Мозаика

В боевой обстановке я выбираю оружие в зависимости от того, какую работу нужно сделать и в какой обстановке. В снайперской школе мы изучили очень много образцов стрелкового оружия, так что я не только умею со всеми ними управляться, но и могу определить, какое для какой задачи лучше подходит. Во время патрулирования я предпочитаю короткий приклад. Такое оружие быстрее можно вскинуть и прицелиться. Оно также лучше подходит для работы в стесненных условиях и внутри помещений. Еще одно замечание по поводу моих персональных предпочтений: я никогда не использую режим полностью автоматической стрельбы. Единственная ситуация, в которой он может понадобиться — ведение подавляющего огня, когда важно не дать поднять головы противнику. О какой-либо точности при этом говорить не приходится. Но, поскольку могут быть обстоятельства, в которых этот режим может пригодиться, я предпочитаю иметь его на всякий случай. Оптический прицел — это очень важная часть оружейной системы. В зону боевых действий я использовал прицелы с 32-кратным увеличением. В зависимости от обстоятельств оптический прицел мог быть дополнен инфракрасным или видимым лазерным красным лучом или прибором ночного видения. Я практиковался сохранять остроту восприятия. Наблюдение — тяжелая работа. Я постоянно упражнялся в распознавании предметов на большом удалении. 1 Мая. В этом году я встречал пасху не в кругу семьи. Этот день был такой же, как остальные, ничего запоминающегося, никаких торжеств. Это был 5 месяц моей службы. К таким вещам быстро привыкаешь. Я стал малость раздражительнее, хоть и не особо изменился в своем мягком характере. За весь апрель я увидел очень много трупов и на фоне этого у меня развилась мизофония. У меня появилась нервозность к звукам на подобии дыхания, жевания или кашля, звука обрезания ногтей. После 5 месяцев активной службы я никогда особо не задумывался над тем, кто именно целится в меня или устанавливает самодельную мину. Мне достаточно было знать, что они хотят меня убить. Вместо американцев в Фаллуджу вошли подразделения новой иракской армии. Предполагалось, что они установят свой контроль над городом и выдавят из него инсургентов. В действительности все оказалось совершенно иначе, и к осени практически все население Фаллуджи поддерживало партизан. Инсургенты, с одной стороны, были террористами, с другой — обыкновенными бандитами. Они устанавливали мины, похищали представителей власти и членов их семей, нападали на американские конвои, убивали иракцев, не разделявших их веру или политические убеждения. Фаллуджа стала их убежищем, антистолицей Ирака, местом, обитатели которого подняли знамя свержения временного правительства и предотвращения свободных выборов. Для нас тут стало даже опаснее, чем в марте. Они устроили значительные запасы оружия и боеприпасов, заготовили самодельные взрывные устройства и укрепили дома. Были расставлены мины, на дорогах устроены баррикады, подготовлены места для засад. В многослойных стенах были обустроены «крысиные норы», позволявшие перемещаться между домами, не выходя на улицу. Многие, если не все двести мечетей в городе были превращены в укрепленные бункеры — партизаны знали, что наши соотечественники с уважением относятся к священным местам и стараются не атаковать их. Повстанцы чувствовали себя настолько уверенно, что регулярно предпринимали ракетные атаки против наших баз и устраивали засады на конвои, двигавшиеся по главным дорогам. В конце концов терпение американского командования лопнуло, и оно приказало вернуть контроль над городом. Лётчики с пехотинцами несколько недель готовились к штурму, одновременно предпринимая усилия по дестабилизации положения противника. Перед нашим отправлением, - мне удалось отослать письмо родным. «Привет, папа, мама и братья. Не могу вам сказать, куда меня направляют, но какое-то время меня не будет. Следите за новостями, и вы все поймете. Я не знаю, когда мне снова удастся позвонить.» 2 мая по приказу мы вошли в здание в тот момент, когда прекратились хлопки светошумовой гранаты. Мы подорвали дверь. Я ворвался первым, и сразу же тренировки и инстинкты взяли верх. Сержант, командующий операцией, показал мне знаками, что я должен двигаться бесшумно и быстро и произвести зачистку порученной мне комнаты. Все чисто. Я убедился, что в первом помещении пусто, отступил в сторону и начал распределять пробегающих мимо морпехов, кому куда. Все делалось быстро, автоматически. Как только все началось, и я оказался внутри здания, что-то внутри меня стало руководить моими действиями. Я уже не боялся быть убитым или раненым. Я не думал ни о чем, кроме двери, дома, комнаты — и всего этого было более чем достаточно. Я спустился вниз по лестнице. Другие солдаты из группы захвата нашли и задержали парня, за которым мы охотились, и уже укладывали его на пол. Мне всегда казалось очень интересным, как мы умудряемся общаться без слов, даже во время боевых операций. Они поворачиваются и делают жест рукой — волна вверх или вниз. Если ты профессионал, тебе не нужно дополнительных объяснений. Вы читаете друг друга и реагируете. В Ираке я никогда не носил защитные наушники, имевшие встроенную систему шумоподавления. Хоть она и позволяла слышать выстрелы противника, но микрофоны, используемые в ней, были всенаправленными. Это означало, что вы не можете понять, с какой стороны ведется огонь. Среди другого снаряжения, которое мы несли на себе, были панели VS-17, позволяющие предупредить пилотов дружественной авиации о расположении наших позиций. По крайней мере, так должно было быть теоретически. Когда мы в кузове ехали в сторону городской окраины, - я решил вздремнуть на ходу. Отец всегда твердил, что с закрытыми глазами время идет быстрее, но мне показалось, что мы ехали несколько часов. Каждый мускул в моем теле был напряжен. Точкой нашего назначения был многоквартирный дом, господствовавший над северо-западной частью города. С этого здания, расположенного примерно в восьмистах метрах от городской черты, прекрасно был виден весь район: великолепная позиция для снайперов. От нас требовалось лишь занять ее. - Пятиминутная готовность! — заорал Брюс. Одной рукой я взялся за рюкзак, другой крепко схватил винтовку. Грузовик остановился, задняя аппарель опустилась, и я прыгнул вслед за другими. Мы бежали к маленькой группе деревьев и камней, дававших укрытие. Я торопился изо всех сил — не столько из страха быть подстреленным, сколько из опасения перед армадой, надвигающейся сзади. Я упал в пыль, бросив рюкзак рядом, и начал осматривать здание: нет ли чего-нибудь подозрительного. Мои глаза обшаривали окна и стены вокруг них, отыскивая возможную цель. Несколько жителей, обнаруженных внутри, были выведены из дома в безопасное место. Я заступил на дежурство со снайперской винтовкой ближе к концу дня. Передо мной лежал город коричневато-желтого и серого цвета, выглядевший так, как будто кто-то применил к старой фотографии эффект легкой сепии. После первого убитого остальные пошли легче. Я уже не нервничал, особо ни о чем не раздумывал — я смотрел в прицел, ловил в перекрестие цель, и убивал противника прежде, чем он успевал убить кого-нибудь из наших. В ту ночь я убил троих, а Брюс — двоих. Глядя в прицел, я никогда не закрываю второй глаз. Правым глазом я смотрю на цель, а левым слежу за общей обстановкой в городе. Это позволяет быстро реагировать на любые изменения ситуации. Несколько дней в ходе первой недели наступления я работал со снайперами морской пехоты. Каждое утро начиналось с двадцати минут, которые мы называли «налёт ведьмы» — минометные мины, бомбы, снаряды, ракеты — адское количество огня обрушивалось на ключевые позиции противника из истребителя Гирса. Он действовал лишь в паре, не таская за собой роту солдат, но делал это настолько профессионально, что даже мы прибывали в изумлении. Рано утром прямо рядом с нами что-то взорвалось — футах в десяти, наверное. Я инстинктивно пригнулся, потом повернулся и увидел, как рушится бетонный блок. Прямо за ним были двое повстанцев, их автоматы Калашникова висели на ремне через плечо. Они выглядели такими же ошеломленными, как и мы; должно быть, они тоже решили передохнуть в тот момент, когда взорвалась шальная ракета или, возможно, сработало самодельное взрывное устройство. То, что было потом, напоминало дуэль из старого вестерна, — кто быстрее достанет пистолет, тот и останется в живых. Я схватил свой и начал стрелять. Мой напарник сделал то же самое. Мы попали в них, но пули их не уложили. Они завернули за угол и побежали через дом, во дворе которого находились, а затем выскочили на улицу. Как только они оказались там, патруль морских пехотинцев подстрелил обоих. На следующий день выстрел из РПГ поразил дом, в котором я находился. В тот момент я оборудовал огневую точку в окне на верхнем этаже. Чуть дальше на улице пехотинцы попали под обстрел. Я начал прикрывать их, подавляя одну цель за другой. Иракцы в ответ стали вести огонь по мне, к счастью, не слишком точно, как чаще всего и бывало. В этот момент граната попала в боковую стену. Именно она поглотила основную силу взрыва, что было и хорошо, и не очень. Положительный момент заключался в том, что меня не разорвало на части. Но убила моего напарника, чья кровь забрызгала мое лицо и я закричал от ужаса. Взрыв вырвал здоровенный кусок стены, осколки которой засыпали меня по колено и ненадолго пригвоздили меня к месту. Больно было адски. Я выбрался из кучи бетонных обломков и продолжил стрелять по противникам внизу. - Все в порядке? — крикнул Брюс. - Все о’кей, я в порядке, — крикнул я в ответ. Но мои ноги вопили об обратном. Мятежники отошли, затем бой возобновился с прежней силой. Так продолжалось несколько раз: затишье, потом интенсивная перестрелка, потом снова затишье. Когда огневой бой, наконец, закончился, я встал и спустился вниз. Там один из наших парней обратил внимание на мои ноги. - Ты хромаешь, — сказал он. - Меня накрыло осколками этой стены, — ответил я. Он посмотрел вверх. В стене зияла огромная дыра. До этого момента никто и не понял, что в той комнате, куда попала граната, находился я. Я после этого долго хромал на одну ногу. - Надо сматывать, — сказал я Майору. — Давай первым, я тебя прикрою. - Хорошо. Я залег и открыл огонь, заставляя иракцев укрыться. Я подождал несколько секунд, давая Брюсу возможность занять позицию, с которой он смог бы меня прикрыть. Когда я решил, что прошло довольно времени, я выпрыгнул и побежал. Вокруг полетели пули и все они были выпущены иракцами, явно вознамерившимися написать свинцом свои имена на моей спине. Я бросился к стене, и мы поползли к воротам. Пошли вниз по аллее, но скоро наткнулись на завал, через который не смогли пробраться, и повернули назад. Только я повернул за угол, на главную улицу, как за моей спиной раздался взрыв — один из мятежников заметил нас и кинул гранату. Я дал сигнал к началу. В этот момент на середину дороги выскочил террорист и устроил нам ад: держа наперевес пулемет, он выпустил по нам целую ленту. Отстреливаясь, мы бросились назад в поисках укрытия. Мы осмотрелись. Каким-то непостижимым образом раненых не оказалось. Я выпрыгнул из-за угла, стреляя на бегу. Иракский пулеметчик получил пулю и был убит немногим ранее, но там было еще много плохих парней дальше по улице. Я сделал несколько шагов, прежде чем понял, что Брюс остался далеко позади. Мне было ужасно стыдно, что я оставил его, но в ином случае нас бы убили вместе. Боевики начали концентрировать огонь на мне. Я расстрелял один магазин, нажал на кнопку выброса, вставил новый и продолжал вести огонь. Под стеной неподалеку от дома я обнаружил четырех человек. Оказалось, что двое из них — военные корреспонденты, которых прикомандировали к морским пехотинцам. Им довелось увидеть сражение намного лучше, чем они рассчитывали. - я прикрою. Убирайтесь отсюда! – крикнул я им. Я вскочил и открыл заградительный огонь, когда они побежали. Последний морской пехотинец, пробегая мимо меня, хлопнул меня по плечу, давая знать, что больше никого не осталось. Собираясь последовать за ним, я посмотрел вправо, проверяя мой фланг. Краем глаза я увидел распростертое на земле тело. На нем был камуфляж морского пехотинца. Откуда он взялся, был ли он там в момент моего появления или подполз откуда-то, я не имел никакого понятия. Я подбежал к нему и увидел, что у него прострелены обе ноги. Я сменил в своей винтовке магазин, затем схватил его за заднюю часть бронежилета, и потащил за собой в сторону наших. Он потом благодарил меня, говоря, что я спас ему жизнь. Пока я бежал, один из боевиков швырнул гранату. Она взорвалась где-то неподалеку. Осколки стены впились в мой бок, от локтя до колена. Мы быстро вернулись назад, двигаясь по улицам и крышам, пока не обнаружили тех, кто обстрелял морпеха. Лётчики в свою очередь очень четко выполняли свой план: к обеду мы должны были быть в одном определенном месте, а к заходу солнца — в следующем и они забрали нас ровно в назначенное время. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Силы вторжения двигались через город в каком-то странном танце, тщательно проверяя, чтобы в тылу не осталось никаких не зачищенных «дыр», из которых боевики могли бы ударить нам в спину. До меня дошла весть о том, что отец, узнав о моих незначительных ранениях, страшно всполошился и направил на наши лагеря кучу оружия и солдат. У меня с того времени сохранилось несколько фотографий. Даже в самых ординарных и наименее драматических сценах чувствуется война. Время от времени попадается что-то, относящееся к нормальной жизни без войны. В другой день наше подразделение попало под шквальный огонь из здания, битком набитого боевиками. Пехотинцы бывшие тут до нас уже отступили и залегли к тому моменту, как я прибежал. Все, кроме одного парня. Он лежал на спине в нескольких ярдах, плача от боли. Когда я увидел его вблизи, я понял, что дело плохо: ему прострелили кишки. Я открыл огонь на подавление, подбежал к парню, и потащил его обратно. На ходу меня подкосило и я упал. Раненый оказался на мне. К этому моменту я был настолько измотан и устал, что несколько минут я просто лежал на линии огня. В то время как пули свистели мимо. Парнишке было около восемнадцати лет. Ранение было очень тяжелым. Я уже мог точно сказать, что он умирает. - Пожалуйста, не говори маме, что я умер в мучениях, — пробормотал он. Я был просто в ужасе. - Не беспокойся. Не беспокойся. Все скажут, что все было в полном порядке. В полном порядке! – быстро пробормотал ошарашенный я. Он умер. Он даже не успел услышать мою ложь о том, как все будет хорошо и замечательно. Снова раздались выстрелы. Все пригнулись. Я присел самую малость, надеясь по вспышкам определить расположение огневой позиции противника. Ничего не было видно. Радист вызвал поддержку с воздуха. Как только заявка была подтверждена, он вышел на прямой канал связи с Гирсом и сообщил ему точные координаты цели и ориентиры. В следующие 10 минут мы услышали звук, похожий на шуршание метлы в воздухе, который становился громче по мере приближения. - Взрывная волна! Ложись! – крикнул Брюс в наушник. Мы нырнули внутрь ближайшего строения. Понятия не имею, что это была за бомба, но от недалекого взрыва стены едва не развалились. Мой приятель сообщил потом, что Горовиц уничтожил сразу три десятка боевиков — это, с одной стороны, показывает, сколько людей пытались нас убить, а с другой — какую роль играла поддержка с воздуха. Никто так и не появился. Когда мы поднялись, наконец, наверх, мы поняли, почему. Снайперу, который был в здании один, оторвало голову пролетевшей насквозь бомбой. Но этим действие бомбы не исчерпывалось. Двор, куда она упала, кишел боевиками; спустя короткое время мы обнаружили их тела и оружие. Я думаю, что это самый лучший выстрел F-22, который мне довелось видеть. Хоть мне никак до этого времени и не удавалось лично поговорить с Гирсом. Каждую ночь кто-нибудь пытался проникнуть в город извне. Каждую ночь мои выстрелы находили одну-две новые жертвы, иногда больше. Каждую ночь я обнаруживал, что численность боевиков возросла. Попытки прорыва стали постоянными. В конце концов, боевики могли бы собрать столько людей, что я просто не смог бы убить их всех. Я думал о жертвах, которые мне довелось видеть, и о том, что я могу стать тем, кого понесут на носилках в следующий раз. Я не мог прекратить заходить в дома или прекратить поддерживать с крыш тех, кто заходит в дома. Я старался придерживаться приличий, но на 6 месяц моей службы я понял, что с каждым днём мне становилось тут все невыносимее. Нужно было послушать родителей и повести себя, как «умный мальчик». Мне больше не хотелось такого удовольствия. Я удивлялся выдержке Горовицей.