Перерождение в Ничто

Я не помню, кем я был в прошлой жизни. С удивительной точностью помню только подземный переход, мигающую тускло жёлтую лампочку и гул машин, проезжающих сверху. Этот гул отражался от стен и проникал через уши в голову, вместе с ритмично появляющимся и исчезающим светом прямоугольного светильника, сводил меня с ума. Этот переход от одного участка земного мира к другому стал моей дорогой в преисподнюю. Видимо, так сложилось, что именно в тот момент, когда там оказался я, в этом коридоре из грязно-белой плитки на стенах и серого бетона под ногами открылась черная дыра, затянувшая меня в бездну ужаса, боли и отчаяния. Мне оставалось меньше десяти метров до лестницы, ведущей наверх, когда я почувствовал электрический разряд, сбивший меня с ног – о, неужели небеса прогневались и достали меня даже под землёй – затем укол – нет, всё-таки не небеса - и жгущую боль, разливающуюся по моему бедру. Дальше меня поглотила тьма. Тогда я ещё не знал, что тьма спасительна. Она окутывает разум, заставляя его забыть про тело и боль, которую оно чувствует. Она холодная, но плотная и безболезненная. Она пустота. Ничто. Одиночество, сконцентрированное в пространстве, единственное, что остаётся с нами всегда. Но я этого не знал и стремился вырваться из её объятий. Я был очень глуп. Я вырвался из тьмы и оказался во мраке. Казалось, бетонный пол перехода сложился в коробку, окружавшую меня со всех сторон, оставив только меня и желтый прямоугольник лампочки, которая от таких трансформаций перестала даже мигать, но осталась такой же омерзительно жёлтой. Я лежал на холодном и шершавом полу. О том, что у меня есть ноги я вспомнил только по ноющей боли в бедре на месте укола. Попытавшись пошевелиться, я понял, что связан. Руки, жёстко зафиксированные за спиной, тут же напомнили о своём существовании резью и покалыванием – они ужасно затекли. Я попытался сесть. Получилось не с первой попытки. Голова кружилась, где потолок, где пол, я не мог понять. Везде был бетон – подо мной, надо мной, сбоку, за спиной. В какой-то момент мне показалось, что я сам сейчас растворюсь, растекусь и заполню собой все трещинки и шероховатости в этих серых поверхностях. Я всё же сел. По холоду, прошедшему от ягодиц по спине и ногам, я, наконец-то, понял, что абсолютно раздет. Меня это смутило – первая и единственная пока эмоция. Теперь мне странно даже представить, что человек, оказавшийся непонятно как, непонятно, где, может смущаться от того, что он раздет. Впрочем, я давно уже забыл, что значит, быть человеком. В той замкнутой бетонной коробке время тоже было замкнутым. Минуты ходили по кругу, не желая прервать цикл, вырваться и пойти дальше. Они замкнулись в бесконечность. Я сидел на бетонном полу. Вслед за смущением, пришло непонимание - вялое, слабое, будто бетонные стены не позволяли ему охватить меня полностью. Мозг отказывался работать, он был заполнен густым, непроницаемым туманом. Абсолютная тишина, окружавшая меня, давила, душила и окончательно лишала способности думать. Мои мысли вместе с минутами вращались вокруг одного – затёкших рук, ноющего бедра и холода, растекающегося от задницы по всему телу. Удивительно, насколько человек, привыкший жить в шуме и хаосе города, теряется в условиях глухой тишины. Звуки города служат компасом, направляющим наше движение и жизнь – звук проезжающей машины, обрывки песен, гул ветра, затерявшегося между домами, разговоры прохожих, лай собак – всё это ведёт нас из одного дня в другой, наполняя смыслом, даря ощущение единства всего живого. В этой же тишине я был один. Не было ничего, кроме меня – мелкого, отвратительного, слабого сгустка жизни против зияющей пустоты бетонного пространства. Постепенно холод заглушал тишину и прочищал мозг. Он всё быстрее расползался по коже, покалывая своими острыми иголками, заставляя дрожать мелкой дрожью. Постепенно уколы становились всё глубже, а холодный воздух, попадающий в лёгкие при каждом невольном вздохе, только усугублял ситуацию. Если бы я только мог, разучиться дышать, холод не захватил бы меня так быстро. Но я не мог. Зато я понял, что нужно шевелиться. Нужно что-то сделать. И я закричал: - Эй! Помогите! – мой голос звучал оглушительно, голова трещала, грозясь разорваться. Я понял, что если ещё раз крикну, меня стошнит от боли. Я замолчал. Холод же, в отличии от меня, не бездействовал и добрался до внутренних органов. Сначала лёгкие – они сдались быстрее всего, сердце же отчаянно сопротивлялось, билось изо всех сил, грозя проломить рёбра изнутри, поэтому холод пока обошёл его, спустившись к желудку, печени, через кишечник к мочевому пузырю. Мне захотелось в туалет. Сначала это было лёгкое щекочущее покалывание внизу живота, сподвигнувшее меня оглянуться по сторонам в поисках выхода. Удивительно, но дверь нашлась сразу у меня за спиной. Прямоугольный металлический лист, отражающий отвратительный свет жёлтой лампочки, был похож на портал в параллельный мир. А может быть и обратно в тот мир, из которого я переместился сюда. Мне казалось, что, если я доползу до него и прислонюсь, он перенесёт меня обратно в тот подземный переход, и я смогу пройти те десять метров до лестницы вверх, обратно в земной мир. Я пополз. Окоченевшее тело отказывалось слушаться, но я был настойчив. Я извивался как дождевой червь, стираю кожу на бёдрах и ягодицах о шершавый бетон. Металлический лист, бывший так близко, казался неимоверно далёким, но я добрался. Даже холод отступил перед мои упорством, оставив после себя невынутые иголки по всему телу, больно резавшие кожу. Я прислонился лбом к двери, но перемещения не произошло. Портал был сломан. Я готов был сломаться вслед за ним, но вместо этого просто расплакался и забился головой об эту проклятую дверь. Вдоволь наплакавшись, я познал отчаяние. Мысль, что мне никогда не выбраться отсюда, постепенно завладевала моим сознанием. Покалывание внизу живота нарастало, превращаясь в неприятное давление. Оно отвлекло меня от познания отчаяния. Я поднял глаза, осматривая дверь. Это несомненно была она, но ручки не было. Без особой надежды я надавил на неё, результат был очевиден – она не поддалась. Я подался чуть назад, обдумывая, что делать. Взгляд зацепился за черную тень в отражении. Я не сразу понял, что это было моё отражение – безликая чёрная масса, уже не человек, но очертания человека. Именно этим я и был – остатком, тенью, которой по несчастливой случайности оставили все органы чувств и начинавший болеть мочевой пузырь. Я попытался встать. Упираясь спиной в холодный кусок металла, я подтянул связанные ноги к себе, уперся ими в пол и начал подниматься, перебирая лопатками по двери. Кажется, это был самый трудный подъём в моей жизни, хотя я не уверен, ведь какой была моя жизнь, я не помню. Уже стоя, я снова упёрся спиной в дверь, надавив изо всех сил. Она не открылась, как и следовало ожидать. Обернувшись на этот несговорчивый металлический лист, я рассмеялся собственной глупости – петли; дверь открывалась вовнутрь. Связанными за спиной руками я нащупал край листа и попытался его подцепить, но лишь зря сломал три ногтя. Ещё одна боль в мою коллекцию. Низ живота уже разрывало от боли, жгущее ощущение в паху не оставляло мне выбора, но привычки цивилизованного человека пытались ещё взять своё, не позволить мне окончательно превратиться в человека, ходящего под себя. Максимально аккуратно, чтобы не упасть, я полупрыжками, полушарканьем добрался до угла комнаты, где сумел заглушить голос стыда и унять боль в мочевом пузыре. Смотря на мокрое пятно в углу и чувствуя запах собственной мочи, я в последний раз при жизни почувствовал облегчение. Но силы в ногах закончились – слишком долго они были связанными, слишком много усилий было потрачено на борьбу с дверью, слишком сильно я замёрз. Я почувствовал, как они подкашиваются и постарался как можно медленнее опуститься на пол и отползти от собственного мокрого творения. Я снова оказался по центру комнаты. Снова смотрел на жёлтую лампочку, но теперь её свет уже не казался таким омерзительным. Облегчение сделало его тёплым, почти родным. Я закрыл глаза и выдохнул, но тут же открыл их, почувствовав приближение ужаса. Страх запустил свои мерзкие щупальца сначала мне в уши, отдаваясь скрежетом ключа в двери. Я вдруг понял, что бетонная коробка, надёжно прятавшая меня всё это время, была безопасной. Она не позволяла ужасу проникнуть, объять меня и ввести в пучину паники и агонии. Как только послышался щелчок замка, герметичность и безопасность коробки была нарушена, и страх атаковал меня медленно, но без шанса на победу с моей стороны. Я не хотел оборачиваться, не хотел смотреть, кто принёс с собой этот страх, но резко контрастирующий с ним тихий, немного срывающийся голос всё же заставил меня это сделать: - Сын мой, ты наконец проснулся? Долго же ты спал, я уже начал волноваться, что не суждено тебе очиститься от грехов мирских. – старик, которому принадлежал голос, был невысокого роста, но крепкий, его длинные серебристые волосы и борода доставали почти до пояса и резко выделялись на фоне черной рясы. Несмотря на то, что голос звучал участливо, почти заботливо, я сжался под взглядом его острых, голубых глаз. Сейчас мне кажется нереальным, что я таким несовершенным человеческим зрением смог разглядеть его глаза, но тогда, я помню, что чувствовал, будто весь колючий холод в бетонной коробке идёт из этих глаз. Будто они замораживают всё, на что посмотрят, и до скончания веков оставляют вечную мерзлоту после себя. - Кто вы и где я? – я удивился своему голосу. Казалось, слова давно витали в воздухе и воспользовались моими голосовыми связками, чтобы, наконец, обрести воплощение, ведь я сам совсем не хотел говорить, вдоволь накричавшись ранее. Единственное, что я хотел –раствориться, сбежать от ужаса, охватившего меня крепкими склизкими щупальцами. – Почему я здесь? Что вы хотите со мной сделать? - Мои дети зовут меня Святой Отец, ты тоже можешь меня так называть. И ты на пути к очищению, в моём монастыре. Я со своими детьми построил его, чтобы проводить заблудшие души к свету. Тебе нужно пройти испытания, побороть своих бесов и искупить свои грехи, чтобы очистить свою душу и суметь обратить её к Богу. Старик говорил ещё много, но я не слышал его. Страх заполнил всего меня, обхватил тело, затёк в уши - мешая слушать, в глаза – мешая видеть, в нос и рот – мешая дышать. К страху добавились бетонные стены, они начали сужаться, грозя вот-вот задавить меня, расплющить, раздробить кости, выбить остатки воздуха из лёгких. Кажется, я потерял сознание, а очнулся от того, что старик изо всех сил бьёт меня по щекам: - Вот видишь, бесы одолевают тебя. При одном упоминании Бога ты заходишься в припадке. Я смотрел на Святого Отца и понимал, что заглядываю в чистилище. Собрав остатки сил, я извернулся, пытаясь оттолкнуть это страшное зрелище. Старик неодобрительно свёл брови и вздохнул: Что ж, очищение нужно начинать немедленно. – он встал, подошёл к двери и кивнул кому-то. В комнату зашёл мужчина – молодой, вряд ли больше тридцати, тоже невысокий и с таким же ледяным взглядом. – Отведи его в храм, на исповедь. - Так сразу? – голос у мужчины оказался низким, звучным. Я подумал, что именно таким голосом нужно читать молитвы, чтобы они проникали в сердце. - Да, его бесы сильнее всех тех, что мы видели прежде. – старик отошёл от двери, а мужчина вынул из кармана нож и разрезал верёвки на моих ногах. По ним сразу же прошлась волна тепла, сменившаяся острой холодной резью. Мужчина встал и, взяв меня за предплечье, поставил на ноги. Я зашатался, ноги не слушались, голова закружилась от резкой смены положения. Сильная рука, держащая за предплечье, удержала меня на ногах и потащила к выходу из бетонной коробки. Я упёрся в пол, пытаясь не позволить сдвинуть меня с места, но вместо этого снова чуть не упал. - Не пытайся сопротивляться, бежать тебе некуда, до ближайшего населенного пункта пятнадцать километров, ты в таком состоянии всё равно не дойдёшь. Позволь нам помочь тебе. - Помочь? Это помощь? Отпустите меня – тогда поможете. Хотите, я заплачу, продам, всё, что у меня есть, и отдам вам все деньги, только отпустите. - Деньги нам не нужны. Мы действительно хотим тебе помочь. Святой Отец только что ведь тебе рассказал, для чего ты здесь. Вряд ли ты, своим ослепленным и оглушенным соблазнами умом, сможешь понять его слова, но мы здесь для твоего спасения. - Меня не от чего спасать, кроме вас. Я не хочу, вашей помощи. – я снова упёрся ногами в пол, на этот раз хватка за предплечье усилилась, мощная рука приложила меня о стену коридора, по которому мы шли. Я ощутимо стукнулся плечом и виском. - Я предупредил, чтобы ты не дёргался. И, конечно, не хочешь. Вернее, не хочешь не ты, а та нечисть, что в тебе. Но нет такой нечисти, с которой в этом монастыре бы не справились. Мы изгоним это из тебя. - Вас здесь много? В этом монастыре. – зачем я это спросил. Мне было не интересно, но сам разговор будто бы удерживал меня от паники, позволяя сохранить остатки способности размышлять. - Увы, нет. Четыре человека. Тобой будем заниматься я и Святой Отец. Ещё двое сейчас в поисках таких же заблудших душ, как и ты. Пока мы говорили, мужчина вёл меня по коридору – такому же тесному бетонному, как и комната, в которой я находился до этого. Здесь не было освещения, свет шёл только из открытой двери комнаты, из которой мы вышли, и ещё одной – в которую мы зашли. В ней было тепло, видимо, от нескольких десятков свечей, расставленных по полу и полкам на стенах. Стоял густой, тяжелый запах воска, ладана, пота и чего-то отвратительного солёного, металлического. Справа от двери стоял шкаф. Стена напротив была полностью увешана иконами, а по центру висело распятье, на котором очень ярко выделялась кровь – видимо, раскрашивали вручную. По центру комнаты стояло нечто вроде топчана в форме креста, увидев который, я понял, что всё, что я испытывал до этого, было не страхом, а лишь подготовкой к нему. Я почувствовал толчок и упал на этот крест. Впервые за время, проведенное в этом странном месте, я решил сопротивляться. Здравый смысл подсказывал мне, что это бесполезно, но вездесущий инстинкт самосохранения его не слушал. Я начал извиваться, пинаться ногами и, кажется, даже кусаться. Мужчина, приведший меня сюда, просто прижал меня к топчану своим телом и достав из-под топчана ремень, перекинул мне его через пояс и защёлкнул замок. Я снова попытался оттолкнуть его ногами, на что тот, поймав и удерживая одну за щиколотку, резко дёрнул стопу в бок. Я услышал хруст собственных костей. Перед глазами потемнело от боли, но я чувствовал, как ноги охватывают ремнями и пристёгивают к кресту. Я взвыл. Это был даже не крик, а нечто среднее между хрипом и рыком загнанного зверя. Только вот я не был зверем, я был всего лишь слабым человекам. - Чего вы хотите от меня? Зачем вам это? – ответа не последовало. Нижняя половина тела была уже полностью зафиксирована. Руки же оставались завязанными за спиной, лежать на них было неудобно, они давно затекли, спина же от непривычного прогиба готова была сломаться пополам. И, если и есть бог, он позволил бы тогда ей сломаться, избавил бы меня от того боли и ужаса, который преследует меня с тех пор. Ибо я не знаю, что должен совершить человек, чтобы унести с собой эти страдания даже после смерти. - Сейчас я развяжу тебе руки. Если будешь снова сопротивляться, я сломаю тебе их. – голос звучал спокойно, будто он сообщал новости о погоде, - Ты меня понял? Я смог лишь кивнуть. Перед глазами всё ещё плыли тёмные круги, а от боли в ноге, страха и подступающих рыданий подташнивало. Мужчина снова достал нож из кармана и разрезал верёвку на моих руках. Я смог, наконец, нормально лечь. Чувствуя, как он пристёгивает мою руку к этому треклятому столу, я понял, что такое настоящее бессилие. Это не просто отсутствие сил и невозможность сопротивляться. Даже не отсутствие желание сопротивляться. Это пустота, сжирающая изнутри, испепеляющая всякую надежду, но оставляющая нетронутыми органы чувств. Будто бы в насмешку позволяя по полной прочувствовать боль и унижение, забыв про то, что кроме них в мире есть ещё что-либо. И всё же я постарался оставшейся свободной рукой дотянуться до своего тюремщика. Я не смог даже нормально ударить его, только лишь по касательной задел его ладонью, почувствовав, насколько жёсткие у него волосы. Он поймал мою руку, сжал запястье, впиваясь ногтями в кожу: - Кажется, мы договорились. – он начал согнул мою кисть до упора и выжидающе посмотрел на меня. – Мне сломать и её? - Не надо, я всё понял. Итак, я лежал, голый и распятый на крестообразном столе, напротив настоящего распятья. Только сейчас я заметил выражение лица настоящего мученика. Оно было по-настоящему сочувствующим, но я забыл, что такое сочувствие. Помню лишь, что люди это именно так и называют. Мужчина отошёл от меня. Я слышал тихую возню и шаги. Затем послышались другие шаги, более медленные и шаркающие. Хлопок двери. Больше не было ничего, кроме этой комнаты и трёх людей, находящихся в ней. Одному из них жить оставалось меньше двух суток. - Изгоняем тебя, дух всякой нечистоты, всякая сила сатанинская, всякий посягатель адский враждебный, всякий легион, всякое собрание и секта диавольская, именем и добродетелью Господа нашего Иисуса Христа, искоренись и беги от Церкви Божией, от душ по образу Божию сотворенных и драгоценною кровию Агнца искупленных. Не смеешь боле, змий хитрейший, обманывать род человеческий, Церковь Божию преследовать и избранных Божиих отторгать и развеивать, как пшеницу. Повелевает тебе Бог всевышний, коему доныне уравняться желаешь в великой своей гордыне… - голос старика начал отдаляться от меня. Я пожалел, что именно старик, а не мужчина читает молитву. У низкого и сильного голоса было больше шансов добраться до моего сердца. Подрагивающий свет пламени свечей отбрасывал многочисленные тени, которые танцевали в такт словам молитвы. Казалось, что они вторят голосу старика, поддерживая его, рассеивая на десятки подголосков и собирая обратно, потеряв часть по пути. Тепло, исходящее от маленьких участков пламени, разливалось по комнате, охватывало меня, потихоньку согревая моё продрогшее тело. Я проваливался в сон. В нём я плыл по волнам тёплой реки. Вода в ней была приятной, мягкой. Она держала меня на поверхности, не давая утонуть, но я точно знал, что её доброта обманчива, что впереди водопад, который сбросит меня к самому ядру Земли. Он ударит меня о тектонические плиты, раздробит кости, но оставит в живых, заставит пролететь через магму, не позволив умереть и забросит в самое пекло, не оставив даже призрачного шанса на избавление от страданий. Проснулся я снова от пощёчин. На этот раз более сильных. Увидев, что я открываю глаза, мужчина отошёл, уступив место проклятому Святому Отцу. Тот смотрел на меня с улыбкой: - Первый этап окончен, твои бесы покинули тебя без сопротивления. Пришло время избавиться от твоих личных пороков – и ты будешь свободен. – старик откашлялся – «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе Его: глаза гордые, язык лживый и руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями». Положив руку мне на голову, старик продолжал: «Итак, в чём ты хочешь покаяться перед Богом? Где ты согрешил?» - он выжидающе замолчал. Моя голова была пуста. Я не знал, что говорить. Вся моя прежняя жизнь отреклась от меня, она и я больше не были связаны. Молчание затягивалось. Улыбка постепенно сходила с лица старика: - Похоже ты слишком горд, чтобы признаться в собственных грехах. Впрочем, я и не надеялся. Вы все, современная молодёжь, слишком увязли в развлечениях, погоне за удовольствиями и успехом. Где вам задумываться о своих пороках, где вам размышлять о чём-то более высоком, чем вы сами. – Святой Отец вздохнул и на секунду мне показалось, что из его рта сейчас вырвется пламя самой преисподней. Я смотрел на него, а он на меня. Время снова зациклилось. Нужно было сделать что-то, чтобы вывести его из этого круга, заставить следующую секунду наступить. И я плюнул в лицо старику. Плюнул и испугался. Я думал, что за этим последует удар, однако он просто отошёл от меня. Я перевёл взгляд на темноволосого мужчину. Тот осуждающе покачал головой и отошёл вслед за стариком. Они вернулись с какими-то продолговатыми предметами в руках. Бессилие рассеялось, вернулся страх. Я знал, что сейчас будет происходить, и усиленно пытался придумать, что сказать, в чём покаяться: - Подождите. Простите меня. Я не хотел в вас плевать. Я признаю, я согрешил. Я… - я запнулся о холодный взгляд старика. Его голубые глаза предваряли удары, предвосхищали их, в красках показывая, что будет происходить. - Говори, сын мой. - Я не ходил в храм, спал со многими женщинами, ругал родителей, врал друзьям. – словами сами вырывались из меня, но я уже понял, что, что бы я ни сказал, всё бесполезно. Я попал в руки сумасшедших, садистов, признающих только язык боли. Им неважно было, кто я, что я делал, кем я был, важно было только причинить мне страдание. Это была их пища, их смысл жизни. Зачем им нужна была эта религиозная атрибутика, я не знаю. Возможно, они просто считали её красивым, а ритуал обрамлял страдание прекрасной узорчатой окантовкой из философии и псевдовысоких стремлений. - Тогда ты заслужил наказание. Так прими же очищение через боль. – старик замахнулся первым. Хлыст, издав свистящий звук, опустился на мой живот по диагонали от левого нижнего ребра до правой тазовой кости. Боль запаздывала. Она пронзила моё тело через несколько секунд после того, как я почувствовал тяжесть плети на коже. Горячая и острая, она пронзила моё тело и вырвала первый крик из горла. Эта звуковая волна, кажется, послужила триггером для более активных действий. По усилию старика и щекотки текущей по моему животу крови, я понял, что на кожаных ремнях хлыста есть шипы. Но ведь я и не надеялся легко отделаться. Удары градом посыпались на меня. Я знал, что мои крики только возбуждают этих фанатиков, но не мог ничего с собой поделать. Усилий воли не хватало для сдерживания воплей, и я кричал. Слёзы тоже лились против моей воли. Весь мир существовал против моей воли. Я не считал удары. Может, их было десять, а может и сотня. Но прекратились они резко, оставив моё тело ныть и полыхать. Я вдруг подумал о холодном поле бетонной камеры, на котором очнулся вечность назад. Каким приятно охлаждающим он был. Я стал скучать по нему. — Это была подготовка, она поможет сбить с тебя спесь, немного уменьшить твою гордыню. А теперь давай разбираться с частностями. Сначала займёмся твоими ногами, что носили тебя по Земле в поисках удовольствий, но так и не смогли донести тебя до храма. – голос старика потерял всякую благообразность, теперь он звучал хищно и насмешливо. Я услышал стук чего-то о бетон позади себя. Видимо, черноволосый мужчина доставал новое орудие из шкафа. Я не хотел видеть, что это. - Пожалуйста, не делайте этого. Отпустите меня. Я обещаю исправиться, я пойду в храм, буду молиться, если хотите, уйду в монахи. – я знал, что мои просьбы не будут услышаны. Но снова слова, витавшие в воздухе, сами находили мои голосовые связки и пользовались ими без моего разрешения. Эти слова, сказанные здесь до меня уже десятки раз другими людьми, навсегда поселились в этом помещении и каждый раз находили новое горло такого же несчастливца, как я, чтобы обрести жизнь в очередной раз и не спасти жизнь того, чьим речевым аппаратом они пользовались. - Все вы, едва почувствовав боль, клянётесь исправиться. И все вы возвращаетесь к прежней жизни, как только вас отпустишь. Нет, сын мой, ты пройдёшь очищение до конца. – старик рассмеялся, - Я помогу тебе, как бы ты не был против. Молодой мужчина вернулся, держа в руках два факела. Он вытянул их к свечам, позволяя маленьким огонькам прикоснуться к ним, объять их и вырасти до полноценного пламени. В комнате становилось жарче. Моё истерзанное тело горело и без того, я всё ещё мечтал о бетонном поле той комнаты, но мои мечты сгорали в увеличивающемся пламени факелов. Мужчина протянул разгоревшийся факел старику. Я видел, как дрожит рука, берущая его, и точно знал, что это дрожь не слабости, а возбуждения. Пламя играло бликами на морщинистом лице, отбрасывая чудаковатые тени. Наверное, это лицо должно было показаться мне ужасающе страшным, но оно было уродливо жалким. Я смотрел в лицо своему страданию и испытывал только отвращение, потому что это был не человек. Это было мерзкое инопланетное отродью в человеческой оболочке. Что-то хуже плотоядного насекомого с тысячью клацающих жвал. Первое прикосновение пламени к моим ступням было адским. Я пытался отдёрнуться, пытался порвать ремни, но они держали меня так же, как десятки тех, кто был до меня. Я уже точно знал, что их было много и никому не удалось избежать пытки. Боль, сконцентрировавшись в подошвах, сказала мне, что я никогда больше не смогу встать на ноги. Будто я не знал этого до неё. Она снова охватила всё моё тело, вырывая нечеловеческие вопли и слёзы. Мои голосовые связки не выдержали. Я сорвал голос. Теперь я мог издавать только хрипы, похожие на звук рвущейся бумаги. Боль чуть отступила, будто испугавшись неожиданной смене звуковой картины. До моего носа донёсся запах жареной плоти, и я понял, что мои ноги сожгли до костей. Тошнота подступила в больное горло и вырвалась противной желчью, блевать было нечем. Я чувствовал, как по моим губам и щеке стекает противная вонючая жидкость, но даже её запах не мог перебить тошнотворный запах горелого человеческого мяса. От боли, ужаса и тошноты я потерял сознание, но даже тогда боль не отступила. Боль. Тогда я узнал её истинную. Страх я узнал ранее. Эти двое, ставшие мои нынешним существом, единственным, что я знаю, уже тогда нашёптывали мне, что о смерти мечтать бесполезно. Она не придёт ко мне, побрезгует таким жалким хрипящем существом, заходящимся в агонии. Очнулся я один. В тишине и темноте я узнавал всё новые оттенки мучений. Казалось, что всё моё тело уменьшилось до размеров сгоревших ног, а потом большим взрывом разнеслось болью по всей моей жизни. Моей жалкой жизни, которая держалась и не хотела отпустить это покалеченное тело. Зачем оно ей? Я не знал. Я был себе отвратителен. Я снова плакал и кричал, но каждый звук, каждая попытка движения отдавалась новой порцией боли. Казалось, даже ужас и агония поняли, увидели эту жалкую отвратительность и оставили меня одного, ушли, отправив меня в забытье. В следующий раз очнулся я от ощущения ледяной воды, мощным потоком ударившей мне в лоб и растёкшейся по лицу и груди. Я захлебнулся, закашлялся и этот кашель отразился болью, волнами, прошедшими по телу туда и обратно. Боль снова заняла своё законное место – везде, в каждой клеточке моего тела. Она пульсировала, резала, колола, грозилась разорвать и сплющить одновременно. Я задыхался уже не от воды. - Сегодня мы займёмся твоими руками, которые так бесстыдно обнимали чужих женщин, поощряя блуд. – старик снова говорил тихо, спокойно, почти ласково, но я чувствовал, что это напускное добродушие продержится до первого моего хрипа, знаменующего новую грань моей боли и очередную ступень наслаждения Святого Отца. Начинать они не торопились. Их наслаждение настаивалось в ожидании, выполнении всех ритуалов. Молодой и старый садисты неспешно и молча зажигали десятки свечей, а я смотрел в потолок. Он был весь шероховатый, в трещинках. Больше всего трещин было прямо надо мной. Наверное, это крики боли и ужаса, сотни раз звучащие здесь, отражались от стен и ударяли в потолок, разбивая бетонную стяжку, заставляя крепкий материал крошиться и разрушаться. Я хотел кричать, но знал, что от этого будет ещё больнее. Я хотел плакать, но слёзы не приходили. Закрыв глаза, я стал слушать шум и свою боль. В шуме не было ничего интересного – тихое пошаркивание, дыхание двух людей и свист в моих ушах. Боль была куда разнообразней, в ней была тысяча оттенков. В конце концов, свечи и время моего ожидания закончились. Снова шум и стук со стороны шкафа, затем шаги в мою сторону. Я с новой силой отчаянно захотел раствориться, растечься, смешаться с бетоном, просочиться сквозь него в землю, пройти через грязь, самому стать грязью и рассеяться по миру мириадами клеток, в которых никто не узнал бы бывшего человека. Хотя нет, я мечтал стать Никем. Думаю, это единственная моя мольба, которую мироздание услышало, но тогда я не знал об этом. Я, наконец-то смог заплакать, тихо поскуливая. Они подошли. В руках старика был молоток. В руках мужчины – плоскогубцы. Может, вчерашнее пламя было не так уж и плохо. По крайней мере, боль притуплялась как только сгорали нервные окончания. Они что-то говорили. Я плакал и умолял их остановиться. - Первыми будут ногти, когда-то сладостно впивающиеся в чью-то плоть. И они выдрали мне ногти. Боль я уже знал – она была ужасна. Но ещё хуже был хруст, сопровождающийся каждый раз хлюпающим звуком. Меня снова тошнило, но блевать было нечем. Даже желчь закончилась. Боль была горячей, кровь была ещё горячее. Она заполняла пространство между пальцами, создавая иллюзию перепонок. Если бы я мог этими перепончатыми руками выгрести из моря боли. Но такой возможности мне дано не было, поэтому я просто хрипел, задыхаясь и утопая в нём. Хорошо было то, что пальцев на руках у человека всего десять. Плохо было, что в руках, помимо ногтей, были кости. Во время избавления меня от ногтей, старик стоял в стороне и жадно впитывал всё происходящее глазами. Как не высохла, не испарилась кровь под голубым огнём его взгляда? Когда с ногтями было покончено, старик подошёл ко мне и, ничего не говоря, размахнулся и ударил молотком по пальцам. Я не успел вскрикнуть. А может быть, я вскрикнул, но этот звук заглушил мерзкий хлюпающий хруст. Кровь брызнула во все стороны. Некоторые капли упали на бороду Святого Отца. Если крови будет ещё больше, старик измажется в ней весь и станет похож на раскрашенное распятье на стене. При этой мысли я рассмеялся. Это был уже нечеловеческий смех – хриплый, давящий, захлёбывающийся, истерический. Этот смех говорил о боли больше, чем все мои крики до этого. Просто вопли больше не могли передать всё, что я чувствовал. Удары сыпались один за одним. Пальцы, кисти, руки – всё превратилось в сплошное месиво. Я превращался в дырявый мешок, наполненный человеческим фаршем не самого хорошего качества – с костями, ливером и дерьмом. Самое голодное животное побрезговало бы таким. Из дыр в мешке сочилась кровь. Хруст моих костей и мой собственный смех заполнили собой всё пространство. Ничего больше не существовало, кроме этих двух звуков. Ах да, боль. Она тоже была, есть и будет. Все эти три компонента, великая троица, отнюдь не святая, провозглашали торжество не-жизни, не-человека, не-бытия. В жизни такой, хуже, чем адской, смеси существовать просто не может. И снова меня облили водой. Значит, я снова отключился. Близился следующий этап. Его я ждал уже с нетерпением, извиваясь, хрипя и стеная; боль стала мной, а я стал болью. И он, этап, не заставил себя долго ждать. Я не слышал и не видел подготовки к нему, мои уши всё ещё заняты хрустом костей, но я увидел возникшую передо мной фигуру с секатором в руках. Я не знаю, чья это была фигура – старика или мужчины. Я видел только кисти рук, держащие очередной инструмент. Даже без пояснений было понятно, что пришла пора окончательно расплатиться за блуд. Я снова засмеялся. Смех мой помогал познать новые краски боли. Он рождался в груди, огнём распространяясь по рёбрам, колючими иголками дрожи рассыпался по телу, вырывался наружу, а потом расплавленным железом врывался в мои уши. Почему он не начинает? Две пары рук, возникшие возле моего лица, ответили на этот вопрос. В этих руках были иглы – расплата действительно обещает быть окончательной. Глаза, увидевшие непотребство и член, совершивший его. Я всё ещё смеялся. - Я не могу действовать, пока он дёргается. Подержи его голову. – тяжелый металл опустился на мой живот. Мой мучитель не нашёл лучшего места, чтобы положить свой инструмент. Мою голову зажали руки. Я дёрнулся, но руки были железными. Новой боли не последовало, она и так уже заполнила всё моё состояние. Только мерзкое ощущение текущей по лицу жидкости, словно кто-то вылил на меня горячее желе, холодец из человеческих останков. Сколько же жидкости может вместиться в глазах. Я задёргался, пытаясь стряхнуть с себя эту отвратительную жижу, но она лишь сильнее растеклась по лицу. Судорога прошла по всему телу. Я чувствовал, что мои мышцы, отказывавшие прежде мне в силах, почти готовы были разорвать ремни. Почти. Не хватило совсем чуть-чуть. Напряжение спало. Я вновь почувствовал прикосновение. Удивительно, что я вообще ещё чувствовал что-то, помимо боли, ставшей моей личностью, моим истинным именем, всей моей жизнью. Чья-то рука почти нежно взяла меня за моё когда-то достоинство и холодный металл почти ласково лишил меня его. Снова кровь. Она текла из паха, текла из рук, текла из глаз. Она заполнила комнату, вытекла за её пределы, пропитала землю, под которой мы находились и начала заполнять собой весь мир. Весь мой мир. Она окрашивала его всеми оттенками красного – от ярко-алого до тёмно-бордового. Она несла с собой агонию, ужас, страх и боль. Она знаменовала моё перерождение. Я больше не был живым. Я не стал мёртвым. Я растворился, как и хотел, но не исчез – ведь об этом я не просил. Я перестал быть человеком. Даже тенью человека. Даже памятью. Но я всё ещё был, трансформируясь, рождаясь заново. Я терял всё, что связывало меня с этим миром – форму, желания, эмоции. Из чувств осталась Боль. Настоящая, всеобъемлющая, великая. Нет никого – ни человека, ни демона, ни ангела, кто смог бы её вынести, узреть и остаться кем-то. И я стал Никем.