Искусство принадлежать

      Два дня без Виктории тянулись мучительно долго. Особняк, лишенный ее властной энергии, казался безжизненным и слишком тихим. Алиса чувствовала себя брошенной игрушкой, пылящейся на полке. Скука грызла ее изнутри, перерастая в капризное, дерзкое настроение.       К вечеру второго дня она уже не могла терпеть. Она зашла в гардеробную Виктории и, порывшись в ящиках, нашла тот самый комплект нижнего белья — тот самый, из черных кружев, что состоял больше из воздуха, чем из ткани. Надев его, она почувствовала прилив странной смеси стыда и власти. Это была ее броня и ее вызов.       Она забралась на огромную кровать Виктории, уткнулась лицом в ее подушку, вдохнула знакомый, пьянящий запах ее духов и... достала телефон.       Она сделала несколько снимков. Не откровенных, но безумно провокационных. Игривых.       Она выбрала лучший кадр. Тот, где ее взгляд был томным, а поза — одновременно невинной и развратной. И отправила его. Подпись была короткой и дерзкой: «Скучаю. Твоя кровать слишком большая без тебя.»       Она положила телефон на грудь и замерла, прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца. Ожидание стало невыносимым. Нервы звенели, а в низу живота затеплился знакомый, тревожный огонек. Не думая, почти машинально, она скользнула пальцами под кружевную ткань. Кожа под пальцами была горячей. Она зажмурилась, представив себе ее реакцию — гнев? Раздражение? А может... одобрение?       Ее пальцы двигались сами, повинуясь вспыхнувшему желанию и щекочущему нервы страху. Она закусила губу, стараясь не шуметь, словно Виктория могла ее услышать. Образы всплывали сами собой: ее властные руки, ее холодный, оценивающий взгляд, ее губы, вытягивающие из нее стоны. Она кончила быстро, тихо, с судорожным вздохом, вдавливаясь лицом в ее подушку.       Когда дрожь утихла, она с отвращением и любопытством провела пальцами по кружеву трусиков. Они были влажными, пропитанными ее соком. И тогда ее осенила новая, еще более безумная идея.       Она снова взяла телефон, сфотографировала темное, мокрое пятно на черном кружеве крупным планом и отправила вторым сообщением. «Ой. Кажется, я немного испачкала твое белье. Прости. Не сдержалась, пока ждала твоего ответа.»       Телефон завибрировал почти мгновенно. Не сообщение. Звонок.       Алиса сделала глубокий вдох, пытаясь придать голосу невинное и слегка сонное выражение, и ответила:       — Алло?       В трубке повисла секундная пауза, наполненная таким ледяным, концентрированным гневом, что Алиса почувствовала, как по спине пробежали мурашки.       — Сними. Мое. Белье. — голос Виктории был тихим, шипящим, как удар бича. — Немедленно.       — А что такое? — сыграла Алиса в невинность, проводя пальцем по влажному пятну. — Оно такое красивое... Я просто примерила. Разве тебе не нравится, как я в нем выгляжу?       — Мне не нравится, когда мои вещи надевают и пачкают без спросу, — последовал холодный, отточенный ответ. — Сними. Положи на место. Пришли фото. И приведи себя в порядок. Я не люблю беспорядок.       — Нууу... — Алиса надула губки, хотя Виктория этого не видела. — А если я не хочу? Мне в нем... ну, ты знаешь... удобно.       Пауза стала еще более зловещей. Алиса почти физически ощутила, как по ту сторону провода сжимаются кулаки.       — Алиса, — голос Виктории понизился до смертельно опасного шепота. — Ты играешь в очень опасную игру. В которой не знаешь правил. Ты думаешь, это мило? Это — вызов. И я его принимаю.       — Может, ты расскажешь правила? — рискнула Алиса, ее собственная дерзость душила ее. — Когда вернешься.       — Я вернусь гораздо раньше, чем планировала, — последовал немедленный ответ. — И мы займемся... обучением. Самым непосредственным образом. А пока — последний раз. Сними. Белье. Помойся. И жди.       В ее тоне не было места возражениям. Это был приказ. И Алиса, почувствовав, что зашла достаточно далеко, сдалась.       — Хорошо, хорошо... — с легкой обидой протянула она. — Снимаю.       Она положила трубку, сделала селфи уже в своем простом белье на фоне аккуратно сложенного, но все еще влажного черного комплекта и отправила фото с подписью: «Вернула на место. Помылась. Жду-не дождусь урока.»       Ответ пришел почти мгновенно. Сухой, без эмоций: «Жди.»       Алиса бросила телефон на кровать и зарылась лицом в подушку, издавая звук, средний между стоном и смехом. Она была и напугана, и безумно довольна собой. Она встряхнула скучный день. Она получила свою порцию внимания. И теперь с замиранием сердца ждала расплаты, которая, она знала, будет сладкой и ужасной одновременно. Она уже не скучала. Она считала минуты до ее возвращения.       

***

      Виктория вернулась глубокой ночью. Алиса, дремавшая в тревожном полусне, вздрогнула от звука распахнувшейся двери. В темноте силуэт Виктории казался огромным и зловещим.       Она не зажигала свет. Подошла к кровати и молча сдернула с Алисы одеяло. Холодный воздух заставил ту съежиться.       — Встань, — прозвучал в темноте ледяной, безжизненный приказ.       Алиса, дрожа, подчинилась. Сердце колотилось где-то в горле. Виктория взяла ее за руку и отвела в ванную. Резко щелкнул выключатель. Яркий свет слепил глаза. Только теперь Алиса увидела ее лицо. Оно было не просто сердитым. Оно было абсолютно бесстрастным, высеченным из льда. В ее руках были те самые черные кружевные трусики.       — Смотри, — она поднесла их к самому лицу Алисы, заставляя разглядывать засохшее, темное пятно. — Это — твой беспорядок. Твоя неряшливость. Твоя животная несдержанность.       Алиса попыталась отвести взгляд, но Виктория схватила ее за подбородок.       — Смотри! — ее голос громыхнул, эхом отразившись от кафельных стен. — Запомни, что ты натворила.       Затем она медленно, с издевательской нежностью, провела испачканной тканью по ее щеке, поднеся к самым ноздрям.       — Понюхай. Понюхай результат своей грязной игры.       Алиса зажмурилась, по ее лицу текли слезы унижения. Она чувствовала свой собственный, сладковато-кислый запах.       — Ты испачкала мою вещь, — Виктория говорила тихо, но каждое слово впивалось, как игла. — Теперь ты ее вычистишь. Языком. Доведи до идеальной чистоты.       Алиса смотрела на нее с немым ужасом. Это было за гранью. Это было слишком.       — Нет...— прошептала она. — Я не буду...       — Будешь, — парировала Виктория без тени сомнения. — Или я привяжу тебя и буду кормить ими на завтрак, обед и ужин, пока ты не выполнишь задание. Выбирай.       И Алиса сломалась. Медленно, с рыданиями, она наклонилась к протянутой руке Виктории и кончиком языка коснулась грубой, засохшей ткани. Вкус был отвратительным и унизительным. Она делала это, ненавидя себя, ненавидя Викторию, чувствуя, как ее душа рвется на части.       Виктория наблюдала с холодным, клиническим интересом, иногда поворачивая трусики, чтобы она могла добраться до другого участка.       — Тщательнее. Я хочу видеть блеск.       Когда последний след был тщательно вылизан, Виктория удовлетворенно кивнула.       — Хорошо. Теперь открой рот.       Алиса, оглушенная стыдом, повиновалась. И тогда Виктория плотно, до рвотного позыва, затолкала сверток из кружева ей в рот.       — Чтобы была тише, — пояснила она. — И чтобы ты помнила о последствиях болтовни и дурного поведения.       Затем она развернулась, подошла к шкафчику и достала оттуда страпон — тот самый, грозного вида. Надевала его неторопливо, театрально, не сводя с Алисы ледяного взгляда. Та стояла на коленях, с трусиками во рту, с глазами, полными слез и ужаса, не в силах пошевелиться.       — Ты хотела внимания? — Виктория подошла к ней, гладя страпон рукой. — Хотела игры? Получай.       Она не была нежной. Она была жесткой, властной, безжалостной. Это было не удовольствие. Это было наказание. Присвоение. Стирание границ. Алиса рыдала, давясь тканью во рту, ее тело сотрясалось от грубых толчков.       Виктория довела ее до оргазма — не от удовольствия, а от перевозбуждения, перегрузки и полного подчинения. Когда Алиса безвольно рухнула на кафель, Виктория вынула из ее рта мокрые, измятые трусики.       — Вот видишь? — она бросила их в раковину. — Игры со мной всегда заканчиваются одинаково. Твоим поражением. Запомни этот урок.       Она помогла ей подняться, подвела к душу и включила воду.       — Прими душ и ложись спать.       Она вышла из ванной, оставив Алису одну под ледяными струями воды. Та стояла, дрожа, и понимала, что сегодняшней ночью в ней что-то окончательно сломалось. Или, наоборот, встало на свои места. Она была унижена до самого дна. И из этого дна не было пути назад. Только вперед, в новые, еще более страшные и всепоглощающие глубины ее власти.       

***

      Солнечный свет заливал столовую, играя бликами на хрустале и идеально отполированном столе. Пахло свежесваренным кофе, теплым круассаном и дорогим цветочным ароматом, который всегда витал вокруг Виктории.       Алиса сидела на своем месте. Она была безупречно одета в простое платье холодного серого цвета, ее волосы были убраны в аккуратный хвост. Она не смотрела на Викторию. Ее взгляд был устремлен в тарелку с идеальным омлетом, но, казалось, не видел его.       Прошлая ночь висела между ними тяжелым, невысказанным облаком. Унижение было таким свежим, что Алиса физически чувствовала привкус кружева на языке и жгучую боль в самых сокровенных местах.       Виктория, напротив, выглядела абсолютно спокойной и собранной. Она читала новости, изредка отпивая глоток кофе. На ней был строгий костюм-тройка, и она казалась готовой к новому дню, полному важных дел.       Она перевернула страницу газеты и, не глядя на Алису, произнесла ровным голосом:       — Сегодня у тебя урок французского в десять. Затем — йога. Не опаздывай.       Алиса молча кивнула, не поднимая глаз. Ее пальцы сжали вилку чуть сильнее, чем было нужно.       Горничная Мария бесшумно подлила ей в чашку свежего чая. Ее лицо было, как всегда, бесстрастным. Алиса поймала себя на мысли: а знает ли она? Слышала ли что-то? Видела ли выброшенные в мусорное ведро трусики? Стыд с новой силой ударил в голову.       Виктория отложила газету и внимательно посмотрела на Алису. Ее взгляд был оценивающим, но без злорадства. Скорее... удовлетворенным.       — Ты сегодня очень тихая. Устроилa себе выходной от непослушания?       Алиса промолчала, продолжая ковырять вилкой еду.       — Я с тобой разговариваю, Алиса, — голос Виктории стал чуть тверже, но все еще оставался в рамках светской беседы.       — Да, Виктория Сергеевна, — тихо ответила Алиса. — Я все поняла.       — Вот как, и что же именно ты поняла? — Виктория отпила кофе, ее глаза не отпускали Алису.       — Что... что нужно быть послушной. Нельзя брать чужие вещи… — Слова дались ей с трудом.       На губах Виктории появилась легкая, почти незаметная улыбка.       — Умная девочка. Надеюсь, этот урок усвоен надолго.       Она снова вернулась к новостям, давая понять, что разговор окончен. Воздух, казалось, снова стал легче. Напряжение спало, сменившись тяжелым, но привычным спокойствием.       Алиса сделала глоток чая. Он был горьким. Как и все в ее новой жизни. Но это была ее жизнь. Ее реальность. С унижениями, болью, страхом... и странной, извращенной безопасностью этих четырех стен и власти этой женщины.       Виктория закончила завтрак, отложила салфетку и встала.       — Я уезжаю на совещание. Вечером вернусь. Не подведи меня.       Она прошла мимо стула Алисы и на секунду остановилась, положив руку ей на плечо. Прикосновение было легким, почти невесомым, но Алиса вздрогнула всем телом.       — И съешь, наконец, свой омлет, — добавила Виктория уже мягче. — Он остынет.       Она вышла из столовой, ее каблуки четко отстукивали по паркету, удаляясь.       Алиса сидела еще несколько минут, глядя в тарелку. Потом медленно поднесла ко рту кусочек омлета. Он был вкусным. Идеально приготовленным. Как и все в этом доме.       Она доела все до крошки. Потом выпила чай. Встала. И пошла на свой урок французского. Послушная. Предсказуемая. Сломленная. И на удивление... спокойная. Буря прошла. Остался лишь ясный, холодный день, расписанный по минутам. И в этой предсказуемости было свое, горькое утешение.