Искусство принадлежать

      Идея пришла внезапно, как наваждение. Они сидели в гостиной, и Вика, разбирая старые документы, вдруг протянула Алисе потрепанную кожаную папку.       — Мне кажется, тебе стоит это увидеть, — сказала она просто.       Внутри лежали фотографии. Не цифровые распечатки, а настоящие, слегка пожелтевшие снимки. На них — девочка с серьезными, слишком взрослыми глазами и темными волосами, собранными в строгие хвосты. Маленькая Виктория. Она стояла у рояля, сидела за партой с учебником, одна в огромном, пустом доме. На ее лице почти не было улыбки.       Алиса перелистывала страницы, и сердце ее сжималось от странной жалости к той девочке и понимания, из какой стали была выкована женщина рядом.       — У меня тоже был альбом, — тихо сказала Алиса, поднимая на Вику влажные глаза. — В старой квартире. Там... там я маленькая. С отцом.       Она не говорила об отце после похищения. Его имя стало запретным, призраком, стоящим между ними.       — Я хочу поехать туда. Забрать его. Можно? — она умоляюще смотрела на Вику. — Хотя бы просто посмотреть. Кому сейчас принадлежит та квартира?       Виктория внимательно смотрела на нее, оценивая риск, уязвимость, скрытый подтекст.       — Квартира принадлежит тебе, — ответила она наконец, и Алиса от удивления моргнула. — Все твое имущество было сохранено. Я просто... отложила его.       Это «отложила» значило все. Запереть, спрятать, вычеркнуть.       Алиса умоляла. Она использовала все свое обаяние, все доводы, и в конце концов, Вика, с тяжелым вздохом, кивнула.       Дорога до знакомого района прошла в напряженном молчании. Когда Алиса ключом, который Вика почему-то тоже сохранила, открыла дверь в свою старую квартиру, в нос бросился запах пыли и забытого прошлого.       Все было так, как будто она вышла вчера. Только толстый слой пыли на мебели и ощущение пустоты, въевшейся в стены. Ностальгия набросилась на Алису с такой силой, что у нее перехватило дыхание. Она медленно прошлась по комнатам, касаясь пальцами знакомых поверхностей, пока Вика ждала в прихожей, сохраняя дистанцию.       Альбом лежал на полке в ее комнате. Алиса взяла его дрожащими руками и вернулась в гостиную, опускаясь на диван и поднимая облако пыли.       — Подойди, — прошептала она, открывая его. — Смотри.       На первых страницах — она, малышка, на руках у улыбающегося мужчины. Ее отец. Молодой, с живыми, добрыми глазами. Таким она его помнила из детства. Таким, каким он был до того, как жизнь его сломала.       Она перелистывала страницы, и ее голос дрожал: «Вот мы в парке... а это он учил меня кататься на велосипеде... а это мой первый школьный выпускной, он так гордился...»       Слезы текли по ее щекам ручьями, она даже не пыталась их смахнуть.       — Вся его жизнь крутилась вокруг меня, Вика. Он один меня растил. Он... он был хорошим отцом. До всего этого. До...       До шантажа. До похищения. До того, как он не смог принять ее чувства к Виктории и стал их врагом.       — Он не понимал... он просто хотел меня защитить, как умел. По-своему. Неправильно, ужасно, но... — она закрыла альбом и прижала его к груди, ее плечи тряслись от рыданий. — Разве он заслуживал смерти за это? За свою слепую, уродливую любовь?       Она не ждала ответа. Она просто искала опору. И нашла ее. Вика молча подошла, села рядом и обняла ее. Крепко, без слов. Она позволяла Алисе плакать, позволяла ей горевать о человеке, который пытался уничтожить их обеих.       Алиса уткнулась лицом в ее плечо, в дорогую ткань пиджака, и рыдала — по отцу, по своему сломанному прошлому, по той простой жизни, которая осталась на этих пыльных фотографиях.       Вика не говорила «все хорошо» или «я же предупреждала». Она просто держала ее. Потому что иногда единственное, что можно сделать с болью прошлого — это дать человеку выплакать ее в твоем присутствии. И в этом молчаливом принятии всей ее боли, всей ее сложной, противоречивой любви к отцу, Алиса почувствовала нечто большее, чем страсть или власть. Она почувствовала милосердие. И это было страшнее и важнее любого другого чувства между ними.       Слезы постепенно иссякли, оставив после себя пустоту и тяжесть под веками. Алиса сидела, все так же прижимая к груди альбом, и чувствовала, как реальность медленно возвращается. Пыльный, застывший воздух квартиры, тепло Викиного плеча под щекой. Она сделала глубокий, прерывистый вдох.       — Прости, — прошептала она, голос был хриплым от слез. — Я не хотела...       — Не извиняйся, — тихо, но твердо прервала ее Вика. Ее рука продолжала мерно поглаживать Алисину спину. — У каждого есть призраки. Лучше выгнать их на свет, чем позволять гнить в темноте.       Она посмотрела на альбом, лежащий на Алисиных коленях.       — Он любил тебя. Это единственное, что имеет значение сейчас. Все остальное... — Вика замолчала, подбирая слова. — Все остальное — это уже история. Наша история. Она началась не лучшим образом, но мы пишем ее дальше. Вместе.       Она аккуратно подняла Алису за подбородок, заставляя встретиться с ее взглядом. В ее глазах не было осуждения, только та самая стальная решимость, что могла быть и опорой, и стеной.       — Ты сохранила хорошие воспоминания. Это правильно. Держись за них. Но не позволяй им тянуть тебя назад. Ты больше не та девочка с этих фотографий, а я — не тот монстр, каким предстала в его глазах. Мы... нечто иное.       Алиса кивнула, снова чувствуя ком в горле, но на этот раз — от облегчения. Она боялась, что Вика разозлится, увидев ее слезы по отцу. Боялась, что это будет воспринято как предательство. Но вместо этого она нашла понимание. Сложное, неоднозначное, но настоящее.       — Спасибо, — выдохнула она. — Что привезла меня сюда.       Вика встала и протянула ей руку.       — Пойдем. Здесь слишком много пыли и теней. Пора возвращаться домой.       Слово «домой» прозвучало странно и точно. Особняк с его высокими стенами и сложными правилами сейчас и правда казался единственным убежищем.       Алиса взяла ее руку и поднялась. Она взяла с дивана альбом, на мгновение задержав на нем взгляд, а затем решительно направилась к выходу. Она не оглядывалась на пыльные комнаты. Она уносила с собой главное — не призраков, а разрешение помнить. И руку той, что вела ее вперед, в их общее, пусть и тернистое, будущее.