Дельфины здесь тонут: На твоей луне

Любовь – это воздух, и я разучился дышать

— Are you alright? (Ты в порядке?) — положил руку ему на плечо Никос. Кирилл лишь кивнул, возвращаясь мыслями к работе и барной стойке, доделывая последние заказы перед тем, как объявить о закрытии и начать убирать среди возгласов клиентов, вечно желающих выпить ещё. Никос вывел из бара потерявшего сознание шотландца, и того подобрали друзья на такси, перед тем как наконец закрыть входную дверь и выключить неоновые вывески. За стеклом мелькали проходящие мимо люди, возвращавшиеся домой после пьянки или танцев в каком-то из клубов Николаивиртеля, одного из так называемых альтштадтов города. Берлин во Вторую мировую был сильно разрушен, а потом разделён, и старый центр восстановили лишь частично.       Кирилл выехал из центра поздно, когда улицы уже начали пустеть, но Николаивиртель всё ещё жил своей ночной жизнью. Мотоцикл медленно катился по брусчатке, и каждая кочка отзывалась в руках и спине — после смены это ощущалось особенно остро.       В переулках стоял тёплый жёлтый свет фонарей, и под ним шли люди — парочки, обнявшиеся, друзья, громко смеющиеся после баров, туристы, которые пытались понять карту на телефоне, стоя посреди улицы. Кто-то шёл, шатаясь, кто-то сидел прямо на краю фонтана, закуривая. Из окон всё ещё доносилась приглушённая музыка и гул голосов.       Кирилл ловил их обрывки взглядом, чуть убавляя скорость, чтобы не задеть никого — в таких местах пьяные шагали, не глядя по сторонам. Он чувствовал, как прохладный ночной воздух пробирается под воротник куртки и выдувает остатки тепла.       Всё это казалось ему странно умиротворяющим — будто город выдыхал вместе с ним после длинного дня.       Квартира была холодной и пустой, и лишь мурлыкающая кошка встречала хозяина, с которой он здоровался поцелуем в лоб и подхватывал её на руки, сразу давая снеки, чтобы компенсировать часы её одиночества каким-то поощрением. Он поставил животное на подоконник, и пока та отиралась о стекло, достал из холодильника приготовленную мамой смесь фарша. Уставший парень присел на столешницу пустой кухни в кожаных штанах, откусывая котлету холодной, и глядя в экран своего телефона, который в полумраке комнаты освещал его лицо голубым светом.       Его страница ВКонтакте давно опустела, и после того, как он восстановил её год назад, там активности никакой не было. Ему никто не писал из прошлой жизни, все как будто забыли его. Первая девушка со школы уже вышла замуж и выставляла фотографии со свадьбы, но Кирилл не ставил «лайки», не желая тревожить её и вынуждать писать себе. Словно он трус и сам не пишет, а лишь просматривает фотографии с намёком, что должны писать ему.       Иногда он перелистывал старые сообщения с 2013 года, когда переписывался с одногруппниками, вспоминая каждого, и на лице появлялась слабая улыбка. У него не было среди них близких друзей, но были те, кого было приятно увидеть вновь. Многие остались в России, судя по их активности в Инстаграм и ВКонтакте, но некоторые переехали в Казахстан или Грузию.       «Спасибо тебе, Кирилл. Спокойной ночи», — увидел он один из диалогов, который был скорее монологом, ведь больше сообщений там не было. Страница Алана была давно удалена. Как он? Где он? Кирилл боялся искать его и старался просто смириться. Наверняка у него уже есть семья и ребёнок, и он давно счастлив. Интересно, как там его родители?       Парень отложил телефон, глядя в окно и наблюдая за единственным горящим окном здания напротив, где штора была открыта. Он любил наблюдать за соседом, который часто играл в приставку в уютной маленькой комнате перед телевизором. В его гостиной было много растений, куча гирлянд и даже какое-то интересное кресло, свисающее с потолка на верёвке, но там никто никогда не сидел, и он предпочитал диван. Иногда на подоконнике красовались два кота, с интересом наблюдавших за Кириллом в ответ. Оба животных выглядели одинаково — чёрно-белый окрас, большие тёмные глаза с неподдельным любопытством.       Кирилл часто представлял жизнь того немца, который беззаботно приходил с физически утомительной работы и просто расслаблялся в одиночестве. Ему не был нужен никто. Он всегда был один. Его длинные светлые волосы были собраны в пучок. Раз Кирилл случайно встретил его, когда тот выходил из своего подъезда в строительной форме. Он походил на хиппи лёгкой формы. Почему Кирилл не мог быть таким же? Почему ему всегда чего-то не хватало? Ему нужны были люди. — Да, — ответил он на неожиданный для себя телефонный звонок в пять утра. Кто и почему мог звонить в пять утра? — Кирилл? Ты дома уже? — встревоженный голос Димы. — Ну да, а что? — он вытер губы рукой после съеденного мяса и пошёл в спальню, распуская штаны из плотной кожи и, прижимая мобильный к плечу, начал спускать их по ногам. — Просто… — тише сказал Дима и замолчал. — Просто что? — Бомбят. Мне стрёмно одному. Предки у родственников отсиживаются. Звали меня туда, там подвал, но я отказался. — Правда звали или просто сказали, что они там, когда ты им позвонил? — Какая разница?       Кирилл вздохнул, присаживаясь на край своей холодной кровати в боксерах и рабочей футболке. Свет из коридора отражался в окне, и больше там ничего не было видно — лишь тёмное небо, которое скоро начнёт белеть. — Было бы круто, если бы я пришёл домой, а тут был ты, — решил давить на его чувства Кирилл, прекрасно понимая отношение Димы к себе. Он подумал, что это могло бы убедить его приехать и сбежать из того ада, который лишь становился хуже, и, судя по новостям, скоро там будет самая горячая точка в Украине. — Почему? — Чтобы вместе смотреть что-то и есть доставку, или трахаться, а потом засыпать умиротворённо. Устал быть один. — Ты же не хотел отношений. — Я говорю про человека рядом… Почему ты всему хочешь дать какое-то название или определение? Это как когда люди пытаются назвать себя каким-то гендером или выбрать ориентацию и флажок. Зачем? Можно просто быть. — Не знаю, так проще. Когда говоришь, становится проще. Ты когда-нибудь думал рассказать маме о себе? Или сестре? — Сестре не до меня. У неё ребёнок и муж долбоёб. — Окей, а мама? Ей как раз только до тебя. — Это моя личная жизнь, а не их. Почему это должно их касаться? — Она имеет право знать, что ты никогда не женишься и не подаришь ей внука.       Кирилл раздражённо выдохнул и замолчал, а Дима сразу понял, что лучше сменить тему. Было бесполезно говорить с ним про это, словно он сразу замыкался. Раздался громкий взрыв в телефонной трубке, и Кирилл отпрянул, забывая о предыдущем разговоре. — Что это? — Ёбнули в школу, блять! — раздался шорох, будто Дима в панике перемещался по квартире, прижимая телефон к уху. — Иди в подвал! — резко приказал Кирилл, сжимая трубку так, что пальцы белели. — Подожди, я паспорт найти не могу… — голос Димы дрожал, слышалась паника. — Блять, иди в подвал, Дима! — свист в динамике стал резче, прерываясь хрипами и посторонними шумами. — Бля… — тихо протянул Дима, и вдруг раздался удар. Свист усилился, создавая ощущение полной угрозы. — Да сука, иди в подвал! — Ладно, я спущусь, но там сети нет… Отпишу утром. — Какой нахуй утром?! А мне что, сидеть и гадать, убило тебя там или нет?! — Ну… типа того… — тихо ответил Дима, слышались шорохи куртки, шаги по лестнице и эхо его паники. — Постарайся оттуда хоть сообщение прислать, что ты в порядке, — попросил Кирилл, а у самого всё внутри закипало от злости на войну и происходящее. — Ладно, не переживай. — Утром собирай вещи и езжай на вечернем в Киев. — Ладно…       Всё внутри вмиг переменилось. Кирилл от этого «ладно» словно воспрял. Осталось только пережить ночь до конца, и тот наконец начнёт приближаться к нему. Соединение прервалось, и на экране высветилась фотография смазливого лица на аватаре в Телеграм. Неужели он правда приедет?       До самого утра уснуть не удавалось, и Кирилл вечно просыпался после погружения в дрему, проверяя телефон, обновляя сообщения в мессенджере и видя лишь «был в сети недавно» под именем друга. В голову лезли ужасные мысли, что Диму завалило в подвале. Он вспоминал отца Алана и рассказы о том, как тот прятался от бомбёжки и умер не от осколка, а от голода, ведь их завалило в сыром подвале, и никто не пришёл на помощь. Когда их выкопали, все были мертвы — женщины, дети, мужчины, пожилые люди. Дима не мог умереть так рано, как казалось Кириллу. У него всё только начинается, он не может погибнуть.       Каждый звук, каждый шорох улицы усиливал тревогу, словно напоминал: где-то там, за сотни километров, Дима может быть в опасности, и он один. Кирилл сжимал телефон так, будто его сила могла удержать друга в безопасности, хотя понимал: здесь он бессилен.       Ночь в Берлине была контрастно тихой. От этой несправедливости гложило. Не так давно немцы убивали русских, а теперь те делают то же самое с кем-то другим. Как функционируют люди и общество в целом? Почему они не могут просто сосуществовать и наслаждаться жизнью? Зачем всё это? В 2016 году произошёл европейский миграционный кризис, когда Германия приняла около 1 миллиона беженцев и мигрантов, значительная часть которых приехала из Сирии, Ирака и Афганистана, где людей так же убивали ракетами.       Берлин 2015-го уже был городом, который не спал. Но после того, как сюда хлынула волна беженцев, улицы стали звучать по-новому. На вокзалах, в парках, в метро — слышалась арабская речь, крики детей, смех и спорящие мужчины с пластиковыми пакетами из супермаркетов. Возле ларьков с кебабами теперь толпились не только туристы, но и новоприбывшие, перекрикиваясь на диалектах, которые Кирилл не мог различить.       На Котбуссер Тор пахло специями, жареным мясом и сладким чаем, а рядом проходили люди с чемоданами и одеялами, не зная, где проведут ночь. Берлинцы спорили — одни помогали, приносили вещи и еду, другие ворчали о том, что город переполнен.       С годами всё стало привычным. В бар, где работал Кирилл, иногда заходили молодые парни с акцентом, просили пиво или колу, говорили немного по-немецки и смеялись, словно пытаясь забыть, что их дома больше нет. На улицах появилось больше закусочных с шавермой, магазинов с арабскими сладостями, а вокруг некоторых станций U-Bahn поздно ночью толпились компании — громкие, живые и иногда напряжённые.       Несмотря на предубеждения и стереотипы об арабах, Кириллу нравились эти люди больше, чем немцы. Проблема была лишь в контроле миграции, а не в самих людях, которым просто было некуда идти, и они бросали всё и пересекали границы, ища помощь повсюду. Спустя несколько лет в супермаркетах, автобусах, ресторанах появлялись те самые мигранты, пытаясь работать и просто быть. Европейцы никогда не поймут, каково им — приехать словно на другую планету и пытаться адаптироваться ко всему. Немцы лишь критикуют их за то, что они другие, иногда громкие, с другой верой, другими повадками, но терпят. Хотя бы за это немцев можно было уважать.       Раздражающая вибрация где-то под рёбрами выдернула Кирилла из сна. Сначала он подумал, что это будильник, пытаясь несколько раз нажать на экран, не разлепляя глаз. Айфон настойчиво жужжал, и на дисплее высветился входящий вызов от мамы. — Алло, я сплю, — хриплым голосом сказал Кирилл, утыкаясь носом в подушку. Свет беспощадно бил по глазам, ведь он не задвинул шторы перед сном. — Полдень уже, нам в три нужно быть там. — Где? — Как это где? У Маринки, я же тебе говорила! — О боже… — протянул Кирилл, начиная хныкать словно ребёнок. — У тебя ведь сегодня нет работы никакой? — Нет, и что? Я вернулся домой в четыре утра. — Хорошо, тогда езжай сразу туда. Я поеду на S-Bahn. — Класс. — Короткий ответ раздражённого Кирилла прозвучал сухо, словно мама нарочно игнорировала его недовольство, ведь уже привыкла к его затворничеству и понимала, что заставить его куда-то выйти вместе было почти невозможным.       Лёжа на постели без одеяла, как и уснул вчера, он поднял телефон над сонным лицом, проверяя снова чат с Димой. Тот был в сети пару минут назад. Камень с души упал. Его сообщение в восемь утра было: «Я дома, пережили, иду спать». — Привет, — раздался голос друга в трубке. — Доброе утро… если так его можно назвать. Как ты? — Всё вокруг горит, я хуй знает. Вернулся утром, когда всё затихло, поспал пару часов. Собираю вещи. Они уже начинают глушить сеть, я кое-как ловлю мобильную, домашнего интернета уже нет. — Как нет? — Вот так. Кабель где-то перебило. Ни у кого нет интернета теперь, света, говорят, в другой половине города нет. Это был полный пиздец. — Блять, уроды. Бери один рюкзак с самым необходимым. Самолёты из Киева не летают? — Кирилл, — засмеялся Дима от наивности русского друга. — Ну да, прости. На поезде до куда ты доедешь? — Могу до Хмельницкого, или до Львова уже возят, я не знаю. Там, наверняка, толкучка, и на полу придётся сидеть два дня. — Да ладно, может, всё не так плохо? Первый поток людей был диким, а сейчас, говорят, меньше людей бежит. — Ну конечно, первыми же крысы бежали. Небось со Львова… — пробубнил Дима обиженно, ведь сам долго не хотел покидать страну, в которой до недавнего времени хотел жить. — Где ты думаешь проще купить справку о непригодности?       Каждое слово, каждый вздох Димы отдавался в сердце Кирилла как удар. Он представлял, как друг тащит рюкзак, ищет место в поезде, боится за жизнь, за сеть, за возможность хоть как-то сообщить о себе. Сердце сжималось, руки дрожали, и каждый звук улицы, каждый скрип двери за окном, казалось, подсказывал ему: «Там опасно, там всё может рухнуть». — Думаю в Харькове. Я туда доеду, сниму хостел и попытаюсь что-то предпринять. Там у меня одногруппник живёт, он недавно писал мне, что занимался чем-то подобным, чтоб уехать. — Ладно. Пиши тогда, когда выезжать будешь, я на связи. Мне нужно с семьёй встретиться сегодня, правда… Мероприятие не из самых приятных. — Окей, давай.       Кирилл без особой инициативы принял душ, стараясь смыть остатки сна и тяжесть ночи, выпил пару чашек кофе, просматривая Youtube на ноутбуке. Когда уже была половина третьего, он неохотно натянул чёрные джинсы на бедра, надел серое худи, погладил кошку на прощание, словно ища в этом последнюю точку опоры, и пообещал ей скоро вернуться. Надев бейсболку на голову, он покинул квартиру. Велосипед катился по улицам почти беззвучно, колёса тихо шуршали по асфальту. Он иногда проверял навигатор на телефоне и слушал музыку в наушниках, но её мелодии лишь усиливали странное ощущение пустоты.       Город гудел, но Кирилл будто пронзал его насквозь, не останавливаясь. Люди бегли куда-то, торопились, смеялись, обсуждали планы на вечер, а он ехал сквозь этот поток, чувствуя себя одновременно частью города и абсолютно чужим в нём. В разгар пятницы Берлин наполнялся толпами местных и туристов — все хотели одного, вечеринок, рейвов, которые казались далекими и чужими, словно их жизнь проходила параллельно. Мама уже слала сообщения, но он лишь на пятнадцать минут опаздывал. Он свернул с шумной улицы на более тихую, узкую, где дома стояли низкие, почти одинаковые, с аккуратными заборами и кустами. Здесь воздух был влажным и прохладным, пахло весной и чем-то домашним, словно кто-то недавно топил камин. Кирилл невольно сбавил скорость. Сердце начало биться чуть быстрее — не от усталости, а от воспоминаний. Этот пригород он знал слишком хорошо: почти год прожил здесь у дальней родственницы, и каждое здание, каждый куст отзывались тяжестью прошлого.       Тогда всё казалось чужим и холодным — не только город, но и сама жизнь. Он помнил, как просыпался утром и не видел смысла вставать, как сидел на кухне вечерами, глядя в тёмные окна напротив, и чувствовал, что его просто нет. Депрессия после переезда делала всё вязким, даже звуки и запахи — они цеплялись за кожу и оставались в лёгких, будто тянули обратно в прошлое.       Теперь он возвращался сюда по своим делам, но вместе с дорогой из памяти поднималась старая тревога. Каждый знакомый поворот дороги, каждая ступенька к двери знакомого дома казались сигналом, что прошлое снова хочет его затянуть. Он ощущал странную дрожь в руках, лёгкий холод в плечах, и казалось, что если он поднимется по этим ступеням, то снова окажется в том же году, в той же тишине, где дни были одинаковыми, и каждый день повторял чужую, холодную рутину.       И эта мысль вызывала у него ненависть — к стенам, к улицам, к себе, к тому, что память способна оживить старую боль так живо, что она почти ощутима физически. — Кир! – окликнула его сестра, когда тот клал велик на низкий белый забор, чтоб написать маме сообщение с просьбой открыть гараж для него. Девушка обрезала свои длинные светлые волосы, убирая за уши короткое каре, пока наклонялась и вела за руку ребёнка по зелёной траве дворика. – Смотри, дядя твой приехал.       Девочка выглядела словно ангел. Её белоснежные волосы облепляли маленькую голову, пока та улыбалась беззубо, радуясь при виде Кирилла и маша ручкой. — Привет, Машка, — помахал ей в ответ парень и расплылся в улыбке. — Пивет! – крикнула та. Она в свои три года уже отлично разговаривала, иногда рассказывая несложные истории и задавая банальные вопросы. Катя научила её всем цветам и каждый раз демонстрировала всем родственникам, как та искусно может назвать бордовый, не выговаривая р. Сестра растворилась в ребёнке, и Кирилл одновременно уважал это, но в то же время не понимал, ведь той было всегда 23 года и вместо учёбы, которую она так и не начала, а лишь прошла курсы немецкого, так и не заговорив, осталась сидеть дома с ребёнком. Это было не то время, чтоб быть домохозяйкой. Мир становился сложнее с каждым днём. — Говори с ней по-английски, пожалуйста, — напомнила сестра, подхватив дочь и обнимая брата через низкий забор разделяющий их. От неё пахло детским питанием и молоком.       Он ставил свой велик в гараже, который ему открыла Марина, встречая радостно родственника и обнимая его. Девушка была довольно крупной, и будто набирала вес с каждый годом постепенно, но её это не тревожило. Кирилл лишь к себе относился критично, других людей никогда не осуждая, поэтому он даже внимания не обращал на фигуры окружающих его, но Катя то и дело шептала тому на ухо, что даже она, родившая, не набрала вес, а Марина мол продолжала не следить за собой. Брат лишь закатывал глаза от её реплик, напоминая той, что у них разная конституция тела и вообще, что Катя всегда была склонной к излишней худобе, поэтому что бы та ни ела, она не толстела, в отличие от Марины.       Рыжеволосая хозяйка со своим невзрачным мужем-немцем бегала по заднему двору, начиная готовку гриля. Кирилл открыл первую бутылку пива, попивая его у мангала и переворачивая сосиски, который были совершенно не вкусными, по сравнению с шашлыками, которые те вспоминал каждую весну. В мае в Москве везде в пригороде пахло костром, звучал смех ото всюду, и уставшие от долгой зимы люди наконец выходили на улицы, чтоб насладиться солнечным светом и приятной компанией. Этого не хватало Кириллу, ведь в Германии всё было иначе. Еда была не такой вкусной, пиво не таким уж и легендарным, а люди не такими интересными. Он ловил себя на мысли, что лишь ему так сложно и маме, пока Катя с Мариной будто не замечали этого. Они жили так, словно ничего не случилось, будто не было прошлой жизни, будто они здесь не чужаки. Марина хотя бы говорила свободно по-немецки, работая в отеле уже пару лет. Пока Катя неловко сидела с дочкой на руках, пытаясь понять, что двоюродная сестра говорила мужу по-немецки, за столом в просторной обеденной комнате Кирилл уже сел напротив них с мамой. В их тарелках лежали бедные обжаренные сосиски, наверняка жирные, а по центру стояли салаты, лежал в стороне хлеб. Без особого энтузиазма, парень порезал мясо и клал его по кускам в рот, запивая пивом, пока те разговаривали в прямом смысле на разных языках, и всё это напоминало какой-то анекдот.       «Почему все не могли просто выучить английский?» – всегда думалось Кириллу. Мир был таким сложным, никто друг друга не понимал и так, а тут ещё всё усложнялось проблемами с переводом. У Марины с Акселя не было детей и, кажется, они и не планировали. Мужчина был довольно практичным, вечно пытаясь накопить на что-то, и иногда те летали на острова зимой, а так жили обычно, даже как-то скучно в понимании Кирилла. Катя же погрязла в детских фекалиях, забывая о себе окончательно и утопая в быту. — Where is your husband? (Где твой муж?) – спросил брат по-английски, чтоб Аксель понимал их, ведь в его понятии было грубым общение на русском перед иностранцем, словно тот бы ощущал себя в гостях, хотя был хозяином просторного дома, который принадлежал ему. Прожив с ними какое-то время, Кирилл уже изучил каждый угол их дома, начиная от светлой кухни с мебелью из тёмного дерева, и заканчивая несколькими спальнями, каждая из которых выглядела по-разному, но одинаково неинтересно, будто те бездумно закупались в Ikea или JUSK. — Он не придёт, — почему-то ответила за дочь мать, пока Катя поникла и опустила глаза, суя дочери в рот ложку с противным детским пюре. — Why? (Почему?) — нахмурился слегка парень, отпивая пиво с горла стеклянной бутылки и обращаясь взглядом к сестре. Та по-прежнему не смотрела на них в ответ. — У него работа. — But Marina is his boss (Его начальница ведь Марина), — он взглянул на неё, а та искренне будто не понимала ничего так же, — сouldn't he ask for time off or swap with someone? (он не мог отпроситься или поменяться с кем-то?) — He has no shift today (У него нет сегодня смены), — добавила та, неловко отпивая вино из бокала и перекидываясь взглядами с Кириллом. — Не важно. Не пришёл и не пришёл. — Катя звучала раздражённо. Брат не хотел задавать неловкие вопросы при всех и замолчал, но с нетерпением ждал момента, когда они останутся наедине. Ему нужно было спросить сестру, что происходит между ними и почему она стала холодна к маме. В последнее время мать сосредоточила всё внимание на сыне: после ссор с дочерью та даже перестала звать её к себе, чтобы та посидела с внучкой, которую мама так любила. Никто толком не понимал причину обиды, но Кирилл догадывался. Катя винила мать за детство, за то, что та не спасла её от отца. В девушке всё ещё отзывалось прошлое: снился подвал, слышался голос отца, уверявшего, что «так любил» её. Никогда и ни с кем она об этом не говорила, а мама будто игнорировала прошлое, надеясь, что если не произносить это вслух, оно исчезнет и растворится. Но это было не так. В их семье было принято молчать.       После обеда они устроились в гостиной перед тёмным, неразожжённым камином, каждый по-своему отдыхая после трапезы с бокалами вина и пива. Женщины тихо беседовали, мужчины молчали с пивом в руках. Аксель зевал так, будто боролся со сном, и было видно — ему скучно. Кирилл же то и дело косился в телефон, отвечая на сообщения Димы. Тот уже стоял на вокзале с рюкзаком за плечами и ждал поезда. Обидевшись на родителей, он коротко написал им лишь одно: уезжает в Харьков. Казалось, им было всё равно. — Как там мама? Когда она ещё к вам приедет? — спросила Катя, сидя на краю дивана. Маша ползала по полу у её ног с книжкой. — Всё плохо там, — вздохнула Марина, поправляя свободные штаны и закидывая ногу на ногу. — Говорит, предприятия закрываются, люди массово теряют работу. Помните сына маминой соседки, тёть Тань? — обратилась она к женщине, сидевшей на ковре и ловившей руками внучку, пытавшуюся подняться неловко с пола. Редко удавалось видеть маленькую Машу, всего раз в неделю, а хотелось намного чаще, но Катя не подпускала к себе. — Конечно, помню. — Он столько лет работал в интернациональной компании, а она закрыла все свои офисы в России. Сотни остались без работы. Бедный парень в депрессии. — А почему вы не говорите про Украину? Там люди не страдают? — Кирилл оторвал взгляд от экрана и посмотрел на мать и двоюродную сестру. Те переглянулись, сжимая губы и неловко отводя глаза, словно им было стыдно. — Ну что вы? Почему нельзя просто признать, что началась война? Будто вас кто-то винит. Вы ведь уже и не живёте там. — У Кирилла друг из Украины, они играют вместе, — будто пояснила его реакцию Катя, поправляя волосы за ухо. — Правда? Как он сейчас? — спросила Марина. — Охуенно. Ночь провёл в подвале, район весь в огне. Он бежит из родного города на гуманитарном поезде в Харьков, где попытается достать справку и покинуть страну. — Ужас… — тихо произнесла мама, едва сдерживая слёзы. Она была слишком эмпатичной и всегда всех жалела. — Он приедет ко мне, если всё получится. — Правда? — встрепенулась Катя. Марина заулыбалась, гордясь братом. — Ты молодец, Кирилл. Это здорово, что ты стараешься помочь в такой ситуации. Мы с Акселем тоже думали о приёме украинской семьи. Сейчас государство поддерживает это: пока им ищут жильё, людям всё равно нужно где-то жить. Сколько женщин с детьми ютятся в лагерях в ужасных условиях…       Марина посмотрела на Акселя. Тот, ничего не понимая, кивал — будто кто-то мог поверить, что он действительно знает, с чем соглашается. Она перевела ему, и тогда он оживлённо закачал головой, сказав по-немецки: — Ja, wir würden gerne jemandem helfen, aber wir können nicht so viele Leute bei uns unterbringen (Да, мы хотели бы помочь, но много людей у себя мы не разместим).       Кирилл тяжело вздохнул. Мысль о том, что они живут в ужасное время, не покидала его. Мир катился в бездну, привычные ценности обесценивались и превращались в пустой звук. Каждое утро он надеялся, что всё скоро закончится, что снова наступит мирная жизнь, но надежда таяла. Всё становилось только хуже.       Дима, отчаянно ища любую возможность и проживая в полном людей хостеле, писал людям онлайн, находил контакты через знакомых. Когда ему наконец ответили и озвучили сумму, он сник. Пять тысяч евро. Откуда такая сумма у фрилансера-веб-дизайнера? Кирилл потратил весь день, уговаривая его принять помощь.       Тем временем Харьков тоже всё чаще гремел взрывами. Дима ночевал на станции метро, среди десятков незнакомых людей. Там было много студентов: они шептались между собой, строили планы побега, но у них не было друга в Германии, который мог бы перевести деньги на взятку. В отчаянии Дима всё же отправил Кириллу номер своей карты, и тот стал переводить сумму частями.       Неделя тянулась мучительно медленно. Кирилл метался между подработками в баре, сменами в посольстве и четырьмя стенами своей квартиры. Телефон постоянно был в руках. Каждое сообщение от Димы дарило хоть крошечное чувство контроля, маленький знак, что ещё есть выход. Диме назначили комиссию: формальная проверка, где нужно было получить справку о негодности к армии. Кирилл знал — дело формальное, «не годен» и отметка о сердечных проблемах должны появиться легко. Но даже это казалось непреодолимым.       Дима боялся. Он не мог контролировать свои эмоции: предстояло смотреть в глаза чужим людям, которые знают, что он нарушает закон. Для него это было мучением — чувствовать себя «негодником». Кирилл лишь отмахивался: «Люди, которые берут взятки, нарушают куда больше, чем ты». Но Дима всё равно трясся, выкуривал по пачке в день, и в день комиссии едва не сорвался домой, обратно в Донецкую область.       Мама иногда звонила ему, когда пробывалась сеть, и спрашивала только одно — вернётся ли он. Говорила, что всё плохо, но добавляла: «Мы скорее умрём здесь, чем куда-то уедем». Кирилл разрывался между работой и мыслями о друге. В посольстве он уже пару часов ковырялся в документе, с которым обычно справлялся за полчаса. Раздражённо оттолкнув мышку, откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди.       «Как там Дима? Выдержит? Не сбежит прямо с экспертизы?» — думал он, глядя в окно, где небо, затянутое тучами, всё равно слепило ярким светом.       Просторный кабинет был до стерильности пуст: белые стены, серые письменные столы, лишь редкие кружки и мелкие безделушки возле мониторов. В выходной он сидел здесь один, доделывая работу к концу недели. Начальство терпело его вечные опоздания и ночные смены в баре, ведь он всё равно перевыполнял норму, работая быстрее тех, кто засиживался сутками.       Он был почти единственным русскоязычным сотрудником в посольстве Российской Федерации — одном из последних в Германии. Когда-то, говорили, их было шесть, но после санкций закрыли почти все, осталось лишь два.       Кирилл набрал сообщение Диме и снова попытался сосредоточиться. Впереди ждала вторая работа — бар. Субботы были самыми тяжёлыми: люди ломились отдыхать, забивая маленькое помещение до отказа. Но именно в эти дни было больше всего чаевых, и Кирилл редко позволял себе выходной.       Апрель приближался. Дожди стали редкими, и солнце всё чаще выглядывало из-за туч. Кирилл, напротив, любил холод и сырость. Он всё чаще думал о переезде в Британию, но кризис там не предвещал ничего хорошего. Он чувствовал себя невероятно одиноким в Германии. Не только потому, что жил один и не имел отношений, а потому, что у него не было круга общения. Ни друзей, ни родных, ни ощущения дома. У него не было корней. Ничего. Лишь скитающаяся мама и странно отдалившаяся сестра, которая после замужества словно вычеркнула их из своей жизни.       Он представлял: вот ему шестьдесят, племяннице тридцать, и он будет просить её завести детей, чтобы хоть притвориться, что они — его внуки. Он и не хотел своих, но до жути боялся умереть один и быть похороненным в Германии, где его могила быстро превратится в безымянный кусок земли. Впрочем, какая разница? Ведь он уже не узнает. Кирилл надеялся, что Бога и загробной жизни нет: там ему точно не понравилось бы. Бог не любит геев.       На мокром асфальте колёса его байка резко проскользили, завизжав. Байк слегка занесло, но Кирилл ловко провернул руль и выровнял курс, оставив на бетоне тёмные следы шин у въезда во двор бара. На ступеньках уже стояли новенький парень — недавно взятый на полставки, — и Эффи, официантка. Невысокая блондинка с волосами до плеч смеялась громко, звонко. Кирилл уже догадывался, что новенький симпатичный: Эффи просто так не смеялась, обычно она была причудливой, но серьёзной.       Он снял шлем, заглушил байк и окинул их быстрым взглядом. — Oh, the big boss is here (О, большой начальник приехал), — тонким, нарочито раздражающим голоском протянула Эффи, глядя на Кирилла. Тот в ответ даже не удостоил её взглядом, лишь неторопливо расстёгивал куртку, окидывая внимательным взглядом новенького. Невысокий худощавый парень с тёмными глазами и волосами, коротко подстриженными, но всё равно заметно вьющимися — словно у купидона. — Hi. Are you the new one? (Привет, ты новенький?) — голос Кирилла прозвучал слишком серьёзно на фоне двух ребят, которые всё ещё казались двадцатилетними детьми. Парень смущённо улыбнулся, протягивая руку: — Yep, my name is Armin (Ага, меня Армин зовут). — Nice to meet you (Приятно), — Кирилл пожал руку, назвав своё имя в ответ. — Are you polish? (Ты поляк?) — переспросил он с лёгким интересом и таким же лёгким акцентом, продолжая держать ладонь Кирилла чуть дольше, чем следовало. — Fuck no (Бля, нет), — Кирилл неожиданно улыбнулся, убирая руку и стягивая кожанку с плеч. — Something Slavic, right? You look like… (Что-то славянское, не так ли? Выглядишь как-то…) — Too cute and gloomy for Germans (Слишком смазлив и хмур для немцев), — встряла Эффи своим комментарием, который Кириллу показался дурацким. — I took it as a compliment (Я принял это за комплимент), — сухо ответил он и скрылся за задней дверью бара. Длинный тёмный коридор пах холодом бетона и сыростью — трубы вели прямо в подвал, где в бочках дремало пиво. Оттуда серебристые змеи тянулись к потолку, чтобы ожить в пивных кранах на стойке.       Бар гудел, хотя смена даже не началась. Было всего семь вечера, и обычно в это время было ещё тихо, но по субботам правило нарушалось. Гул множился эхом, вплетался в запах табака и дешёвого одеколона. — What the actual fuck? (Какого хуя?) — Кирилл вышел к стойке, хмурясь и поправляя ремень рабочих джинсов. У барной стойки спорили два немца. Они орали друг на друга так громко, что звенели бокалы на полках, но не дрались. Иногда такие сцены раздражали Кирилла больше, чем настоящая драка: казалось, проще уж ударить и замолчать. Он посмотрел на часы и закатил глаза. «Странный народ», — подумал он. — «В быту ходят зажато, а выпьют — срываются из-за ерунды». — I don’t fucking know, dude, they spoke about their own stuff and suddenly started to yell (Я без понятия, чувак, разговаривали о чём-то и вдруг начали орать), — прокомментировал Никос, смеясь. — Could you please shut the fuck up and do this outside?! (Вы не могли бы завалить и продолжить это снаружи?!) — рявкнул Кирилл, и оба замолчали, уставившись на него. — Was hat er gesagt? (Чё он сказал?) — пробормотал один, сбитый с толку. Немецкий, произнесённый спокойно, не звучал угрожающе. — Ich hab gesagt, ihr sollt eure Münder halten und draußen weiterkämpfen. Ist das Bier bezahlt? Dann raus hier, ihr beide! (Я сказал, чтобы вы рты позакрывали и дрались снаружи. Пиво оплачено? Тогда вышли отсюда оба!) — неожиданно перешёл Кирилл на немецкий. Даже Никос удивлённо посмотрел на коллегу: тот редко говорил на другом языке, кроме английского.       Парни что-то пробурчали, но ушли, демонстративно недопив пиво. Теперь их объединял один враг — бармен. — My respects, now I’m not even needed here by you (Моё почтение, теперь я тебе тут и не нужен), — сказал Никос, хлопнув Кирилла по плечу своей огромной ладонью. Грек возвышался над ним, наверное, метра два ростом, и только высокие потолки спасали его от постоянных шишек.       Кирилл вспомнил, как было тяжело в первые месяцы: каждый вечер заканчивался конфликтом и алкоголем. Люди выводили его из себя, он шёл домой злой и пил, чтобы заглушить раздражение. Всё изменилось, когда появился Никос — спокойный, холодный, конструктивный. Он не заводился, пока Кирилл не давал сигнал. Его слушались и боялись, и почти всегда удавалось избежать драки.       Вечер постепенно раскручивался, словно несущаяся по трассе машина. Лица сменяли друг друга, заказы сыпались одинаковыми репликами. Казалось, это был лимб, а не работа. Девушки появлялись редко, в основном молодые парни и мужчины постарше, часто иностранцы. Лишь однажды промелькнул русскоговорящий, и сердце Кирилла будто дёрнулось — каждый раз он ловил себя на том, что цеплялся за любую возможность сказать пару слов на родном языке.       В этот раз времени не было, и он бесконечно мешал тоник с джином, виски с колой, пиво с пеной, и себя с грязью, в очередной раз улыбаясь пьяным незнакомцам. Армин справлялся неплохо: таскал ящики, наполнял холодильники, принимал крики заказов, обращённых к кому угодно в форме. Работа была несложная, но не все выдерживали. Сотрудники менялись почти так же часто, как лица за стойкой.       Под конец снова вспыхнул конфликт. Англичане спорили из-за футбола и перешли к толчкам. Один рухнул на стол, посыпав пол осколками бокалов. Никос, как тень, выдернул его одной рукой и вышвырнул из бара. Второй прятался за Эффи, крича что-то типа «какого хуя, чувак, он просто поскользнулся, ты не имеешь права», но Никос, не произнеся и слова, вытянул того из-за спины девушки, сжимая его шею под затылком и выводя его из бара.       Кирилл лишь продолжал натирать краны, затем рабочие поверхности, не обращая внимания на происходящее и наслаждаясь притихшей музыкой. Наконец, биты не долбили в уши, буквально сотрясая остатки мозга. Эффи и Армин ушли раньше, ведь работали только шесть часов до часу ночи, а парни оставались до четырёх, но те часы были всегда спокойнее. Даже если кто-то и спорил или дрался, то очень сонно и медленно, и контролировать это было проще. — Hi! Sorry, — раздался резкий русский акцент с другого конца стойки. Кирилл взглянул на светловолосого паренька. Тот, тыкая пальцем в меню, пытался заказать виски-колу. — Виски! — сказал он так, словно и не пытался подражать английскому произношению. — С колой? — уточнил Кирилл и уже наливал Jack Daniel’s в длинный стокан со льдом на дне, отсчитав привычные четыре секунды. — Ого, нихуя, не ожидал! Да, с колой, — улыбнулся парень, усаживаясь на высокий стул. Одежда выдавала в нём только что приехавшего славянина. — Восемь евро. Картой или наличными? — Ка… картой, — кивнул тот, доставая из кармана телефон и разблокируя его, чтоб оплатить по NFC. Немцы до сих пор не знали, что такое бесконтактный платёж. — А ты давно тут? — Да, лет 6-7, — ответил Кирилл и поставил перед клиентом машинку терминала, к которой тот приложил телефон, и на экране мелькнул жёлто-голубой флаг. Кирилл напрягся, не зная почему, но будто остерегаясь дальнейшего разговора. После начала войны, даже несмотря на то, что он не поддерживал её, ему было неудобно говорить о том, оттуда он, ведь последуют пристальные взгляды. Парень пытался избежать этого и никогда не спрашивал первым про происхождение людей. — Ти ж з наших? — спросил тот вполголоса.       Кирилл поднял взгляд, но снова уткнулся в планшет, отмечая заказ оплаченным нажатием на пару кнопок. — Нет, я не из Украины. — Рашка, что ли? — Типа того, — негромко ответил тот, но незнакомец расслышал даже с расстояния, сразу меняясь в лице и затихая. — В чём проблема? — осмелился переспросить Кирилл, прислоняясь к барной стейке руками, на которых виднелись рисунки. — Да ничё, — как-то пренебрежительно ответил тот и скривил рот в усмешке. — Ты считаешь это нормальным, что судишь меня по тому, откуда я родом? Ты ведь не знаешь ни меня, ни моих политических взглядов, а уже сделал вывод у себя в голове. — Да шо мне думать, если вы хуярите нас? — отпил немного напитка парень, поправляя на себе джинсовку и откидывая её края по сторонам. На нём была какая-то футболка с цветным принтом, совершенно не сочетающаяся по стилю со штанами.       «Кто я такой, чтоб судить?» — подумал Кирилл, выбрасывая лишнее из головы и сосредотачиваясь на диалоге: — Кто «мы»? Ты тут на пособии? — Ну, и? — А я тут работаю официально и налоги плачу. Я тебе помогаю выживать, а не «хуярю», поэтому будь добр, рожи не корчи. У меня девушка — украинка, мне плевать на флаг в твоём паспорте, — закончил он и невольно отпрянул от своих же слов, будто не ожидал сам от себя, что так назовёт Диму. Но «парнем» назвать его он не мог, да и не были те парой вовсе, но так было проще. — Ладно, ладно, прости, — показал тот ладони как знак того, что сдался, и дальше разговор пошёл куда плавнее. До конца смены он сидел и попивал свой «джеки-пепси», разговаривая время от времени с барменом и отпуская шутки, на которые Кирилл лишь усмехался, пытаясь быть серьёзным, но от усталости уже хотелось выть. — Братан, давай выпьем после твоей смены? Уже почти четыре. Во сколько вы закрываетесь? — стукнул по столу тот рукой, немного наклоняясь вперёд и буквально побуждая незнакомца согласиться. — Чувак, не обижайся, но я заебался, не хочу ничего, — ответил Кирилл, ставя терминал в сотый раз за вечер перед каким-то филиппинцем, который в него тыкал своей карточкой, пока машина не пикнула. — Завтра тоже работаешь? — Да, завтра тоже. — Блин, хуёво, конечно. Тебе лет двадцать три тоже? — Нет, мне больше.       Кирилл повернулся к Никосу, который уже убрал весь бар, устало потирая лоб кистью руки, в которой держал тряпку. Когда парень уставал, его взгляд становился грустным, словно у ребёнка, которому не дали конфету. Даже его русая борода выглядела немного потрёпанной.       Украинец по имени Артём обещал вернуться, пожав руку барменам и помахав на прощание. Парни закрыли двери, выключили свет, и уставший бар затаился, ожидая утра. Но рассвет был лишь через пару часов. Кирилл из последних сил залез на байк, поделив чаевые с Никосом и отложив часть для официантов, затем кивнул ему, говоря «пока». Надел на голову чёрный шлем и завёл байк, трогаясь плавно с места и скрываясь за углом опустошённой улицы.       Холодный утренний воздух бил по затворке на глазах, но та не пропускала его, защищая лицо и глаза. Прохлада почти не ощущалась из-за одежды, надёжно закрывающей тело. Он лишь ощутил морось дождя, когда снял защиту с головы во дворе, поднимая взгляд к тёмному небу, с которого срывались мелкие капли. Кирилл накрыл байк словно плащом, поправляя водонепроницаемое покрывало, и направился к входной двери, которую открыл ключом.       Свет на лестничной клетке почему-то горел. Обычно он включался от движения, и в такое время лишь Кирилл был причиной того, чтобы лампа вспыхнула. Парень подозрительно посмотрел между этажами вверх, ничего не заметил и начал подниматься к себе. — Катя? — нахмурился он, увидев спящую сестру прямо перед своей дверью на ступеньках. Она обнимала себя руками, голову прислоняла к стене, а ноги поджимала под себя в джинсах. Лица не было видно — оно пряталось под волосами. Девушка дёрнулась от испуга, тут же зажмурилась от света и посмотрела снизу вверх на вытянутую фигуру брата, стоящего перед ней. — Да… прости, что не предупредила, — она поднялась, устало сутулясь и всё время опуская голову. — Ты чего? — удивлённо спросил парень, пытаясь заглянуть ей в глаза. Он взял её за подбородок, разворачивая к себе, и увидел синяк под глазом. Бровь была опухшей, а губы пересохшими и потрескавшимися. — Можно у тебя остаться? — Где Маша? Что случилось? — Ничего, просто подралась. — Чего? Подралась с Машей? Что ты несёшь? Пока ты не расскажешь нормально, будем тут стоять. — Ладно, я тогда пойду, — она снова отвела лицо, скрестив руки на груди и направляясь вниз по ступенькам, но Кирилл перехватил её и вернул обратно. — Окей, заходи давай.       Он поглядывал на неё, пока открывал дверь ключом, — лишь бы та не сбежала. Они вошли в тёмную квартиру. Свет озарил коридор. Парень снял куртку и обувь, наблюдая, как сестра неловко разматывает шарф на шее. Под ним оказались ссадины. Она худыми руками повесила пальто на вешалку и прошла в комнату брата, а он поплёлся следом. — Что с тобой? Кто тебя бил? Рома?! — озарило Кирилла. Он повысил голос, называя ненавистное имя мужа сестры, которого всегда считал недостойным её. — Мы поссорились. Я спровоцировала. Он выгнал меня. — Ты серьёзно? Он на тебя руку поднял? — Кирилла будто ледяной водой окатило, руки задрожали. В груди закипало желание сорваться прямо к двери её ненаглядного и избить того сильнее, чем он избил беззащитную девушку. Ему казалось, что Катя сломалась бы вдвое, если бы кто-то вообще попытался её ударить… А ведь это сделал её любимый человек. — Он успокоится и завтра будет извиняться, я уверена. Просто дай мне остаться здесь. Я к маме не хочу идти. — Ну ещё бы, она тебе скажет: «я же говорила», — фыркнул Кирилл, расстёгивая на себе штаны и спуская их по ногам, сразу надевая шорты и меняя футболку на домашнюю. — Ты собираешься возвращаться к нему? Ты серьёзно? Как ты с ним оставила Машу?! — Он хороший отец, Кир, просто вспыльчивый по отношению ко мне. — Ахуеть. Классный отец. Хороший батя не пиздит мать своей дочери, — он резко захлопнул дверцу шкафа, и та хлопнула громче, чем он ожидал, выразив за него всю злость, что переполняла. — У него бывает такое… Но потом он умоляет меня простить. Он любит нас. — Погоди. Это не впервые, что ли? — Кирилл повернулся к ней, хмуря брови и вглядываясь в её побитое лицо, в котором он уже почти не узнавал сестру. Перед ним больше не было той цветущей Кати с макияжем, стрелками и длинными ресницами. Перед ним сидела измученная молодая мать. — Можно я посплю просто? У тебя есть какая-то футболка? — неловко спросила она, сжато сидя на краю его постели.       Кириллу стало жалко её, и ярость сменилась горечью. Он достал с полки оверсайз футболку с красным принтом The Cranberries и датами тура на спине. Подошёл, присел рядом с кроватью и заглянул сестре в глаза снизу вверх. — Кать, что с тобой произошло? Это ведь не ты… — он словно в душу смотрел, и она поникла, замолкла. — Ты так изменилась. Это послеродовая депрессия какая-то?       Девушка тихо пожала плечами, обняв себя руками, словно пытаясь согреться в своём бледно-бежевом свитшоте, который лишь подчёркивал бордовые ссадины. Губы дрожали, глаза блестели от слёз, готовых вот-вот хлынуть, но она держалась. Кирилл опустился на колени, осторожно положил щёку на её плечо, и дрожь в её теле понемногу утихла. Наконец она медленно обняла его за плечи, и слёзы прорвались наружу. Плач был долгим и горьким, словно всё, что она держала внутри, наконец нашло выход.       Просидев с ней молча, ничего не спрашивая, через какое-то время Кирилл отпустил её в ванную комнату, где та переоделась и когда вышла с голыми ногами в его футболке, которая словно платье закрывала её бёдра, парень увидел на её ногах старые ссадины. Смотреть на сестру в таком виде было мучительно больно. Он дал ей прилечь на постель, вздыхая и уходя в ванную, чтоб приготовиться ко сну, а когда вернулся в комнату, та стояла у его письменного стола, копошась в одной из выдвижных полок. — Чего ищешь? — спросил он, присаживаясь на свою половину постели и засовывая ноги под одеяло. Наконец он расслабился и улёгся; всё тело буквально заныло от усталости. Весь день на ногах сказывался на нём. — Сигареты. У тебя есть что-то покурить? — Откуда? Я не курю, забыла? — Ну, я думала, может, где-то на особый случай есть… — Ты чего, куришь? — Иногда… — сказала она негромко, стоя к нему спиной и сосредотачиваясь на чём-то, найденном среди кучи спутанных кабелей зарядок. – Что это?       Кирилл приподнялся на локтях, глядя на сестру и рассматривая её спутанные короткие волосы на затылке. Она повернулась к нему, держа в руке серебряное кольцо. — Я где-то видела его… Это твоё? — она примеряла его на пальцы, но на всех оно болталось, не держась за её тонкие фаланги. — Да, а что? — увёл взгляд Кирилл. — Погоди… — она замолкла. Повисла тишина, пробуждавшая в Кирилле волнение. — Это кольцо Алана?! — её глаза мгновенно расширились. Она металась между кольцом в ладони и братом, не зная, на чём сосредоточить взгляд. — Да. Он отдал мне его. — Боже, — она поднесла кольцо к лицу, рассматривая знакомую до боли безделушку, которую давно уже стёрла из памяти. — Это как blast from the past… А почему он отдал его тебе? Боже, Алан, я так давно о нём не вспоминала.       На лице Кати появилась тёплая улыбка, словно она тоже скучала по нему, но не так сильно, как скучал Кирилл, вспоминая о нём почти ежедневно. Он молча пожал плечами, укладывая голову на подушку и доставая телефон. Дима уже спал давно, а комиссия прошла успешно. Ему обещали в ближайшие дни дать справку, и он мог ехать дальше к границе. — Ты общаешься ещё с Линой? — спросил Кирилл о старой школьной подруге сестры, пока листал Instagram бездумно. — Да, она всё ещё моя единственная лучшая подруга. Она недавно закончила универ. Ты не подписан на неё? — Нет. С чего бы? — Да ты ни на кого не подписан, по-моему. У тебя то и фотографий нет особо в профиле, только архитектура и сайклинг твой, — Катя села с кольцом рядом на постель, теребя его в руке. — Она всё ещё там же живёт? — Ага, ну, рядом. Она снимает квартиру с парнем. — Понятно, — он открыл какое-то видео с животными, но не был сосредоточен на просмотре ролика. — Об Алане ничего не слышно? — Да, она ж не знает его вовсе, — Катя улеглась под одеяло, надевая кольцо на безымянный палец и выставляя тонкое запястье перед собой, чтобы рассмотреть украшение, явно не подходящее девушке. — А почему вы не общались после переезда? Вы ж друзья вроде были. — Ну, не знаю, — не смог ответить он. Не мог же он сказать правду, что не общались потому что было бы ещё больнее и сложнее отвыкать друг от друга. – А ты? Ты ведь любила его, вроде как. Или влюблена была. — Да всё так накатило, что я и думать о чувствах не могла. Переезд, сожительство с Мариной и её мужем, постоянные ссоры, потом ещё курсы те проклятые.       Кирилл молчал. Он опустил телефон, кивая иногда и глядя куда-то в стену напротив. Катя так быстро всё забыла. Как она это сделала? Как у неё получилось? Почему он не смог? — Я думал, любовь так быстро не проходит. — Его голос прозвучал слишком серьёзно, будто осудительно, и Катя нахмурила тонкие брови, поворачивая голову к брату. — Ты намекаешь, что я бесчувственная? Ты же ничего не знаешь обо мне и моей любви. — Ты обо мне тоже ничего не знаешь, Кать. Мы чужие люди с тобой. — Хм, — она отложила кольцо на прикроватный столик и замолчала. — Что? — Кирилл взглянул на неё. — Не правда, что ли? Я тебя не знаю, ты меня тоже, ахуенная мы семья. — Что я о тебе знать должна? — Да уж не важно. На данном этапе жизни уже не важно. Я научился жить один, без душещипательной близости с сестрой или мамой. — Ты всегда был эгоистом, Кирилл. — Что? Я? Ты серьёзно? — нервно усмехнулся парень, искренне не понимая, что она имеет в виду. Он всю жизнь считал себя жертвой обстоятельств из-за них с мамой, а теперь та зовёт его эгоистом. — А что, нет? Ты вечно в себе, и перед собой ничего не замечаешь. Всё детство я… — Не начинай о детстве, пожалуйста. Ты сейчас снова скажешь, что мама хуёвая, что не знала ничего, и я хуёвый, но это не мы тебя совращали, а отец. Почему ты винишь нас? Да, мы были слепы, и да, ты страдала. Мне очень, очень жаль, но это не моя вина! — Я всё детство защищала тебя перед отцом. Ты косячил, а я оправдывала тебя, потому что ты же мальчик, безбашенный. Ты даже не знаешь, в кого была влюблена и каково мне сейчас. Хоть бы раз позвонил. — Чего? — Кирилл вскочил, сидя на кровати и глядя требовательно на сестру. – Ну спасибо, что защищала меня, а мне было типо сладко? Он меня игнорировал всю мою сознательную жизнь, только требовал что-то постоянно, а ты была идеальной для всех. Я в кадетском прыгал над козлами и лазал по канатам под крики старшины, а ты дома сидела. — Дома сидела?! Я блять с ним один на один осталась! Он меня трахал каждый мать твою божий день, а я была ребёнком. Ты серьёзно?! — Катя поднялась, с обидой и злостью глядя на брата. — Да хотела бы я, чтоб он игнорировал меня, может, я б не вешалась на каждого встречного в надежде быть любимой! — Да я бы без раздумий поменялся с тобой местами, лишь бы ты не страдала всё детство. Я винил себя с тех самых пор, как узнал про это всё, и до сегодняшнего дня виню. Но я не умею читать мысли. Ты не делишься со мной. Даже сейчас ты пришла вся избитая, а я нихуя не знал про это. Почему ты не попросила о помощи, когда он поднял руку впервые? — парень срывался на крик, шагая рядом с кроватью. — Мне сложно делиться… – она сказала это контрастно тихо, тонким голосом, и Кирилл затих. — Я чувствую, что всё пошло не в ту сторону. Почему я такая дура? – закрыла лицо руками, легла набок и снова заплакала.       Кирилл вздохнул. Снова слёзы. — Ты можешь хотя бы сейчас быть со мной откровенна? Я ведь никогда не осуждал тебя, не упрекал. Почему ты не доверяешься мне? — парень сел рядом и накрыл её плечо рукой, пока она хныкала, словно ребёнок.       Словно ей снова было 16, как когда он нашёл её в подвале после истязаний голодом. — Я не люблю Рому, но он такой замечательный папа для Маши. Без него мне и жить негде, понимаешь? Я тупая. Не выучилась, не заговорила по-немецки, по-английски плохо. Кому я такая нужна? — Это ты сейчас своими словами говоришь так о себе, или словами твоего мужа? — Так а в чём он не прав? – она открыла лицо и легла на спину. — Кому я сдалась такая? Ты видел невесту Кихуна? Она красивая, самодостаточная. У неё два образования, своя фотостудия, небось за это он её полюбил. А я? — К чему сравниваешь себя с невестой Кихуна? Ты другой человек, у тебя другие условия жизни и обстоятельства, – Кирилл приподнял бровь. — Окей, Алан меня не любил. Он так и сказал тогда, что нет чувств ко мне. Будто я пустое место, – говорила Катя, вытирая щёки. — Он нашёл какую-то эрудированную и красивую, а меня забыл. Он только с днём рождения меня поздравляет и никогда не интересовался мною. — А куда он пишет? — В Телеграм. Не важно.       В парне что-то застыло. Он не знал о связи сестры с Аланом. Впрочем, это не имело значения: он бы никогда не заставил его мучиться. Счастье Алана всегда было на первом месте. — Иногда люди просто не подходят друг другу, – попытался что-то сказать Кирилл. — А Кихун тут каким боком? Ты ведь не любила его, это он по тебе сох, а сейчас сравниваешь себя с его девушкой. — Он моей первой любовью был, Кир. Но он кинул меня. Кинул так же, как и Алан, только ещё и со страны свалил, оставив на отца.       Кирилл перевёл взгляд на неё, застывая. Он знал, как друг страдал по сестре. В душе всё заболело за них обоих. Почему они просто не поговорили? — Не вини его, Кать. Он тоже был травмирован и подавил воспоминания о тех ужасных событиях, когда отец вас принуждал к… ну, ты поняла. — Он лишь говорит так. Просто не хочет признать, что ему было плевать на меня. Ему стало жалко бедную изнасилованную девочку, — хмыкнула она, ложась на бок лицом к брату. — Да нет, ты не права. — Голос Кирилла был спокойным, эмоций почти не выдавал. – Он очень любит тебя и долго учился жить с этим чувством. Когда ещё в Москве он шокировал меня откровением, я видел, как больно ему было. Но он всегда желал тебе счастья.       Катя нырнула головой под одеяло, скрывая слезящиеся глаза. — Мне должно легче стать от твоих слов? То есть я реально тупая и просрала возможность быть с тем, кого любила? Ахуенно, спасибо! — слышалось приглушённо из-под одеяла.       Кирилл молча гладил её плечо. Та ночь казалась бесконечной, и он с нетерпением ждал рассвета, чтобы всё это закончилось. Они уснули рядом, оба обеспокоенные и с тревогой в груди.