляд. И отвечает: — Да…       — Почему вы разошлись?       — Мы были разные, и я устал, что нисколько ему не интересен как собеседник.       Арт подвисает на секунду, будто ловит внутренний сбой. Он не понимает:       — Он сказал, что с тобой скучно?       — Он мало понимал в том, что я делаю. Ему просто… было приятно, что я чем-то занимаюсь.       — Ты ездишь по международным выставкам, а ему «приятно»?       Ларс мягко улыбается:       — Ты вообще считаешь, что я биолог…       Арт хмыкает:       — Я думал, ты уже понял, что это был флирт…       Ларсу становится смешно… и Арту нравится смотреть. Как улыбается и смеется… И он, блин, правда не понимает:       — И тебе никто не попался больше, кроме этого болвана? Или дело в тебе? Ну, знаешь… Нравятся такие, чтобы ты ломал голову…       Ларс застывает. С несчастным кусочком пиццы, который Арт мешает ему доесть своими вопросами.       — Я плох в социальных играх: мне нужна честность и определенность, а не намеки и недосказанность. Я включаю голову, когда надо сердце. И… — он усмехается. — Я ужасно привередливый… Веду штрафные списки. Слишком много штрафных — и я решаю, что это не мой вариант. Но когда я выбрал только головой, я всё равно просчитался…       Арт садится вполоборота, подгибая ногу под себя. Отпивает горячий кофе, спрашивает:       — Что в списке под именем «Артем»?       Ларс улыбается — пойманный. Поднимает глаза. И сознается:       — Студент. Нестабильный…       Арт не понимает:       — И всё?       Ларс пожимает плечами. И пытается объяснить:       — Я бы сказал, что ты эмоционально закрытый, но это неправда… Ты очень открытый и всё говоришь… Просто это требует… хорошего фильтра. Чтобы слышать суть, а не внешний шум. Тебе, как ни странно, нравится меня слушать. Даже если ты не согласен, а это еще важнее, чем быть согласным… И ты сам требуешь от меня конкретики: что я чувствую, чего от тебя хочу…       — И ты поэтому бегал от прямых ответов?       Ларс становится серьезным. И признается:       — Очень боюсь, что ты меня пошлешь. И вообще не хочу что-то требовать. От всех хочу, от тебя вообще нет…       — Что? настолько нестабильный или настолько задал низкую планку?       — Настолько неправильно… и настолько нравишься.       Это обезоруживает Арта. Потому что в тишине улицы тихий голос Ларса звучит слишком беззащитно…       И Арт отвечает в ответ на его откровенность:       — Мой первый поцелуй случился в очереди в больнице.       Ларс раскрывает глаза:       — Артем…       — Я хочу еще. Ничего не понял… Это не флирт.       Ларс сидит напротив — и внутри него ведется какая-то обширная внутренняя работа. Возможно, по раскопке шахты. Это шахта называется «Этические дилеммы».       Наконец, он разрешает себе сказать:       — Можем попробовать еще. Когда тебе станет лучше…       — А сейчас что? Нестабильный? — усмехается Арт.       Ларс не спорит:       — Ага…       Арт вдыхает холодный воздух. И снова пытается распробовать пиццу. От нее исходит очень много запахов: пряности, мясо, сыр… Но на вкус — только разница текстур, соль и немного сладости от томатов.       — Видимо, — делает вывод Арт, — нос очухался раньше всего. Может, после острой аллергической реакции на тебя на лестнице… Ну еще я начал сходить с ума тактильно…       — Тактильно?       — Да. В первую ночь всё сканировал на ощупь…       Арт смотрит на Ларса. Потом касается пальцами его предплечья. Это — задумчиво. Почти в диагностических целях. Он спускается вниз по рукаву свитера, пока не доходит до пальцев. Их тоже исследует. Рука Ларса — теплая и приятная. И ласковая… Последнее — сбивает Арту пульс. Он разрывает прикосновение и опять затихает.

III

      

      Теперь по часам — седативные и еще три пачки таблеток, назначение которых — загадка. Первые дни — постельный режим. После первых дней — вместо пар сдача анализов. И хождение по мукам. Вернее, по врачам.       Какие анализы, если столько химии в организме? Арт просто надеется, что его не перемкнет. Какой-нибудь внезапной течкой. Прямо в общаге. У него в принципе таких чудес в жизни не было.       Арт читает инструкции по применению. По одной понимает, что вместо блокаторов — подавители. Слез с тяжелых колес на колеса попроще.       Арт пишет об этом Ларсу. Почти обо всём… Как в личный дневник (это он тоже пишет).

IV

      Арт спит. Особенно под таблетками. Он почти вообще не встает. Только если надо по бытовым нуждам. В основном он проверяет почту и сдает Ларсу короткие отчеты о самочувствии.       Виталик спрашивает:       — Тём… Ты заболел, что ли? Может, в медпункт?       Арт поворачивается на другой бок. И закрывается одеялом. Хватит с него медпунктов…

V

      Сначала ровно и пофиг. Потом в какой-то момент накатывает тоска. Не как состояние грусти. Или, может быть, легкая меланхолия. А как ощутимое, острое, физическое, едва терпимое одиночество.       День на третий запахи общежития, особенно запах Виталика, сводит Арта с ума. И он плетется в парк, чтобы дышать свежим воздухом. Стоять нет сил, и он сидит на скамейке. И прячет нос за рукавом толстовки, потому что осень, оказывается, тоже пахнет. Прелыми листьями, сыростью — почти колюще-режуще. Прохожими.       Ларс находит Арта в таком состоянии и садится рядом.       — Привет… Ты как?       Арт хватает его — и тычется носом. Он думает: сейчас точно поймет, что нет, сейчас точно отвадит, сейчас он учует по-настоящему. Но всё его тело размякает и расслабляется. И он вдруг может спокойно дышать.       Где-то в районе солнечного сплетения весь воздух превращается в ссадины. Но Арту не оторваться… Этот запах — тонкий, как цветение весной, и очень пронзительный, почти острый. Как ножевое ранение. Как порез от бумаги. Как удар током. Как пробежавший по коже луч света. Как нагретое дерево. Как поток теплого ветра.       Арт его обнимает… И это всё еще хорошо…       Ларс шепчет:       — Оживаешь?..       Арт отстраняется, потому что его мозги чуть оправляются от перегрузки. Ларс приглаживает ему волосы, и Арт его целует. У солнца — мягкие теплые губы. И пара десятков способов прикоснуться к губам Арта так, чтобы он надолго завис с закрытыми глазами.

VI

      Арт не приходит в себя, когда начинает таскаться в больницу. В очередях он тоже скорее спит, чем бодрствует. Иногда рядом с ним сидит Ларс. Просто чтобы составить компанию.       Ему теперь странно:       — Ты тихий такой…       Арт усмехается:       — На транквилизаторах.

VII

      Через неделю Арта начинают бесить звуки. Шаги, хлопки дверями, голоса, музыка. Он приходит в библиотеку посреди учебного дня. Чтобы спать. Он пишет Ларсу, что это его новое пристанище на ближайший месяц.       Ларс приходит в свое окно. Накрывает его уши ладонями. Он ничего больше не делает, но именно в этот момент тело Арта на него реагирует на только адреналином…       Арт не знает: вернулся ли запах? Понятно ли Ларсу? Он только чувствует, как загорается его лицо.       В библиотеке почти никого. И, осмотревшись, Ларс целует его в макушку и прижимается щекой к его волосам. Это длится пару секунд. Когда он делает вдох и обнимает. И Арта мурашит до самых костей.

VIII

      Через две недели терапевт отменяет седативные, и Арт наконец-то просыпается. Он не то чтобы очень рад. У него — апатия. Пустой взгляд, пустое внутреннее содержание. Хуже, чем на блокаторах.       Из его жизни уходит сон. Уходит как-то целиком и полностью. До бессонницы ночью. Его атакуют звуки, запахи, даже ощущения. Еще появляется вкус… Вкус зубной пасты — редкая, почти термоядерная дрянь. Вкус воды, которой он запивает таблетки, — сладкий…       Вчера вечером кто-то жарил картошку. Постельное воняет порошком, руки — мылом. В комнате пахнет посторонним человеком, и всё это вместе хочет, чтобы мозг Арта взорвался пульсацией и болью.       В пять утра Арт пишет: «Я задыхаюсь. Это не метафора. Готов выйти в окно».       Уже через минуту он спрашивает: «На какой мы стадии отношений? Уже можно проситься в гости?»

IX

      Жизнь Ларса проходит за рабочим столом. Или в его голове. Или в разъездах. Это то, что понимает Арт, когда Ларс великодушно пропускает его в квартиру.       Везде — порядок, минимализм, икея. И только рабочий стол под окном — это стопки бумаг, распечатанные статьи с пометками на полях, брошюры с конференций, записи лекций, какие-то папки, тетради, блокноты, повсюду цветные стикеры — между страниц, на страницах, в самых вообще неожиданных местах вроде шапки длинноногой лампы. Рядом книжные полки, на которых уже нет места. И в сердце хаоса живет и торжествует моноблок. Клавиатура и мышь — плоские, как бумага. И такие же безукоризненно белые.       Это для работы, а не для развлечений.       Единственная деталь, которая по-настоящему заставила Арта зависнуть, — это картина. Со схематичным изображением движка. Арт поцокал языком осуждающе, как ценитель:       — Порнография, Никит Сергеевич.       Теперь он падает на диван в единственной комнате — и выдыхает… Запах Ларса в квартире — ненавязчивый, тонкий и вездесущий. Это чертовски хорошо. Как отпуск для рецепторов. Как берег море. Как солнечное свечение. И тишина… В его квартире так тихо…       Первый вопрос Арта, разумеется, провокационный:       — Чем займемся?       Но Ларс, как обычно, не слышит:       — Чем хочешь? Могу заварить сто лет назад обещанный чай…       Арт понимает:       — И ведь это не эвфемизм…       — Нисколько.       Ларс приносит не чай, а горячий сок. По крайней мере так на содержимое прозрачного заварочного чайника смотрит Арт. Внутри мирно лежат дольки апельсина и ягоды облепихи. На вкус — так же ядрено, как и на цвет.       Арт промаргивается и говорит:       — Господи… буквально доводит до слепоты. Этим можно ослеплять людей.       — Только тех, — говорит Ларс, — которые пять лет жили вообще без вкусов…       — Я бы поспорил.       Мякоть облепихи оседает в чашке, будто грозовые облака. Странное гипнотизирующее зрелище. Особенно если не спал почти сутки.       Ларс уходит обратно в кухню, оставляя Арта наедине с запахом жуткого чая. Когда он возвращается, Арт манит его пальцем к себе. Ларс садится рядом, чтобы подать стакан воды, но в итоге просто отставляет на стол, когда Арт прячет нос, уткнувшись ему в плечо. Ларс сжимает пальцами волосы у него на затылке, потом спрашивает:       — А что насчет прикосновений?       Арт думает… насколько терпимо… Бродит пальцами задумчиво по чужой спине. Потом отстраняется, поймав руку Ларса, и направляет ее так, чтобы тот смог изучить — на ощупь:       — Прежде чем ты наткнешься сам.       Это — криво сросшиеся ребра. Ларс проходится по ним. Через ткань футболки. Арт отстраняется и приподнимает ее, чтобы показать. Почти не видно…       — Где ты так?..       Арт не хочет говорить, как всё вышло на самом деле. И отшучивается:       — Неудачно сыграл в хоккей.       Ладонь Ларса поднимается по его боку, а потом просто останавливается, чтобы ловить вдохи и выдохи… как рука врача, когда тот слушает легкие с помощью стетоскопа.       Арт сознается:       — Было больно дышать три месяца.              Потому что Арт даже не давал им сращиваться, как надо. И почти не носил бандаж.       — Ты не слишком любишь лечиться, да?       Арт усмехается. И соглашается:       — Ненавижу больницы. Чуть больше, чем облепиху и апельсин.       Приходится Ларсу уносить чайник и чашки обратно на кухню. Гастрономический эксперимент проваливается с треском — и выливается в унитаз без сожалений, чтобы не осталось даже источника запаха.       Ларс возвращается обратно, садится рядом на диван, поставив на сидение ногу. Он задирает штанину на джинсах, чтобы показать шрам на голени. Довольно большой.       — А это я катался на лыжах.       Арт усмехается:       — Открытый перелом… Ну ты везунчик.       — Кто бы говорил…       Ларс опускает ногу. Смотрит на Арта. Его взгляд — расфокусированный и мягкий.       Арт снимает с него очки и говорит:       — Когда в комнате светло, видно, что у тебя солнце даже в глазах…       Ларс смеется:       — Гетерохромия.       — М-м, факты из Википедии…       Ларс выдыхает, как усмехается. Склоняется к Арту. Касается носом носа — это просьба о разрешении. Обычно первым целует Арт… и он нисколько не церемонится. Он и теперь тянет ближе к себе. Из гавани в свой внутренний шторм. Всё еще одни сплошные неполадки в теле… Поцелуй у них получается немного с привкусом апельсина. И Арту смешно, потому что:       — Тебе идет…       Вкус не такой интенсивный… терпимый, приятный. Можно еще.       Ларс отстраняется первым:       — Хочешь что-нибудь? Ужин? Фильм?       Арт отклоняется на спинку дивана, чтобы оценить Ларса со стороны. И качает головой недоуменно:       — Ну какой ты правильный, я не могу…       Ларс толкает его пальцами — за то, что кусается, — и говорит:       — Выздоравливай, Артем.       Арт и так. Слушает стук собственного сердца. Чувствует запахи. Привыкает ко вкусам… и теряется в ощущениях. Он больше не просыпается со словом «блокада»… Не играет с Ларсом в ассоциации… И он совершенно не знает, как с этим быть.       Поэтому он смотрит на Ларса… с мыслью, что без очков его видеть странно… и непривычно. Его очки — у Арта в руке… как какая-то важная часть… и как призрачный вкус апельсина на языке. Из всего этого точно можно что-то собрать. Арт собирает… Жаль, что совсем нет инструкции. Он бы ее с удовольствием прочитал.