Клыком и песней

Горраг наклонился. В полумраке ночи его глаза слегка светились, как у хищника, но взгляд казался удивительно тёплым, почти уязвимым. Он коснулся лба Эладора своим лбом — осторожно, как будто опасаясь причинить боль. И замер так, близко, вплотную, будто через простое касание соединил мысли и чувства. — Это… по-нашему, — прошептал он, горячо дыша. — Я признаю тебя равным. Не игрушкой. Не добычей. Он тяжко сглотнул. Эладор почти физически чувствовал его напряжение, его страх быть отвергнутым, и подавил неуместную улыбку. Рассмеяться будет просто невежливо. — Я запомнил, спасибо тебе, — тихо сказал эльф. Происходящее было приятно. Не поцелуй, но тоже что-то близкое, интимное, и у Эладора внутри разлилась некая уютная радость. Странно было после боя и того, как он едва не погиб, лежать вот так бок о бок с полуорком, который несколько дней назад был его врагом. Странно, но всё же хорошо. В порыве игривого веселья Эладор подался чуть ближе и с улыбкой потёрся носом о нос полуорка совершенно животным, кошачьим жестом. Горраг от неожиданности моргнул, и на миг показалось, что он снова станет тем суровым, непреклонным вождём, который вот-вот зарычит на дерзость. Но вместо этого он резко выдохнул и… хрипловато засмеялся. Негромко, без привычного напряжения, смех полился как бы сам собой. — Ты… странный, — пробормотал он, и нос его чуть сдвинулся навстречу, полуорк попробовал повторить этот жест. Получилось грубовато, неуклюже, но всё же он соприкоснулся с эльфом, как в игре, которую он не понимал, но хотел освоить. — Это… тоже по-вашему? — спросил он негромко, во взгляде застыл интерес, тепло и растерянная нежность, которую он сам, кажется, не знал, как выразить. — Это для всех, — пояснил Эладор. — Немного игры и очень много близости, родства. Не только кровного родства — хотя такие жесты иногда могут быть у матери и её ребенка, например. Но могут быть и у любовников или просто очень близких, а эльфы это или люди, не так важно. Это не совсем поцелуй, но тоже весело. Что бы тебе ещё хотелось узнать? Горраг нахмурился, слушая объяснение, пытаясь понять, представить себе подобные жесты у других. Слово «родство» застревало у него внутри, он попробовал его на вкус, будто это кусок сырого мяса, который нужно прожевать и переварить. Затем покачал головой: — Я… не знаю. У нас нет такого. Если кто-то близко к твоему носу — это значит, что он хочет укусить. Или понюхать добычу, чтобы запомнить запах. — Он немного отстранился и растерянно облизнул губы, нечаянно чуть не поранившись о собственный клык. — Но ты не добыча. Не родич. И я не хочу тебя кусать. Он поднял руку, неловко потрогал кончиками пальцев щёку эльфа, поражаясь, какая у того гладкая кожа, намного мягче и нежнее, чем даже у новорожденного орочьего ребёнка. Ни складок, ни морщин, ни щетины, как у самого Горрага, только мягкость, как у очень дорогой ткани. — Я хочу… — он замолк, нахмурился, подбирая слова на общем языке, и наконец выдохнул: — Хочу знать, как люди и эльфы показывают, что кто-то им дорог. Чтобы… ты понял, что я тоже могу так научиться. По-твоему. — С несколькими человеческими мужчинами я встречался, — задумчиво протянул Эладор, невольно дёрнув заострённым кончиком уха. — Имею представление об их обычаях. Вообще-то, самый популярный способ — обнимашки. Я буквально фанат объятий, если честно, никогда от них не отказываюсь. И не знаю ни одного достаточно безумного и злого существа, которое бы не любило, когда его обнимают. Горраг поморгал, будто пытался уложить это новое слово — «обнимашки» — в привычную для себя систему мира. У него на лице застыло недоверие. — Обнимать… — он произнёс это очень осторожно, как будто слово могло вырваться и покусать. — Мы жмём друг другу руки. Или бьём в грудь кулаком, вот тут, напротив сердца. Это значит, что признаём силу или приносим клятву верности вожаку. Но… обниматься… — он умолк и длинно вздохнул. Потом очень медленно протянул к эльфу руки. Получалось у него неловко, будто полуорк пытался воспользоваться новым для него орудием, но держал его не за рукоять, а за лезвие. Но всё же он прижал эльфа к себе, сначала осторожно, а потом крепче — и его объятия оказались горячими, тяжёлыми, но не грубыми. — Вот так? — спросил он негромко, со странным напряжением, словно этот момент важнее любого боя. — Это… правильно? — Если нам обоим от этого хорошо, то всё правильно, — подтвердил Эладор, прижавшись виском к его плечу. — Горраг, радость моя, тебя что, никто никогда не обнимал? Даже родители или, не знаю, друзья? Хоть кто-то? Полуорк на миг замер, будто коварный остроухий ткнул пальцем прямо в рану, о существовании которой он сам старательно забывал. Плечо под щекой Эладора напряглось, стало каменно-твердым. — Родители… — он оскалился в болезненной усмешке. — Мой отец знал только кулак и ругательства для всех своих детей. Мать умерла, когда я был слишком мал, я даже позабыл её запах. Друзья? — над ухом эльфа прокатился хриплый смешок. — Среди орков «друг» — это тот, кто стоит за твоей спиной с топором и не бьёт тебя первым. Но не обнимает. Он сжал эльфа чуть сильнее, и в этом было что-то жадное, будто орку мало было одного касания и он голодал по такому контакту годами. — Ты первый, кто делает так, — признался Горраг почти шёпотом. — И… это странно. Тепло. Где-то внутри груди и снаружи, на коже. — Ужас какой, — честно сказал эльф. — Если бы меня никто не обнимал, я бы тоже, наверное, озверел. Тогда давай исправим это недоразумение. Смотри, можно не просто обнимать, но и немножко гладить во время объятия, это тоже очень приятно. Он обхватил полуорка за плечи и шею, насколько хватило рук, бережно погладил. Меховая опушка на броне щекотала пальцы, под ней оказалась горячая кожа, и светлая рука Эладора смотрелась чересчур яркой и белой на серой орочьей коже. Но Эладор не прекращал касаний, не убирал рук, почти наслаждаясь странным контрастом. Горраг сидел почти неподвижно, не доверяя своим собственным ощущениям, и только его грудь вздымалась чаще, чем обычно. Потом плечи его немного расслабились, и Горраг опустил голову чуть ниже — не в поцелуе, не в угрозе, а просто позволяя себе быть ближе. — Хм, — он хрипло фыркнул, оправдываясь перед самим собой, — это… как огонь, тепло, но не обжигает. Даже когда ты слабее, твоё касание… не делает меня слабым. Его рука неуверенно задвигалась по спине эльфа — сначала неловко, чрезмерно аккуратно, а потом чуть мягче, следуя примеру собеседника. — Так? — спросил он сосредоточенно, как будто речь шла об обучении сложной магии, а не о простых объятиях. — Именно так, — ласково сказал Эладор этому недоласканному большому ребёнку и удобно устроился, прижавшись к его груди теснее. — Доверие — это ключ. Когда приятно, когда тепло, когда ты точно уверен, что тебя защитят и не ударят, когда рядом близкий и дорогой. В этом суть объятий, мой милый. Горраг вздрогнул от твоих слов, будто они пробили ту самую броню, что он годами наращивал вокруг себя. Его рука на чужой спине стала увереннее, движение — уже не проба, а настоящий жест. Он вздохнул глубоко, полной грудью, словно и сам до конца не понял, почему внутри вдруг стало легче. — Ми-лый, — он повторил это слово глухо, по слогам. — Хм. Никто так меня не звал. Ни разу. — И со сдержанным удивлением проворчал: — Если это и есть доверие… оно опасное. Я не хочу, чтобы кто-то кроме тебя это видел. — Ну, если не хочешь, тебе не обязательно обнимать кого-то ещё, — хихикнул Эладор. — Я сохраню эту привилегию за собой. И, слегка отстранившись, лукаво посмотрел на растерянного орка: — Я всё ещё тощий, хрупкий, слабый и некрасивый, или ты всё же признаешь очевидный факт, что я достаточно хорош для тебя? Горраг сощурился, и в глазах его мелькнула знакомая упрямая искра — та, что обычно появлялась перед грубыми словами. Но на этот раз он запинается, язык как будто не повернулся для привычного сарказма. Он шумно выдохнул, и угол его губ дёрнулся в кривой ухмылке: — Ты всё ещё тощий, — пробурчал он, — и хрупкий. Слишком много болтаешь. И уши длинные. Он замолк на миг, посмотрел прямо в глаза эльфа, и голос его неожиданно стал ниже, глуше, немного неловким: — Но… ты хороший. Для меня. — Да ты ж мой умница! — в умилении воскликнул эльф. — Правда, зачем выбирать один вариант, когда правдивы все сразу? Говорю же, и сердце, и мозги на нужном месте. Что-то внутри него заорало: «Стой! Ты не можешь играть дальше, ты рискуешь привязаться в ответ, а вы, дорогуша, всё ещё враги, и никакие поцелуи этого не изменят». Но когда это Эладор, сын почтенного господина Фиреля Ночной Песни, слушал свой разум, если можно было действовать по велению глупого сердца? Он просто знал, что пожалеет куда больше, если не раздует ту искру добра, что осталась в этом полуорке. Горраг засопел, невольно злясь на это умиление, но не в силах отказаться от такой чистой чужой радости, направленной на него. Его пальцы легли на плечо остроухого насмешника, чуть сильнее сжались, под рукой ощущались крепкие косточки ключицы — на удивление прочные для того, кто, по мнению Горрага, был сложен не прочнее цыплёнка. Он отвёл взгляд, отвернулся от прямого светлого взора эльфа. В глазах полуорка плеснулась тень той вечной боли, которую он прятал за звериной грубостью. — Если ты врёшь… если это всё — игра… я разорву тебя, — сказал он глухо, но голос дрожал, и угроза прозвучала не страшно, а умоляюще. — Но если не врёшь… тогда… я не знаю, что будет. — Давай проверим, — предложил Эладор охотно. — Если тебе не понравится, ты всегда можешь убить меня и сказать, что я тебя окончательно достал своим нахальством. Но я буду обороняться, так и знай. Обнимашками, поцелуями и всем остальным, что есть у меня в тайном арсенале. Горраг недоверчиво прищурился, но губы его дрогнули в усмешке. — Ты совсем дурной, — пробормотал он. — Сопротивляться объятиями. Поцелуями. Словами. Ты хочешь воевать со мной тем, чего и ухватить нельзя? Он лизнул собственную губу, вспоминая недавний поцелуй, и глаза его потемнели от странной смеси ярости и смятения. — Я могу сломать тебе кости. Я могу одним ударом свернуть шею. А ты, — он вдруг резко схватил эльфа за ворот, притянул ближе, так что дыхание его обожгло Эладору лицо, — выбираешь защищаться лаской. Ты или самый глупый из эльфов… или самый опасный. Эльф полностью расслабился. Было что-то в том, как орк сдерживался, хотя его инстинкты кричали убить остроухого врага, порвать в клочья. Но юноша был уверен, что полуорк этого не сделает. И в глубине души эльфа вспыхнул восторг исследователя: «Я смогу? У меня получится научить орка, пусть и полукровку, проявлять нежность или даже любить? Не знаю, но он так быстро учится и такой трогательный в своей неуклюжей искренности… У меня дома было не так. Там мы прячем неприязнь, играем в чужие судьбы и боремся за влияние. А здесь… этот отчаянный взгляд, эта явная решимость, будто он не целоваться собрался, а в бой. Просто чудо». — Каждая твоя угроза, милый, — пропел он, — для меня как знак внимания. Как подтверждение, что ты выделяешь меня из прочих. И это даже… очаровывает. Горраг тяжело выдохнул, и пальцы, державшие ворот рубашки эльфа, медленно разжались. — Говорю же, дурной, — буркнул он. Его взгляд остановился на насмешливо изогнутых губах эльфа. Горраг склонился ближе, неловко, угловато — и коснулся этих губ сам, на пробу, немного неуверенно. Это совсем не походило на грубоватое касание, что он дарил прежде — теперь это стало робкой, но очень искренней попыткой подарить поцелуй самостоятельно. В голове его звучали привычные голоса из прошлого, похожие на злобный рык отца: «Ты — полукровка, зверь. Тебя будут бояться, но никогда не примут. Нежность не для тебя. Ты создан только ломать и рвать». Он почти верил им… но прикосновения эльфа — как оружие, отбитое у врага и обернувшееся против него. Этот дерзкий пленник внушил ему мысль, что, может быть, у него есть право быть не только живым оружием, но и чем-то иным. Касание губ превратилось в испытание. Клыки немного мешали, и он боялся, что всё испортит. Но в этот миг в груди словно что-то сломалось. И на смену ярости пришло чувство, которое он даже не мог назвать. Оно странное, мягкое, горячее и… страшное. Страшнее любой битвы. Потому что в первый раз в жизни он не завоёвывал и не отбирал силой — а получал нечто ценное просто потому, что ему это подарили. И эта мысль ошеломляла сильнее любого удара. «Почему он остаётся? Почему не дрожит и больше не смотрит, как на монстра? Я не умею… это всё. Мне никто не показывал. Я только знаю, как рвать, ломать, командовать. Но сейчас — я чувствую себя будто голый, без брони и меча. Он касается меня так, будто я не урод, а… кто-то, кого можно захотеть. Я не знаю, как двигаться, как держать его, но он улыбается, будто так и нужно. Смешно… я могу прорубить себе дорогу через любую стену, но не умею пройти через этот мягкий барьер — его губы, его тепло. Если он смеётся надо мной, я… я раздавлю это сердце, вырву его из груди! Но… он сказал, что не будет смеяться. И я верю. Дьявол, я верю эльфу…» — Да, — прошептал Эладор в его губы, в поцелуй. Одно коротенькое слово, на которое его хватило, полное согласие на то, что хочет делать Горраг, живое любопытство и воплощённая ласка и покорность. Эльф приоткрыл губы, будто приглашая, прижался всем телом. Это и правда приятно. Запах костра, соли и совсем чуть-чуть — крови, но это не отталкивало, это уже привычно. Горраг будто захлебнулся этим «да». Для него это было не просто согласие — это разрешение ступить на территорию, где он никогда не бывал. Он уже уверенно обхватил эльфа за спину, тяжело, горячо, настойчиво прижал ближе. Осталась только сила и жадность, будто он боялся, что остроухий пленник исчезнет, если его не удержать. Он втягивал ноздрями запах эльфа, чувствовал тепло его кожи, и в груди орка глухо заворочался рык — не угроза, а чистый инстинкт, что-то первобытное и неразборчивое. Всё вокруг стёрлось, потеряло краски — далёкий костёр, шёпот ветра, шорохи зверьков в кустах, шелест травы. Горраг впервые проигрывал внутренний бой, но ни на что не променял бы это поражение, окунаясь в него с головой, добровольно и с отчаянной жаждой. Впрочем, этот поцелуй всё же закончился, и эльф схватил ртом внезапно потеплевший воздух. На его губах всё ещё немного проступала кровь, и Эладор вдруг подумал, что орк точно попробовал её на вкус, пока целовал его. Юноша выжидательно посмотрел на Горрага: — Ты в порядке? Выглядишь, как будто побывал за гранью смерти и вернулся. Полуорк моргнул, тяжело дыша, не сразу ответил — взгляд его задержался на губах эльфа, на крошечной алой полоске крови, и орк едва заметно облизнул губы, сохраняя вкус, который всё ещё чувствовал. В его глазах стыла смесь потрясения и какой-то новой жадности. — Я… — он хрипло втянул воздух, чуть скашивая взгляд в сторону, как будто сам себя стеснялся, — будто кровь в жилах закипела. Словно я… впервые ожил после того, как долго валялся мёртвый в канаве. Он тронул свою грудь широкой ладонью, будто проверял, не вырвется ли сердце наружу, и добавил уже тише, почти шёпотом: — Это сильнее победы в сражении. И… мне страшно, что я хочу ещё. — Ну, — шутливо протянул Эладор, — к твоему счастью, я ещё здесь, так что можем повторить, когда захочешь, потому что мне тоже это очень приятно. Он потянулся к орку, чтобы положить его ладонь себе на грудь, над сердцем. — Видишь? Кажется, не такие мы и разные, милый. У меня тоже внутри всё дрожит и сжимается, будто я снова впервые пробую целоваться. Очень приятное ощущение, спасибо, что вернул мне его. Его ухо немного дёрнулось — в стороне слышалось шуршание, будто кто-то тщетно старался застыть в кустах и не выдать себя. Эльф вздохнул и довольно громко сказал: — Я вам потом картинки нарисую, что и как делается в такие моменты. Горраг резко дёрнулся, зарычал в темноту, и шорох превратился в паническое отступление, кусты закачались как при хорошей буре — видно, там пыталась скрыться чуть ли не половина отряда юных орчат. — Если кто-то из них будет мешать… — Горраг бросил взгляд в сторону лагеря, где явно прибавилось любопытных носов, — я научу их держать язык за зубами. Если после моей науки у них ещё останутся зубы. — Ладно тебе, им просто любопытно, — Эладор погладил его по волосам — приятно, они густые и жёсткие, слегка скользили между пальцев. — Разве ты на их месте не подглядывал бы? — На их месте? — Вожак хмыкнул, поворачивая голову так, чтобы ладонь эльфа заскользила ближе к виску. — Нет. Я бы вышел и забрал то, что хочу, прямо перед всеми. Чтобы все знали, чьё это. Подглядывать — удел слабых, — почти прорычал он. — А я не слабый. — Ага, то есть ты хочешь сказать, что кто-то из них, если он сильный, должен… как ты сказал? Выйти и забрать меня? Как интересно, кто бы на это осмелился, может, мне стоит проверить? Эльф хитро прищурился. Да, провокация, да, глупо и по-детски, но с этим молодым мужчиной он почему-то чувствовал эту лёгкость и свободу, будто внутреннего ребёнка пробудил, хотелось шутить над ним и подначивать. Горраг мгновенно напрягся — взгляд стал опасным, и в нём на миг мелькнул тот самый вожак, которого привыкли слушаться без споров. Он ответил громко, резко, почти грубо, чтобы услышали даже те, кто сейчас поспешно покидал свою удобную засаду в кустах: — Попробует кто — я ему зубами глотку вырву. Он снова посмотрел на эльфа. В глазах полуорка появилась смесь злости и… почти паники. — Ты мой, — сказал он низко, с жаром, и прижал Эладора к себе сильнее, чем прежде, почти до боли стиснув плечи. — Мой. Не их. Не смей проверять. — И, уже тише, с какой-то детской обидой: — Я не позволю. Эладор сидел тихо, спокойно, даже не пытаясь спорить или оправдываться. Горраг ещё какое-то время держал его слишком крепко, но постепенно его дыхание замедлилось, взгляд утратил бешенство. Он вздохнул сокрушённо и признался: — Я… не знаю, что это. Злость — знаю. Гордость — знаю. Жажду крови тоже знаю. А это… будто внутри кости горят, будто всё, что мне дорого, могут отнять, если я не удержу… Смущённый, раздражённый своей слабостью, он стиснул челюсти и посмотрел с вызовом. Эладор мягко подсказал: — Это называется ревность, дорогой. Ты очень точно её описал. Хм, значит, ты собственник, этого можно было ожидать. Не бойся, я тут, никуда не ухожу. И твои ребята вроде бы решились на поспешное отступление — насмотрелись, видимо. Не переживай, вот, можешь меня вот так обнять покрепче. Ты меня поймал, я твоя добыча, пока ты этого хочешь. Горраг медленно повторил, пробуя слово на вкус, как раньше — новое для него «милый»: — Ре-вность… Значит, это не слабость… это так и должно быть? Что ты — мой, и мне плохо, если кто-то другой смотрит на тебя так, как будто хочет отнять? — Он поморщился и с неуклюжей прямотой заявил: — Я не отдам. Ни за что. Даже если придется убить всех подряд. Ты вот сидишь тут, улыбаешься… а я… внутри будто ломается что-то. Я не знаю, выдержу ли я это. — Конечно, выдержишь, милый, — уверенно кивнул Эладор. — Ты же самый сильный, а это даже не битва, это то, что у тебя просто есть. Только… — он слегка покусал губы в задумчивости. — Когда мы завтра дойдем до вашего… э-э, дома, я не знаю, как точно назвать… Я всё ещё буду твоей добычей или стану, так сказать, общей собственностью? Просто в последнем случае у нас не останется времени на поцелуи, боюсь. Горраг нахмурился, всякое радостное изумление от новых для него ласк быстро сошло на нет. — Нет, — глухо произнёс он. — Не общей. Я не отдам. Даже если захочу притвориться вожаком, который делится трофеями… не смогу. Ты — не мясо и не золото, чтобы делить. Ты мой. Эладор игриво постучал по его груди кончиками пальцев. — Прозвучало очень честно, Горраг. И да, я хотел бы быть твоим, а не общей собственностью. Только вот… что будет, если твой отец или кто-то ещё, столь же могущественный, решит отправить меня в клетку или, например, пытать? Я могу потерять, гм, товарный вид. Ему почти стало стыдно от такой манипуляции, но, боги, он правда очень хотел жить с полным набором конечностей и осознавал, что не все орки будут так же внутренне добры и одиноки, как этот взрослый мальчишка. У Горрага в глазах мелькнуло то самое «старое» орочье — мрачное, жесткое, которое появлялось в бою. Он резко мотнул головой, так что косички у висков змейками скользнули по плечам. — Нет. Ты не вещь. Не будет цепей и пыток. Я… не позволю. Даже отцу. Он вздохнул и посмотрел почти с мольбой, жаждая, чтобы эльф поверил. — Я знаю, он сильнее. Но если он тронет тебя… я всё равно встану. Хоть один против всех. Может, меня и убьют, но тебя не дам. Раз ты согласился быть моим, я обязан защищать. — Нет, — тихо сказал Эладор. — Я не хочу, чтобы ты погиб. Правда не хочу. Так что если меня не станут рвать на куски или пытаться ещё как-то убить — не вмешивайся, не рискуй. Я не такой слабенький, каким кажусь, так что выдержу всё, что меня там ждёт. Горраг выдохнул — с болью, с уязвимой эмоцией: — Ты думаешь, я смогу сидеть спокойно и смотреть, как кто-то даже пальцем тронет тебя? — Не знаю, — честно сказал Эладор. — А ты сможешь? Зная, что погибнешь просто так, а я всё равно окажусь подстилкой какого-нибудь твоего собрата, а потом игрушкой для пыток? Горраг потерянно глянул на него, ища ответа, который не находил в самом себе. — Нет, — наконец проронил он низко, мрачно, но предельно честно. — Не смогу. Даже если ты сам станешь умолять, я не смогу смотреть. Лучше я сдохну рядом, чем оставлю тебя им. Он не знал слов «жертвенность», «любовь», у орков нет таких понятий. Была лишь звериная, неоспоримая решимость. Эладор вздохнул от его решимости, от того, что ясно понял всю глубину его привязанности, всю его наивность и чистоту. Вот уж не думал эльф найти такое у одного из своих мучителей… Дотянувшись, бережно коснулся губами щеки Горрага — благодарность, ласка. — Я надеюсь, тебе не придется делать такой страшный выбор, — сказал он. — Но если придется… тогда я тоже буду сражаться как сумею. Не только за свою жизнь, но и за твою. Взгляд полуорка стал тем самым, особенным: тяжёлым, пристальным, растерянным от непривычной нежности. Он помолчал и проронил почти шепотом, с тем самым сдавленным рыком, который у него выходил вместо признаний: — Если ты встанешь рядом… я буду биться вдвое яростнее. Потому что это уже не только моя жизнь. Он сжал кулаки, будто уже представлял себя в битве, будто звал свою ярость, почти стоя на пороге состояния берсерка. И впервые за долгое время полуорк не чувствовал себя одиноким в своём гневе и силе.