Клыком и песней

Несколько воинов виновато засопели — те, кто внимательнее прочих слушал эльфийское пение или говорил со пленником немного, но в основном они все были рады тому, что Горраг им больше не помешает и они смогут доставить пленника в племя самостоятельно. — Свяжите эльфа! — велел Корг, зло глянув на покорно подставившего руки остроухого. Молодой орк сердился, что этот тощий коротышка и тут умудрился испортить победу — не сражался, не колдовал, а мирно стоял, ожидая неласкового обращения. Еще и вожака окрутил так, что теперь только шаманам на поклон его тащить… У-у, рожа остроухая! Пленника опять скрутили — крепко, почти грубо, хотя и не настолько, чтобы руки отнялись от боли. Туго врезающиеся в кожу верёвки пахли кожей и дымом. Эладор почти физически почувствовал, как исчезает зыбкое тепло свободы, которое он едва успел попробовать рядом с Горрагом. Кто-то из орков заворчал, оправдываясь: — Мы для вождя его сохраним. Гротту передадим — тот разберётся. Впрочем, нашлась пара молоденьких воинов, которые смотрели с неловкостью, и одним из них, к радости Эладора, был юный Хрук. Он вообще не поднимал глаз, будто стыдился того, что произошло. Горрагу стянули руки и ноги, несколько самых сильных орков не без усилий подняли его за руки и за ноги. Лагерь свернули скорым темпом, торопясь вернуться в привычные родные пещеры, до которых оставалась пара часов быстрого пути. У Эладора внутри застыла оглушающая пустота: несколько коротких часов назад он держал Горрага за руку, а теперь смотрел, как бессознательный вожак стал всего лишь ношей в руках обеспокоенных подчинённых. Хрук, выступив вперёд, вскинул пленника на плечо. Остальные глянули на него как на храбреца — ишь, решился нести эльфьего колдуна! Впрочем, пленный молчал, опустив голову и связанные руки, не сопротивляясь. В груди горело от вины и грусти. «Горраг, странный, слишком добрый полуорк… Прости меня. Я постараюсь выжить ради себя и ради тебя, но будет лучше, если ты забудешь глупого болтливого эльфа и вернёшься к своей привычной жизни в набегах. Мне было бы легче, останься мы врагами. Лучше бы я не знал, как ты можешь смотреть, какая искра тепла горит в твоей улыбке, — думал эльф, пока его без церемоний тащили наверх по склону, преодолевая последние мили до приюта племени. — Лучше бы орки убили меня вместе с остальными моими спутниками, чтобы мне не пришлось разбивать чужое сердце». Через некоторое время впереди воздвигся чёрный зев скалы, откуда пахнуло жаром, от входа слышался гул и вой. Должно быть, орки праздновали что-то, раз даже тут было слышно их далёкие голоса… Впрочем, эльфу было уже всё равно. Он прикрыл глаза и приготовился защищать остатки своей жизни. Хрук нёс его достаточно осторожно, но всё же мир вокруг раскачивался вместе с шагами орка. С каждым толчком верёвки больно впивались в кожу, но эта боль едва ли способна была заглушить то, что горело внутри — вина, тоска, утрата. Склон на подходе к пещерам был усеян чёрными камнями, как клыками великана, и каждый шаг приближал пленника к сердцу племени, туда, где власть принадлежала не Горрагу, а его отцу. Шум и жар усилились. Стало слышно чётче: стук барабанов, гортанный хор хриплых голосов, запах жареного мяса и крови. На подходах к пещерам почти не росло ни травы, ни деревьев — орки вытоптали, вырубили всё живое возле своего обиталища. Многочисленные следы кострищ отмечали ночёвки часовых. Самым странным было то, что кто-то из орков не поленился в давние времена установить на входе массивные ворота — не такие основательные и красивые, как в поселениях дварфов, но тоже большие, из цельных каменных плит, на которых были высечены жутковатого вида оскаленные рожи — то ли яростно орущие великаны, то ли вовсе демоны какие-то. — Смотри, эльф, — пробормотал пленнику Хрук, кивая на огни впереди. — Видишь, как встречают? Сегодняшний пир запомнишь, если выживешь. У входа в пещеры толпилось несколько воинов, женщин, даже пара орчат. Отряд юных воинов встретили приветственным гулким воем, больше похожим на волчьи завывания, чем на голоса разумных существ. Победители шли одной колонной, весело здоровались со знакомыми, и вскоре в глубь пещер уже понеслась весть о триумфальном возвращении отряда победителей. Впрочем, Эладор заметил, что при виде связанного и едва начавшего приходить в себя Горрага радость сменялась недоумением — видно, в племени старший сын вождя пользовался таким авторитетом, что многие удивлялись, с чего бы он не идёт во главе отряда, а едет на плечах товарищей, как добыча. Хрук шагнул под своды пещеры одним из последних, придержал пленника на плече, чтобы тот не сполз невзначай — и вот над головой эльфа чистое утреннее небо сменилось чёрным смрадным камнем. Воняло пережаренным мясом, кровью, потом и тухлятиной. Крики и голоса стали громче, так же как и своеобразная музыка, которую орки исполняли на своих барабанах. В редком свете факелов тут и там мелькали орки, один другого страшнее и уродливее — все как один клыкастые, лохматые, многие испещрённые клановыми татуировками и шрамами. У многих на шеях висели жуткие ожерелья из звериных зубов, и Эладор не стал всматриваться, не желая убеждаться, что зубы там не только звериные. В сердце огромной пещеры пылало множество костров. Огромный зал мог, наверное, считаться тронным, если бы у орков было понятие дворцов. Дым клубился под сводами, повсюду на каменных выступах и за парой длинных столов сидели орки: шумели, жевали, некоторые играли на барабанах. В стороне носились визжащие дети, такие же дикие и необузданные, как их родичи. И там, на каменном возвышении, находился трон — вырубленный из цельного камня, накрытый несколькими лохматыми медвежьими шкурами. Спинка трона была сплошь утыкана костями, образовывавшими подобие короны. Скалились в ухмылке над пленником равнодушные безглазые черепа. Мертвенно желтели чьи-то кости — должно быть, в основном дварфов или людей. На троне, развалившись и разбросав по подлокотникам огромные руки, восседал гигантский орк, облачённый, в отличие от остальных, не в шкуры или кожаную одежду, а в самую настоящую броню, украшенную шипастыми наплечниками, с мордой какого-то хищного зверя на нагруднике. Лицо старого орка было изрезано шрамами, глаза — как горящие угли. На его широкой груди висело ожерелье, но не просто из косточек или зубов, а, как с отвращением понял Эладор, из засушенных ушей эльфов. Что ж, по крайней мере, не было никаких сомнений в том, кто перед ним. Толпа притихла немного, когда отряд победителей приблизился к трону вождя. Пленника Хрук грубовато сбросил к подножию каменного возвышения, сам отошёл дальше, в ряд своих сородичей. Вождь чуть подался вперёд, наклонился, будто эльф был слишком мал, чтобы даже орочье острое зрение различило его в свете костров и факелов. Голос вождя под сводами пещеры прозвучал гулким грохотом: — Так-так, что это вы мне притащили? Для подарка слишком мал, для трупа слишком дёрганый. Эладор невольно вздрогнул — не от страха, а от того, как сильно рык вождя напоминал голос Горрага. Только в нём не было любопытства или хоть толики тепла, только злобная радость и предвкушение чужих мучений. Корг, пока вожак отряда был в полубессознательном состоянии, принял на себя командование, так что именно он вышел вперёд и приложил к груди кулак. — Вождь! Твой сын и наш предводитель обезумел от чар эльфа. Мы спасли его от позора, а добычу доставили тебе! Орки вокруг заворчали — магию не любили, да и выглядел остроухий неприятно для них, отталкивающе. Кто-то сплюнул в его сторону. Старый вождь наклонился, сверля пленника взглядом. — Вот оно что… Эльф, из-за которого мой собственный сын позабыл завет крови? Надо сказать, невелика птица, больно худосочный. Он у вас приболел, что ли? Прежде все остроухие, которых я резал сам, были побольше! Орки засмеялись над его грубоватыми словами — и впрямь, колдун или нет, но эльф им попался не слишком устрашающий. — Ну скажи мне, остроухий, — с вялой тенью любопытства продолжил Гротт, — есть ли у меня хоть одна причина оставить тебя в живых? А то мне не хватает какого-то жалкого десятка ушей до круглого числа, видишь ли. И даже твои жалкие лопухи вполне сгодятся для общей коллекции. Эладор с трудом поднялся на колени. Руки и ноги горели от боли, но сейчас именно это помогало сосредоточиться на угрозе в его адрес, не упасть в пучину ужаса. — Пусть твои шаманы проверят, если хотят, вождь племени Клыка Бури, — сказал он громко и уверенно. — Я не колдун, мои познания в магии так же велики, как у булыжника. Однако я не просто трофей, я — собственность твоего сына, его личный раб, я оплатил право на это кровью своей и своих друзей. Если ты сохранишь мне жизнь, я послужу твоему племени — оружием, знаниями, разведкой, чем угодно. Те, кто был с твоим сыном, подтвердят, что я уже принес пользу по дороге сюда, найдя отряд наёмников-Воронов и помогая расправиться с ними. Пусть я выгляжу не так грозно, как твои воители, но в поединке не уступлю ни одному из них. Эти слова, сказанные хрипловатым, но твёрдым голосом, отдались звонким эхом. Давненько в этих мрачных стенах не звучал голос эльфа… Старый вождь прищурился. Его лицо, иссечённое шрамами куда больше, чем у Горрага, зашевелилось, будто треснуло, разошлось в клыкастой усмешке. Эладор отстранённо заметил, что клыки у вождя были украшены мелкими золотыми колечками. — Раб… — он словно посмаковал это слово, столь привычное его губам. — Сын мой стал слаб? Хочет оставить остроухую падаль в услужении вместо того, чтобы, как велят нам предки, отдать его бьющееся сердце на алтарь Зулгара. Ты, коварное создание, довольно дерзок для пленника. Но дерзость — иногда признак правды. Если ты не колдун, то можешь быть рабом, но тот, кто сам напросился служить племени, должен доказать цену своей жизни. Он обвёл толпу тяжёлым взглядом и выкрикнул: — Завтра, при свете костров, остроухий чужак выйдет против одного из воинов Клыка Бури. Посмотрим, так ли он силён и ловок, чтобы вообще позволить ему пробовать служить нам! Некоторые орки зарычали от предвкушения, другие радостно смеялись, а кто-то с любопытством оценивал эльфа, как диковинного зверя. Вождь снова повернулся к Эладору и жутковато весёлым голосом пообещал: — Но если попробуешь схитрить на поединке или пытаться бежать, я сниму с тебя кожу, остроухий, и твои уши пополнят моё ожерелье, а сердце я отдам на алтарь Зулгара. Он резко махнул рукой, и пара орков подняли пленника, вздёрнули на ноги и потащили к дальней стене пещеры. Там в просторном низеньком гроте оборудовали места для рабов — узкие, сырые ниши с железными решётками. Природой созданные клетки, к которым орки только добавили решётки. За спиной Эладора праздник продолжился — теперь вождь расспрашивал воинов, которые участвовали в набеге, и те радостно хвалились тем, как быстро вырезали целый караван остроухих врагов. Когда Эладора бросили в эту клетку, он почти с облегчением выдохнул. Юноша не позволял себе и намёка на страх перед лицом вождя, но боги милосердные! Он-то думал, что Горраг огромный и жутковатый, и только теперь понял, как ошибался. Отец полуорка был ростом почти в восемь футов, настоящий гигант — и при этом, судя по расчётливому блеску крохотных глазок, увы, не глуп. Ему, конечно, донесут обо всём, что произошло на пути сюда, но раз пленника не убили сразу, он ещё поборется. По крайней мере, с него стащили натиравшие веревки, и хотя путь в пещеру был закрыт решеткой, эльф хотя бы мог выпрямиться и подвигаться, разгоняя кровь в теле. Если завтра придётся сражаться по велению этого жестокого вождя, надо быть в хорошей форме. Он растёр покрасневшие запястья, наклонился, поприседал, сделал несколько быстрых движений, чтобы вернуть прежнюю подвижность. М-да, где-то в ином мире, казалось, остались роскошные перины, площадка для тренировок и дворцовые сады, в которых так славно было гулять на рассвете… Отсюда не очень хорошо просматривался главный зал орочьего убежища, но эльф всё же заметил, что теперь к трону вождя принесли Горрага. Он вроде бы пришёл в себя, стоял на ногах самостоятельно, и Эладор украдкой облегчённо вздохнул. Полуорк жив и отделался ссадиной на затылке, это ерунда. Главное, чтобы опять глупостей не наделал, бедный влюблённый мальчишка… Он огляделся. В его клетке пахло железом, дымом и чем-то сырым, звериным. Решётка была ржавая, но крепкая: орки знают толк в содержании пленников. В углу дохлыми змеями валялись старые цепи, но кроме самого Эладора в клетке не было никого — должно быть, сейчас у орков было не слишком много рабов, оттого они и праздновали любой удачный налёт. Вдалеке послышался подозрительно знакомый сердитый рык — ну точно, Горраг окончательно очнулся и сразу начал возмущаться. Эладор тихо вздохнул. Сказать по правде, он надеялся, что полуорк на него смертельно обидится за отказ и не станет возражать против испытания завтра. Тем временем за решёткой кто-то остановился — молодой орк, у пояса которого поблёскивала тяжёлая связка ключей — видно, местный тюремщик. Он с ухмылкой оглядел пленника, деловито, как бы прикидывая, долго ли тот протянет в здешних условиях, и вдруг наклонился, оставляя у прутьев решётки кувшин и ломоть слегка подпорченного сыра. — Лопай, эльф. Завтра тебе умирать, — он усмехнулся. — Но, может, умрёшь красиво. Я на тебя ставку сделаю. Он отошёл, и снова остался лишь шум пещеры, запах дыма и жар костров да гулкая пустота внутри. Тем временем в общем зале с Горрага сняли верёвки, и тащившие его орки поспешно отскочили, чтобы он их не зашиб. Огромный вождь Гротт окинул взглядом поднявшегося на ноги сына. На его уродливом плоском лице расплылась ухмылка. — А, вот и мой наследник! Наслышан о том, что ты хорошо повоевал, порезал с десяток остроухих псов. Жаль, не захватил их уши, мог бы начать собирать собственную коллекцию, — он приподнял пальцем кошмарное ожерелье у себя на груди. Ухмылка на лице вождя больше походила на оскал и злорадство, чем на радость встречи. Горраг стоял напротив него, тяжело дыша — то ли от ярости, то ли ещё не до конца оправился от удара по голове аж несколькими обухами топоров. Руки его сжались в кулаки, и он явно сдерживался, чтобы не ринуться вперёд и не сокрушить что-нибудь. — Не нужна мне никакая коллекция, — выдавил он, голос дрогнул от злости. — Я хотел, чтобы пленник был жив. Он нужен мне. По залу пробежал недоумённый гул. Орки явно изумились той неподдельной жажде, тем эмоциям, что проявил обычно мрачный и не слишком разговорчивый наследник вождя. Гротт медленно пошевелился, его широкие руки легли на колени, тусклый свет костров осветил блеск его клыков, морщины вокруг глаз, заплясал на золотых колечках в зубах. — Нужен тебе? — в его голосе появилось ленивое, ядовитое любопытство. — Орки берут пленных ради рабства, иногда — в жертву. Из эльфов плохие рабы — тощие, слабые, долго не живут без воздуха и света. А ты ради чего хочешь получить этого остроухого? Чтобы слушать, как он скулит, когда его бьют? Горраг решительно выпалил: — Ради себя. Потому что я его хочу. Зал замер. Орки явно не поняли, что происходит с молодым Горрагом, отчего он так открыто перечит отцу. А у Гротта уголки губ дрогнули — и его ухмылка стала такой неприятной, что даже самые закалённые орки не выдержали, отвели взгляд. Вождь приподнялся — но не чтобы атаковать или начать орать. О нет, его голос остался столь же низок и ровен, только теперь там появилась нотка разочарования, как будто Горраг не оправдал его надежд. — Хотеть, мой сын, можно женщину, — бросил он презрительно. — Сильную, нашего племени, с крутыми бёдрами, которая подарит тебе много сыновей и дочерей. Пусть шаманы проверят, нет ли на тебе дурного колдовства этого остроухого чародея. И лучше бы ты был околдован, потому что я не верю, что мой наследник, тот, кто всегда приносил нам победу, вдруг стал жалким, скулящим от похоти кретином! Толпа орков гулко загрохотала одобрением на слова вождя — словно по команде, тяжёлые кулаки застучали о столы и груди. Слова Гротта прозвучали не просто как упрёк сыну — это был почти приговор. Шаманы уже поднялись из-за столов, двинулись вперёд, в их руках позвякивали кости и сухие жгуты трав, воздух наполнился запахом гари и горького дыма. Их лица застыли в фанатичной тревоге: им и в самом деле приятно было бы доказать, что Горраг пал жертвой чьей-то магии. Это спасёт честь племени и позволит объяснить странности наследника. Горраг, однако, не отступил. Он тяжело дышал, но глаза его горели, и голос сорвался в крик: — Нет на мне никаких чар! Всё, что я делаю — моё решение! — он ударил себя кулаком в грудь — над сердцем, где билось горячее, больное чувство. — Я сражался за этот народ, убивал для него, проливал реки крови, и своей в том числе! И разве я не заслужил права сам решать, кого держать рядом?! Гротт поднялся со своего трона, спустился, чтобы подойти к сыну. Даже над довольно высоким Горрагом он возвышался подобно башне. В глазах вождя стыла ледяная ярость, сдерживаемая волей. — Если на тебе нет чар, — прорычал он гулко, — значит, ты слаб сам. А слабый воин твоего ранга погубит племя. Гротт махнул рукой шаманам — что встали, окурите наследника чистым дымом, снимите колдовство, чтобы не рычал так, чтобы помнил, кто он такой! Шаманы действительно принялись за дело, гулкими голосами взывая к духам и прося очистить достойного воина. Однако вскоре они стали переглядываться, хмуря низкие лбы. Наконец один из них осторожно сказал: — Вождь, мы видим чары на твоем сыне, это без сомнения колдовство. Но снять их мы не в силах, это нечто иное, не обычное заклятье, не от духов стихий. Тут разве что сам Ургар Кровопийца справится. Орки, ещё минуту назад смеявшиеся и насмешливо гудевшие, вдруг приумолкли: имя Ургара Кровопийцы не произносили без уважения, его не звали просто так. Суровый жрец Зулгара был страшен даже для них — жестокий фанатик, известный тем, что «очищал» племена от сомнительных, по его мнению, воинов и детей. Жрец вечно шипел, что богу недостаточно крови, что надо больше жертв, чтобы умилостивить кровожадного Зулгара. И далеко не всегда он ограничивался пленниками и рабами. Гротт медленно выпрямился. Его взгляд стал жёстким, как гранит. Он внимательно изучил шамана, будто проверяя — не дрогнет ли тот, сказав такую вещь. Но шаман выдержал взгляд, а остальные поддержали его мрачным хором: — Да, вождь. Это тьма иного рода, духам предков с ней не справиться. Гротт поморщился и кивнул головой, так что зазвенели многочисленные украшения и трофеи: — Что ж. Либо ты врёшь мне, Горраг, либо твой разум порабощён. Но в любом случае, решение будет одно: мы позовём Ургара. Он снимет эту скверну. Если после его ритуала ты всё ещё будешь ползать у ног этого остроухого — значит, я убью тебя собственными руками, чтоб не позорить кровь моего рода. Отдалённо слыша, как множество грубых голосов скандирует «Ургар! Зулгар!», Эладор тихо принялся молиться всем добрым богам — не за себя, за полуорка, который принял его и был так добр к нему, пусть даже тот ещё недавно был его врагом. «Помогите мне, светлые боги, Горраг мне небезразличен. Прошу, не дайте погаснуть свету в его душе, сохраните и сберегите, пусть даже я погибну, но он — спасётся. Элене Сиятельная, Матерь Света… услышь. Талисса, леди Удача, я всю жизнь поклонялся тебе, не оставь в беде своего недостойного сына и того, кто заслуживает, чтобы ему повезло, пусть даже он не из твоего народа! Если я недостоин милости, то пусть она будет дана ему. Удержите его душу, не дайте ей погрузиться во тьму и кровожадный мрак Зулгара. Если моя жизнь — цена, возьмите её, но оставьте ему искру света. Пусть он не забудет, что значит быть добрым. Пусть он не утратит того, что заставило его руку дрогнуть, когда он смотрел на меня». Слова вышли тихо, как дыхание, но эльф почувствовал — они не пропали в пустоте. Может, это всего лишь надежда, отчаянная иллюзия, но в груди родилось крохотное, упрямое тепло, словно кто-то всё же услышал. А вдалеке, за решёткой и шумом пира, Горраг действительно не отводил взгляда от отца. На миг его глаза, яростные и полные боли, чуть смягчились — будто внутри него отозвалась чужая молитва, хотя он и не мог слышать её. Хоть он и не показывал этого никому, на самом деле при имени Ургара молодому полуорку стало не по себе. Не смерти, не боли он боялся, а того, что всё, что он хранит внутри, будет выставлено на потеху его отцу и всему племени. Что злобный старый жрец, который был старше его отца и старше самого старого члена племени, вытащит из его памяти сокровенное, заветное, и расскажет всем, а то и покажет. Шаманы подложили в костры новые пучки душистых трав, и от дыма в пещере стало совсем душно, воздух потяжелел, словно сама гора прислушивалась. Бой барабанов стал глуше, тише, только для поддержания ритма. Женщины орков ушли, увели с собой детвору, чтобы та не мешала. Даже пьяные пришли в себя: каждый понимал, что сейчас племя будет смотреть правде в лицо. Гротт сидел на своём троне, барабаня пальцами по подлокотникам. Его глаза, крошечные и холодные, то и дело скользили в сторону клеток, где сидел пленник. А Горраг стоял среди воинов, как зверь, загнанный в угол: плечи расправлены, подбородок вскинул, но в глазах — тревога. Жрецы Зулгара были довольно известны. Те из них, кто хотел особой милости от своего жестокого бога, добровольно увечили себя, чтобы уподобиться своему божеству — выкалывали один глаз, отрезали палец или ухо. Жрецы Зулгара фанатичны и яростны в своей вере, а за оскорбление бога готовы убивать. Они обожают кровавые жертвы и особенно радуются, вырезая сердца эльфам и сжигая их тела на алтарях. Так что именно такой жрец предстал вскоре по зову вождя в общем зале. Ургар Кровопийца для орка был чудовищно стар, но не дряхл: его тело было покрыто сетью шрамов, как карта прожитой жизни. При взгляде на его лицо сразу бросалась в глаза зияющая пустота на месте правого глаза — грубый, обожжённый рубец, в котором застыла чёрная пустота. Он был облачён в длинную мантию из чёрной кожи, украшенную зубами и костями. На груди у него висело ожерелье, но не из чужих ушей — это были куски обугленных костей, почерневшие сердца, высушенные на жаре и обмотанные жилами. С каждым его шагом ожерелье слегка постукивало, словно души убитых жаловались на горькую судьбу. В руке Ургар нёс посох, увенчанный черепом, в глазницах которого тлели красные угли. От посоха тянулся лёгкий запах крови и серы. Когда старый жрец остановился у костра, весь зал будто задержал дыхание — орки склонили головы, приложив кулаки к груди, шаманы опустились на колени. Даже вождь Гротт наклонил голову, признавая старца. Ургар начал говорить. Его голос был скрипучим, но каждое слово было слышно так ясно, будто он стоял прямо у рабских клеток: — Я чувствую запах… чужой крови. И он сладок, как мёд. Он поднял голову, и единственный глаз, полный безумного огня, медленно повернулся в сторону Эладора. Повинуясь даже не жесту, а одному взгляду его, эльфа быстро выволокли из клетки и доставили к подножию трона вождя, пред око старого жреца. Юный эльф встал спокойно, осмотрел древнего орка снизу вверх, даже слегка улыбнулся. А потом, никого не стесняясь, сделал шаг, взял со стола кувшин с пованивающим пойлом и за неимением чаши отсалютовал жрецу прямо так, кувшином. И отпил, будто это было самое дорогое и вкусное вино во дворце леди Селестии. Что бы ни случилось, никто из них не увидит его страха.